24.07.15 года.
Предельный излом.
( Преодоление. — рабочее название)
(автобиографическое)
Вступление.
О себе, до сих пор, писать приходилось в годы советские,
когда начинал самостоятельный путь: школа, институт, работа в
НИИ… Помню, с трудом давались эти автобиографии. Писать-то
было не о чём: родился тогда-то и там-то, имею таких-то
родителей, уличён-замечен не был, учился на уровне; вот —
поступаю. Была, правда, одна изюмина — болячка моя,
«последствия полиомиелита» — так трактовалось в моих историях
болезней. Об этой «изюмине» в казённых бумагах, наверное, не
упоминал, но в моей биографии это был стержень, то главное,
что определило русло, повороты, глубину, оттенки и цвета всей
жизни…
И, вот, пришло, прискочило время, когда ощутил явственно,
что, как писатель, созрел за 12 лет непризнанного творчества,
творения «для себя». Наверное, пора и вспомнить прожитое,
былое, незабытое. А вдруг, потомкам или некоторым «любопытным»
читателям приглянется?

Часть 1. А было ли детство?…
Глава 1.
В 45-ом году 20 века закончилась Великая Отечественная.
Родился я через семь лет, после Победы, когда ещё всё было
просто пропитано духом того драматичного и невероятно
героического времени. Я прочувствовал это, как только стал
помнить себя.
Разговоры на военные темы за столом, на скамейках у дома,
в магазинной очереди и просто так по дороге. Песни о войне
звучали на всяческих торжествах и просто так. Приёмники,
казалось, говорили и пели только о войне. Солдаты на улицах:
новобранцы, и орденоносные мобилизованные. Провожаемые
восхищёнными взглядами мальчишек, эшелоны с танками, пушками
и «Катюшами». Новостройки на каждом углу с полувоенными
лозунгами. Встречи, надежды, слёзы и долгие ожидания
невернувшихся…
Дед мой, Иван Ильич, убыл с ленинградского фронта
покалеченным: осколки снаряда разворотили всю левую сторону.
Лечили долго, и как результат: негнущаяся левая нога, от левой
кисти осталось нечто бесформенное, напоминающее палец, и не
зажившая до самой кончины рана на боку. Как назвала её бабушка
Марфа, «живоё мясо».
В селе, что расположилось в благодатном районе
Белгородской области, родня была многочисленной. «Ильюхины»
занимали ощутимую часть села, с грибным названием Валуй.
Братья, сёстры, родные и двоюродные. Тётушки, дяди, бабушки и
дедушки… Не одно поколение.
Хата деда — мазанка под соломенной крышей — уютненько
расположилась в низине на западном конце деревни. Насыпь колеи
железной дороги, направления запад-восток, как рукотворный вал
отгораживала с юга деревню. За ней, на холме, тянулась
посадка, откуда выглядывали поля, чаще, усеянные пшеницей или
кукурузой.
Пронзала насыпь труба, бетонная, огромадная.
Расположилась в аккурат возле хаты. Весной через неё неслись с
холма рекой талые воды. Спасала усадьбу от затопления канава,
тянущаяся от трубы, впритык к дому, к огороду и далее на луг,
к речке. В летнее время через трубу гоняли на пастбища коров,
овец, коз. Проезжали туда-сюда подводы, а, позднее, и
легковушки. В общем, очень нужный и полезный элемент
деревенской жизни.
Дедова хата к «железке» подходила наиболее близко. Свист
поездов, грохот вагонов, стуки колёс неслись круглосуточно. К
ним давно привыкли, более того, когда бывали какие-то сбои в
движении, то народ чувствовал себя неуютно. Даже заснуть
становилось проблематично.
Влияние железной дороги на жизнь деревни было огромным.
Тут и работа, и доставка продуктов — прежде всего, хлеба, и
как дешёвый и быстрый способ попасть на электричке в
ближайший город, узловую станцию Валуйки. Там магазины, рынок,
больницы…
Ещё одна важная часть природного ландшафта — речка Валуй.
Вернее, то, что от неё осталось. Водная гладь смотрелась
тёмно-синими кусками средь верб, камыша, лугов. Однако рыбка
водилась: щуки, вьюны, караси. И перебраться с берега на берег
было делом суетным. Тут без лодки, высоких рыбацких сапог не
обойтись.
Дедов огород вклинивался в луг, и земля здесь была —
чистый жирный чернозём. Несмотря на свою «каличность», дед
делал по хозяйству всё! Изуродованную руку не жалел и
использовал по полной. Например, когда косил траву, привязывал
косу к левой руке. Наловчился одним пальцем помогать здоровой
руке во всём: цигарку с махоркой скрутить, бревно при рубке
придержать. На левой руке всегда свисал хомутик, в который он
впрягал черенок лопаты, граблей, даже нож. Дед и охотился, и
рыбачил. Стрелял из ружья довольно метко. На своём подворье
построил все сараи, дважды погреб рыл, а, главное, дом
перестроил! Вот такой был мужик, хотя и мелкого сложения.
Похоже, характер ему достался от предков настоящий.
***
Женился дед дважды. От первой жены, Ганны, остались двое:
дочь Надя, моя будущая мама, и сын Николай, дядька мой. Умерла
бабушка Ганна трагично — угорела. Поскольку в хозяйстве без
женщины мужику, да ещё и покалеченному, жить, мягко говоря,
трудновато, то дед скоро женился. Неродная бабушка Марфа
отличалась редким трудолюбием, крестьянской прямотой и
суровостью. За что мы, внуки, её недолюбливали. Однако её
добросовестность и строгая доброта брали своё. Родила она и
позднего ребёнка, ещё одного моего дядьку — Сергея.
Старшая дочь, Надя, была чувствительной натурой,
вспыльчивой, с красивой внешностью. С мачехой уживалась с
трудом. Поэтому, когда её двоюродный брат Вениамин, служивший
в Прибалтике, предложил знакомство со своим другом Николаем,
она откликнулась не задумываясь. Да и как было не согласится,
когда будущий отец мой просто блистал красотой и
мужественностью при росте под 190! В военной форме, при
погонах, с офицерской выправкой, он смотрелся на фотографиях
просто неотразимо!
Так и состоялась их встреча, но уже в Белоруссии, под
Борисовом, у родных отца. Там и поженились и родили меня, а
прежде — сестру мою, погодку, Валю.
***
Не было мне и годика, как уехала молодая семья на
заработки в Донбасс, в Горловку. Там работники были нарасхват:
шло восстановление разрушенной промышленности. Отец устроился
на машиностроительный завод. Быстро выбился в бригадиры, стал
уважаемым человеком.
Однако судьба развернулась так, что пришлось уехать на
мамину родину, поближе к деревеньке нашей, Валую. Устроились
на железной дороге. Поселились в казённом доме, «будке», на
разъезде, что в нескольких километрах от деревни…
Мне шёл четвёртый год, Вале — пятый. Родители уходили на
работу, а нас оставляли одних взаперти. И чего только не
вытворяли мы с сестрёнкой!
Запомнилось, как нашли чернила и разрисовали себя, полы и
стены. Ох, и досталось от мамы! Отец только смеялся и,
подбрасывая нас ввысь, приговаривал:
— Галчата вы, непутёвые!
Вообще, отец мне запомнился всегда улыбающимся, с шуткой
переносивший мамины ревности и её всяческие недовольства.
Когда она мутузила его, причём кулаками, за некие
«провинности», он улыбался и молча уворачивался. Высокого
роста, уверенный в себе с чувством достоинства, которое даже
мне, ребёнку, запомнилось.
Время, прожитое в «будке», отложилось в памяти и душе,
светлым, счастливым пятном. Именно пятном, поскольку было не
долгим.
Однажды отец заболел…
Лишь спустя годы, уже взрослому, как-то мама рассказала
причину этой внезапной болезни. Она поразила меня своей
банальностью и, одновременно, неумолимой обречённостью.
Заканчивалась зима. Работяги что-то отмечали с
традиционным набором, включающим водку. Выпившего лишек отца
никто не проводил домой. И он, по дороге, споткнулся, упал и
заснул на снегу и при морозе…
Сестру Валю мама отвезла в деревню, а со мной навещала
отца в больнице. Высохший, постаревший, он, тем не менее, не
терял оптимизма и с неизменной улыбкой встречал нас. Держал
меня на руках, обнимал маму, шутил. Всё верил в своё
выздоровление…
***
Отпевали отца в дедовой «мазанке». Лежал он, молодой —
тридцать лет всего, худущий, длинный на деревянном диване в
узенькой спаленке. Мама сидела в изголовье в чёрном платке, не
сводила с отца глаз, хлюпала носом и только успевала вытирать
слёзы. Суетилась с чем-то бабушка. Дед периодически подходил,
угрюмо стоял, не вытирая глаз. А я чувствовал, что беда с
отцом случилась ужасная, и всё верил — поднимется он, привычно
ободряюще улыбнётся и возьмёт на руки…
— Мам! А папа спит? — всё с надеждой допытывался я.
В ответ мама гладила меня, прижимала к себе и тихо плакала.
На всю жизнь осталось ощущение могилы — чёрная пасть,
которая пожирает самое дорогое. Когда опустили гроб, стали
бросать комья земли, я разрыдался так, что до ночи не мог
успокоиться. Долго потом боялся похорон и покойников,
воспринимая это трагическое действие, как нечто страшное,
болючее, ноющее незаживающей раной.
А вокруг гулял май. Его цветы, пение, зелень так
контрастировали с постигшим нас горем, что хотелось не то что
плакать — выть!
Глава 2.
Со смертью отца, всё круто развернулось. Мы ещё немного
пожили в “будке”, мама поработала на «железке». Валя как-то
естественно пристроилась жить в деревне у дальней бездетной
родни, троюродных деда Петьки и бабы Ганны. Этим
обстоятельством оказались все довольны. Мама теперь
управлялась только со мной, а старикам стало нескучно и цель
появилась — поднять девочку, вывести в люди.
Отца мама не забывала ни на минуту. Вспоминала только
хорошее, часто плакала. Иногда мне казалось, что она его
воспринимала как бога! И тем не менее, уже там, появились и
первые ухажёры. Они запомнились сладостями, какими-то играми
со мной и шушуканиями с мамой.
Поскольку наступало лето, мама частенько оставляла меня
в деревне, у деда с бабушкой. К тому времени они разродились
дядей Сергеем, младшим меня на полтора года. Что он мне дядя,
я не знал и воспринимал его, как младшего братишку. Вместе мы
игрались, я даже защищал его от соседских пацанят.
Была у здешних мальчишек забава, связанная с железной
дорогой. Как правило, у проезжающих эшелонов, а открытом
тамбуре последнего вагона сидел охранник. Мне они казались все
одного вида: тепло одетые, в дождевиках и с сигаретой. Вот, на
это и зарились мальчишки. Мы собирались у насыпи и, чиркая
пальцем по ладони, выпрашивали у них коробку спичек. И когда
вожделенная коробка летела вниз, пацанята, как стайка
воробьёв, бросалась наперегонки за подарком.
Мне так хотелось заполучить такую коробочку, которая
казалась чем-то волшебным, таинственным. Однажды я попытался
обогнать всех. И это удалось. Схватил спички, зажал в руке и
кинулся во всю прыть от преследовавших дружков. Убегал с такой
страстью, что когда подбежал к бабушке, думал сердце выскочит.
Поскольку я был очень бледен, бабушка даже отругала меня. И
действительно, в норму сердце пришло не сразу.
Это один из эпизодов детства, когда я помню, что такое —
бегать. Далее будет понятен смысл этого воспоминания…
***
И всё же, жить стало скучно и одиноко. Да и отношения с
деревней, точнее, с мачехой, у мамы так и не заладились. По
этим причинам, или ещё каким, но вскоре мы уехали снова на
Донбасс, в Горловку.
Поселились в рабочем посёлке у знакомых в частном доме.
Мама устроилась на шахту, причём в забой. Этот период
запомнился чёрной полосой с небольшими просветами.
Поскольку Валя осталась в деревне, большую часть времени я
сидел взаперти один. Иногда с хозяйской дочкой, ровесницей.
Как и с сестрёнкой, мы проказничали, за что бывали биты. А
тут, как напасть, у меня проявился энурез. Пропитанный мочой
матрас, на котором мы спали на полу, частенько оказывался
причиной порки. Мама, одинокая, уставшая, полуголодная,
кричала на меня, била всем, что попадалось. Выручала её
подружка Варя, добрая, ласковая женщина. Она и была моим узким
лучиком во всей этой тьме. Частенько угощала булочками,
конфетами. И я ждал её прихода, как праздника. Тётя Варя
навсегда осталась в памяти и на фото, где мы стоим втроём…
Наверное, где-то в это время, когда мне перевалило за
шесть лет, у мамы появился молодой, призывного возраста
паренёк, Алексей.
***
Был он моложе мамы лет на семь. Вдвоём они смотрелись, как
женщина с подростком. Почему мама сделала такой выбор?… Для
меня осталось загадкой. Ухажёры у неё были и посолиднее, и
опытнее, и «денежнее». Она не раз потом с гордостью
рассказывала, что симпатизировал ей, скажем, начальник цеха
горловского химкомбината. Были в её жизни и другие мужчины с
положением в обществе, с опытом жизни. А тут — юноша, только
окончивший школу и собирающийся в армию. Любовь? Может быть.
Желание блеснуть перед подругами? Вот, мол, какая я, с двумя
детьми молодого околдовала. И это может быть.
Как бы ни было, но вышла она замуж, несмотря на жёсткое
неприятие родителей Алексея. Что вполне понятно: кто ж одобрит
ситуацию, когда восемнадцатилетний парень вешает на себя хомут
в виде женщины, значительно старше и с двойным довеском!
Да, законы жизни неумолимы. Все, кто пытается ими
пренебрегать — расплачиваются и довольно жестко. Как говорит
народная пословица: Бог долго терпит, да больно бьёт. Оно б и
ничего, что Алексей напоминал неоперившегося птенца. Была б в
нём закваска крепкая, мужицкая, с семейным уклоном, с желанием
устроить гнездо своё. Он же был никаким…
Холила и лелеяла мама молодого мужа, как могла. Сколь
потратила нервов и выплакала слёз, пока вытянула его из армии
досрочно! Успел Алексей лишь присягу принять, пару месяцев
дыхнуть казарменного духа, и убыть на гражданку. Оно и
понятно: женат и двое малых детей!
Такая ненапряжная жизнь у моего отчима продолжалась и
далее. Устроился работать помощником машиниста паровоза на
химкомбинат. Насколько успешно он там работал — не знаю. А вот
дома всё делала мама: ходила в магазин, готовила, стирала,
убирала, шила и штопала. Доходило до курьёзов: чтобы прибить
гвоздь, или вставить замок, или ещё какой мелкий ремонт
сделать в доме — приглашала соседа или знакомых мужиков. При
этом мама работала посменно, но не на шахте, а аппаратчицей на
том же химкомбинате. Работа очень вредная и опасная. Не раз
маме пришлось дышать парами кислоты. А она «пахала» во все
праздники, зарабатывала для семьи и думала о будущей
повышенной пенсии…
Алёша, заслуженно отбыв смену, отдыхал после трудов
праведных: забивал с пенсионерами «козла», попивал пивко с
водочкой. Главному добытчику денег не пристало опускаться до
семейной «мелочи». Как через годы выяснилось, не чурался и с
девочками побаловаться. А чё ему, молодому красавцу!….
Глава 3.
В этот раз семья устроилась в общежитии, в микрорайоне с
понятным названием Химгородок, что тянулся вдоль химкомбината.
Комнатка была маленькая: вмещались две кровати возле стен с
узким проходом посредине. Стол, два стула и встроенный шкаф.
Наступала осень. В окна заглядывали акации со своими
чёрными веточками, на которых уже кукожились листики.
Бесцеремонные вороны гоняли воробьёв и нагло бросались за
любой снедью на газонах. Чаще дул настырный холодный ветер и
рвал в клочья сизые тучи.
Смотрел я в окно на эти природные изменения и грустил.
Меня уже готовили к школе, что вселяло почему-то
неуверенность, сомнения. Очевидно, жизнь взаперти, мизерное
общение со сверстниками отдаляли от людей…
Сколько успел походить в первый класс, не помню. Знаю, что
школа высилась серым трёхэтажным остовом напротив нашего окна.
Я часто на неё смотрел со смешанными чувствами: иногда школа
ассоциировалась с суровым дядькой, а иногда с доброй, красивой
женщиной, вроде тёти Вари.
Помню, под утро жарко мне стало невыносимо. Тело ломило, и
явь воспринималась смесью с ночными кошмарами. Отчим ещё не
вернулся с ночной смены. Мама торопилась на работу и в
ускоренном темпе попыталась собрать меня в школу. Однако,
когда я сел на кровати, меня качнуло. А попытка встать на ноги
чуть не закончилась падением. Головокружение всё усиливалось,
и я обессиленно опустил голову на подушку.
— Заболел… — тревожно выдохнула мама. — Говорила же,
окна нужно к зиме замазать, так нет же, всё ему некогда, —
сетовала она на отчима. — И задерживается что-то, — уже с
раздражением вылетали слова.
Мама уложила меня в постель, вставила под мышку градусник,
положила на лоб намоченный платочек. С этого момента я всё
воспринимал как тягостный сон. Кто-то приходил, уходил. Меня
одевали, раздевали, ощупывали, куда-то везли.
Опомнился в больнице. Плоский лучик сумеречного света
моргнул из окна и тут же спрятался. Я обрадовался утреннему
привету и собрался встать, осмотреться. Однако сил не было.
Более того, и руки, и ноги ощущались несвоими. Двигаться никак
не хотели. Так, жалкие потуги с мизерным шевелением.
Пока разбирался в ощущениях, появилась мама, с людьми,
очевидно, с врачом и медсестрой. Их белые халаты брызнули мне
в глаза какой-то обречённостью. Вспомнился отец в больнице…
Разговаривала мама на повышенных тонах. Врач хмурился,
медсестра что-то объясняла.
— Дело серьёзное, нужно отправлять в область, — приложив руку
к моему лбу, вещал врач. — А машины нет…
— Как это нет! — со слезами возмутилась мама. — Дитё
пропадает, а у вас машины нет!
Врач глянул вопросительно на медсестру. Та развела руками,
мол, не знаю, что тут предпринять. А мама горячилась,
наполняясь решимостью:
— Ну, хоть подскажите, к кому обращаться, где искать эту
треклятую машину!
— Попробуйте… — что-то посоветовал врач и тут же обратился к
медсестре: — И подготовьте отделение к переезду и дезинфекции.
Когда меня уносили из палаты, по отделению неслись острые
запахи. Все звуки отдавались гулких эхом, какое бывает в
опустевшем помещении. «Полиомиелит» звучало тут и там, как
приговор, как сигнал тревоги в часы наступающих бедствий. И то
сказать, эта гадость уже скосила миллионы детей в Японии и
других странах. Вот, добралась и до нас…
Поездка на медицинском «Уазике», с нудной трясучкой
длилась долго, казалось, бесконечно. Я то забывался, то
приходил в себя. Ощущение боли во всём теле стало постоянным.
Начало пребывания в областной больнице воспринималось как
сплошная мука. Чего только там со мной не делали! Запомнились
как пытки: клизмы и пункции в позвоночник. Вообще, всякое
движение тела отдавалось болью. Где-то мелькало заплаканное
лицо мамы, но в основном надо мной склонялись чужие
озабоченные лица.
Глава 4.
Однако всё проходит, так и моим мучениям подошёл конец,
относительный, конечно. Менялся их характер: пока ещё робко,
но неумолимо, как паучки, вылезали проблемы душевные.
Проснулся от яркого света, людской суеты, шума и доброго,
но настойчивого голоса медсестры:
— Подъём, ребятки! Подъём. Готовимся к процедурам и завтраку.
Я робко оглянулся, пошевелился и, впервые, ощутил, что
боли нет! Это открытие так обрадовало, что лихо отбросил
одеяло и приподнял правую ногу — она поднималась! С левой
такой финт не удался: она ощущалась, но двигаться не хотела.
Попробовал шевеление руками. В локтях они сгибались, пальцы
двигались, а, вот, поднять удавалось с трудом, даже лёжа. Но
— получались! Пусть, не с перовой попытки.
Своими достижениями тут же, счастливый, поделился с
медсестрой. Она погладила мои всколоченные, отросшие за время
пребывания в больнице, волосы и ободряюще сказала:
— Молодец, упражняйся. Там и побежишь скоро.
Я млел под рукой доброй женщины и нисколько не сомневался
— побегу, обязательно.
После этого дня события развивались веселее, если в
данной ситуации такое высказывание уместно и корректно. И тем
не менее…
Начинался долгий марафон, длинною в жизнь — реабилитация
после перенесённого заболевания, или, как писалось официально
в моих историях болезни: лечение «последствий» полиомиелита.
Гнусь эта — полиомиелит — называлась ещё детским параличом.
Болезнь инфекционная, вирусная. Последний, попадая в организм,
буквально пожирал клетки спинного мозга и двигательные центры
стволовой части. Отсюда и результаты: полная неподвижность со
смертью, либо частичная, с пожизненной инвалидностью. Правда,
разной степени: от лёгкой атрофии, скажем руки или ноги, до
сложной, вариантной. Обе руки, обе ноги и комбинации с ними.
Свой уровень поражения я оценивал, как выше среднего:
почти полная неподвижность левой ноги (какие-то мышцы остались
в бедре); частичная — правой (нижняя голень и стопа,); и оба
плеча. Больше пострадала левая рука.
Вот такой, далеко не радостный, итог моего будто бы
выздоровления.
Этих тонкостей тогда не знал и радовался каждому
маленькому продвижению на пути к «полному» восстановлению. То
руку подниму, то ногу, то на бок перевернусь сам…
*** ***
К тому времени подоспел и следующий этап: меня перевезли
— с ношением на руках — в городской детский санаторий. Его
обустроили специально для детей, перенёсших полиомиелит. Здесь
нас пытались «поставить на ноги» целым комплексом лечебных
процедур: ванны, массаж, лечебная гимнастика.
Уже начали садить на стул! Мама, навещая, поддерживала
меня, чтобы не упал, и потихоньку плакала. Я же храбрился,
поедая мандарин: дёргал правой ногой, пытался двигать руками и
успокаивал её:
— Мам дай руку. Крепко сжал?
Мама кривилась в слезах и согласно качала головой, мягко
сжимая мою ладонь.
Появились и первые радости. Запомнился Новый год с
настоящей ёлкой, игрушками, песнями, хороводом и Дедом
морозом. Я ещё лежал на кровати и только созерцал, улыбаясь и
подпевая. Одна девочка, как мы говорили — ходячая, так красиво
танцевала, что я в неё — влюбился! Глаз с неё не сводил. Она
вселяла в меня столько тепла, надежд, что, когда увезли из
санатория, я тихо плакал. Да, вот такая детская любовь
случилась.
Домой, в общежитие, вернулся после санатория ещё на
руках: носили и мама, и отчим. Даже проблемы появились у мамы
с животом — надорвалась. И тем не менее, она была беременна и
как-то быстро явила на свет мою вторую сестру, Ларису. Здесь,
в общаге, я успел за ней и поухаживать, когда все отлучалась,
скажем, в магазин.
К тому времени, для моей левой ноги сделали так называемый
«тутор». Что-то похожее на протез, но только лёгкое, из гипсо-
цемента и кожаной оболочки. Он зашнуровывался на ноге, не
гнулся в колене и периодически ломался. Удобств, прямо скажем,
маловато. Но главное произошло — я стал ходить, правда, с
помощницей, тростью.
***
Не успел начать посещать школу, как произошло очень
радостное событие — нам дали двухкомнатную квартиру в новом
районе Горловки! Знаменитая четырёхэтажная «хрущёвка». Была
она на окраине. Рядом вовсю кипело строительство новых домов.
Да так стремительно, что через короткое время, мы из окраины
очутились в новом центре города. Рядом проложили колеи
трамвая, открылись магазины. Новую улицу назвали именем
Гагарина. Смена обстановки воспринималась как чудо!
Этому способствовала и наступающая весна. Кипящая рядом
стройка, с кранами, машинами, рабочими и молоденькая зелень с
цветами радовали, волновали, внушали новые надежды.
Учебный год ещё не закончился, и меня определили в школу,
доучиваться. Находилась она рядом: нужно было всего лишь
перейти небольшой перекрёсток и пройти один дом. Всего около
двухсот метров. Но как они мне давались!
Каждое утро, сцепив зубы, стараясь не смотреть на
проскакивающих мимо детей, я упрямо, с портфелем и палкой в
правой руке, тащился в школу. Процесс этот воспринимался, как
что-то неизбежно тяжёлое, но необходимое. Потому и
преодолевал.
Надо отдать должное: надо мной в школе никто не
посмеивался, не изгалялся над моей хромотой. Когда уже
добирался до класса, далее чувствовал себя даже комфортно. И
учился сносно. Осталась в памяти учительница — молодая,
красивая, участливая. А утренние пробуждения и сборы в школу
отложились гнетущим, болючим моментом.
Запомнились и картины на стенах школьных коридоров.
Висела, в основном классика. Отчего у меня поселилось стойкое
убеждение, что люди в древности ходили голыми, с накинутыми на
тело простынями. Тогда не знал, что это картина Брюлова
«Последний день Помпеи», но она вселяла в меня ужас. Однако
именно эта своеобразная выставка художественной классики
заложила, похоже, последующую тягу к рисованию.
*** ***
Первые летние каникулы проходили, в основном, дома. Ко мне
приходил поиграться соседский мальчишка, моего возраста из
семьи татар, Хакимовых. Дядя Вова Хакимов, бывший гимнаст,
выглядел мощно, сурово и самовлюблённо. А тётя Роза являла
полную противоположность: набожная мусульманка, добрая, чуткая
и тихая, незаметная.
Сынок их, тёзка Валера, более клонился к отцу:
бесцеремонность, самолюбование и даже наглость. Однако мне
друзей выбирать тяжковато. Игрался с теми, что подкидывала
судьба. Именно Валерка дал мне кличку Храм, с добавлением —
божий. Впрочем, я не обижался. Было бы с кем время проводить.
Пролетело лето, рядом уже высились новые дома. Стройка
отодвинулась, стало тише. Полетели первые жёлтые листики,
затуманилось небо и чаще лилось на землю тёмными дождями.
Я отправился во второй класс. Однако не на долго: мама
выхлопотала мне место в интернате. Непростом, а специальном,
для детей переболевших полиомиелитом. Это было началом
очередного этапа в моей жизни, этапа, которые оказался самым
значимым, самым определяющим, наложившим отпечаток на всё
последующее…

Часть 2. Мой дом — интернат.
Глава 1.
Не задумывался как-то — лишь позднее возник вопрос: отчего
интернат запихнули на самую окраину областного центра,
Донецка, на край одного из дальних, промышленных и шахтёрских
районов? Не хочется думать, что цель у властей была поместить
ущербных детей подальше от глаз людских. Но сейчас так
думается…
Вначале здание интерната было одно: здесь и спали, и
учились, и кормились, и лечились. Во дворе раскинулся
фруктовый сад: яблони, абрикосы, вишни. За садом — жилой
двухэтажный учительский дом. Справа — кочегарка, слева —
спортивная площадка. И всё это огорожено довольно высоким
бетонно-шлакоблочным забором. На входе — внушительные
металлические ворота, которые закрывались на ночь.
С одной стороны примыкал к нам шахтёрский одноэтажный
посёлок, а с другой — пробегала дорога, за которой тянулись
поля. Прямо, тут же за забором, с западной стороны, умостилась
и обычная школа.
Интернат был закрытого типа: детей без разрешения никуда
не выпускали. И посторонним, как говорится, «вход был
воспрещён».
Уже на следующий год, построили новый двухэтажный спальный
корпус, соединённый со старым — переходом. Кроме того, к
нему, новому зданию, примкнул и одноэтажный деревянный
производственный корпус, где мы учились трудовым ремёслам:
столярному, швейному и, позднее, сапожному.
***
Больница, санаторий, общеобразовательная школа —
«доинтернатовская» цепочка отложилась в сознании
противоречивыми красками, с преобладанием тёмного, иногда даже
чёрного. На этом фоне первые дни в интернате показались
началом постоянного праздника. Я просто купался в новых
ощущениях, когда не нужно куда-то далеко ходить. Когда рядом
такие же, как ты, иногда и хуже в русле физическом. Чувство,
что ты равный среди равных — наиболее точно передаёт моё
состояние в те первые интернатовские дни. Впрочем, это
осталось до самого ухода в самостоятельное плавание.
Строгий, почти армейский, распорядок: подъём, завтрак,
прогулка, учёба, обед, сон, лечебные процедуры; домашняя
подготовка, вечерняя прогулка и ночной сон — как ни странно,
не смазывал моего восприятия новой действительности. Наоборот,
нахлынула своеобразная свобода. Ведь персонал: воспитатели,
учителя, няни, медработники — относились к нам с определённым
сочувствием, иногда и с жалостью. Прощали многие выходки.
Сразу же обзавёлся друзьями, среди которых выделялся
Витька из Севастополя. Невероятно шустрый пацанёнок, с
хитроватыми очами. Физически мы с ним пострадали почти
одинаково: правда, он хромал без трости.
Тогда заканчивали второй класс, где собралось около
десятка детей. Новая обстановка и шибутной дружок повлияли на
меня не лучшим образом — из тихого скромника превратился в
бесенёнка непослушного. С Витькой дурачились на уроках, а на
переменках «ходили на головах». В спальне устраивали бои с
подушками, ботинками, со всем, что кидалось и не вызывало
особенных последствий. Ну, синяки да шишки, разве, и стекло в
окне разбили лишь раз.
Уже тогда учительница нашего класса, Зоя Фёдоровна,
жаловалась маме на моё вольное поведение и никудышнее учение.
Жаловалась пока мягко, даже с сочувствием. Двоек и троек
нахватал вволю, ешь — не хочу. Мама сокрушалась, с укоризной
смотрела на меня влажными глазами.
*** ***
Летние каникулы пролетели в деревне незаметно. Маялся и
всё думал про интернат, новых друзей. Тут-то, у деда, другая
обстановка. Баловаться с Сергеем особенно не давали. Бабушка
держала нас в строгости.
Третий класс начался ещё более бурно: за лето все
отдохнули, соскучились друг по дружке. Тут уже не до учёбы. С
Витькой мы развернулись по полной. Да так резво, что завуч
вызвала мою маму: сынок потерял всякую управляемость! И то
сказать: с пацанами облазили все деревья в саду в поисках
абрикос, одиноких яблок и вишен. Перемахивали через забор и
игрались с ребятами из соседней общей школы. Устраивали
турниры по бросанию друг в друга яблок, косточек и, даже,
кусков земли.
Всё это вытворяли, несмотря на свою физическую ущербность.
Использовали сполна, что осталось целым, в смысле мышечной
силы. Например, выработалась своеобразная техника залезать на
деревья. Так, неполноценной рукой цеплялся за ветку. Здоровой
— подтягивался. Одна нога болталась на весу, зато другой
опирался в ствол. Так и забирался, скажем, на невысокую
яблоню. Аналогично выкручивалась и остальная братва
интернатская.
Чтобы перелезть через забор, строили подставки из
подручных средств: шлакоблоков, битых кирпичей, брёвен. И,
помогая друг другу, оказывались сначала на торце забора, а
потом, свисая на руках, спускались на землю. Обратный процесс
проходил сложнее, и, обычно, завершался через входные ворота.
Там и попадали в руки воспитателей, учителей. Вот, такие были
неслухи.
***
В этот раз меня распекали перед мамой строго и
бескомпромиссно:
— Нужно как-то повлиять на сына, — выговаривала Зоя Фёдоровна.
— Учиться не хочет, только балуется со своим дружком. На
замечания не реагирует…
Мама с укором смотрела на меня и, не стесняясь, плакала. Я
стоял понуро, а она, уставшая после долгой поездки, сидела на
стуле. Её вид был такой потерянный, несчастный, жалкий, что
мне вдруг стало горько. Словно что-то прошлось по мне тоской
несусветной. Я поднял голову, насупился и твёрдо пообещал
исправиться.
Когда воспитатель ушла, мама сказала всего несколько фраз:
— Постарайся уж. Не позорь отца своего и фамилию его. А таких
как он, не было и уже не будет…
Сунула мне узелок с продуктами и ушла с виноватым видом,
будто не я, а она напроказничала.
Посмотрел ей в след, потом перевёл взгляд на школьный
двор, на газоны. Они утопали в осенних цветах. От них исходил
волнующий терпкий запах. Трава уже полегла, но кое-где ещё
зеленела. Перекликались птички, и с неба падали пучки лучей
низкого осеннего солнца.
Прошедший назидательный разговор и эта чудная осенняя
благодать, вселяли в меня что-то новое, уже не детское. Мне
казалось, что я меняюсь, прямо тут, в эту минуту и секунду.
Мои переживания прервал громкий голос, зовущий детей на
обед…
*** Главв 2.
После знаковой беседы, на учёбу и своё поведение взглянул
по-другому. Изменения происходили, конечно, неосознанно. Да и
не так уж быстро. Первое, что проявилось, интерес к учёбе, к
новым знаниям.
Мне повезло: моей учительницей в младших классах стала
Зинаида Петровна! По-моему, это был образец учительницы, в
самом классическом и лучшем смысле слова. В длинном, строго
покроя платье. Подчёркнутая осанка, лёгкие очки и неизменно
доброжелательное выражение лица. Такие люди всегда сдержаны,
уверены в себе. Свои мысли доносят ясно, чётко и понятно. Они
не раздражаются, не кричат, а всегда спокойны, с чувством
достоинства. Таких нельзя не слушать и не понимать.
Первое, к чему потянуло, — математика. Математические
действия стали для меня открытием! Их магия просто увлекала. Я
внутренне прочувствовал таблицу умножения. А первые законы
математики, ещё простые, затягивали в омут. С удовольствием
решал задачи, примеры, что отразилось на оценках. Первые
пятёрки были так приятны, неожиданны, что перекинулись и на
другие предметы.
Зинаида Петровна мягко, с улыбкой, поощряла моё рвение. А
я млел от новых ощущений чего-то правильного, разумного,
нужного. Увлёкся так, что спрашивал у учительницы: а какова
тема следующего урока. Самостоятельно заглядывал вперёд,
копаясь в учебниках.
По другим предметам тоже пошли улучшения, хотя
«гуманитарка», особенно чистописание, мне давалась сложнее. Да
и почерк у меня так и не стал «примерным».
И тем не менее, уже к весне, меня отметили, как
устойчивого хорошиста. И я ждал тот момент, когда приеду на
каникулы и обрадую маму…
*** ***
С Зинаидой Петровной связан ещё один принципиальный
момент, который отразился на всей последующей жизни.
На каникулы дети разъезжались по домам. Оставалась
небольшая часть, в основном, кому было далеко и сложно ехать.
Меня забирала или мама, или отчим.
Естественно, осенне-зимние каникулы я просиживал дома,
часто в одиночестве. Время занимал чтением книжек (их, к
счастью, хватало) и играми с самим собой. Иногда скрашивал
одиночество сосед Валерка. Играли с ним шахматными фигурками,
как мы говорили, «в царя».
Однажды, оставшись один, наткнулся на пачку папирос. И
возникло желание попробовать — закурить! Удовольствия,
конечно, никакого не получил, но чего-то там подымил, даже
покашлял. Сколько раз повторил — не важно. Главное —
попробовал.
И так совпало, когда вернулся в интернат, Зинаида Петровна
прочитала на первом уроке лекцию «О вреде курения»! Развесила
огромные, в цвете, плакаты, на которых демонстрировались
лёгкие курильщиков и расписывались все пакости от курения. Но,
самое важное, она так мастерски, так толково доносила
пагубность этой вредной привычки, что я от ужаса покрывался
испариной, краснел и неровно дышал.
После урока подошёл к ней потерянный, даже обречённый, и
спросил с отчаянием.
— Вот, б-был дома… Попробовал… покурить… Я не умру…
скоро. М-можно ещё вылечиться?…
Учительница улыбнулась, погладила по голове и назидательно
сказала:
— Ну, если больше никогда не будешь курить, то надежда есть…
Обрадовался я так, что не поблагодарил её и, окрылённый,
отправился на перемену.
С тех пор так и не закурил, хотя в разные периоды жизни
находились желающие толкнуть меня на этот «роковой» шаг. Но —
безрезультатно.
*** ***
И здесь, в тему, хочется сказать несколько слов о
современной борьбе государства с курением, алкоголизмом,
наркоманией. Экономисты подсчитали, в мире, на данный момент,
потери от курения достигают 200 млрд. долларов в год! Борьба с
этим злом носит, в основном, репрессивный характер: повышаются
цены на курево, запрещается курение в общественных местах,
даже на работу кое-где не берут курильщиков. А их число не
уменьшается, даже растёт. Такой же до безобразия дешёвый
способ, как просветительский, антирекламный, просто в загоне.
И мой личный пример демонстрирует эффективность, особенно,
раннего просвещения людей о пагубности не только табака, но и
алкоголя, наркотиков. Детская психика очень восприимчива и её
нужно вовремя направлять в нужное русло.
Современные пропагандистские, рекламные технологии творят
чудеса, правда, часто в худшем смысле. Оболванивают целые
народы! Заставляют покупать и пить сомнительные напитки, есть
вредную пищу. А, вот, против пагубных привычек — тишина. Оно и
понятно, на них дельцы зарабатывают миллиарды. Они-то и сводят
на нет сущностную борьбу с «медленной» смертью.
*** ***
С четвёртого класса по каждому предмету был уже “свой”
учитель. Рисование у нас вела очень примечательная женщина,
Валентина Ермолаевна. Свой предмет она не просто любила —
обожала. И, хотя, как художник, не перешагнула любительского
уровня, но стены в школьных вестибюлях разрисовала талантливо.
Её берёзки, цветы-одуванчики и трава поражали своей
реалистичностью; наполняли коридоры школы лесными прелестями.
Иногда казалось, что вот на рисованной поляне появится зайчик,
или белка. А то и волк!
Как все увлечённые люди, одевалась она небрежно. Выглядела
старомодно и провинциально. Говорила медленно, но убедительно.
Благодаря её стараниям, в нашем классе стали сносно рисовать
все, даже «слабо продвинутые». Для многих эта подвижница
сыграла важную роль в последующем трудоустройстве. Для
инвалида, найти работу после учёбы — труднейшая задача. Так,
вот, из нашего класса, как минимум, трое потом работали, и
очень успешно, художниками-оформителями!
Не раз выводила нас в поле, что рядом с интернатом, и мы
рисовали с натуры. Научила обращаться с красками. Стала
инициатором конкурсов рисунков и школьных газет к праздникам:
Новому году, женскому дню, Победы…
Мы старательно, с энтузиазмом боролись за первое место,
что нередко удавалось. Вообще, оформление газет: подбор
рисунка, раскрашивание, надписи и текст — навсегда остались в
памяти и душе, как волнующие, напряжённые моменты. Боролись-то
за победу!
Преуспел и я в художестве.
— Больше рисуй с натуры, — наставляла Ермолаевна. — И портреты
у тебя получаются. Не ленись — иди в сад, поле и рисуй как
можно больше.
И всё же рисование так и осталось увлечением, хобби, часто
скрашивающим одиночество, особенно, на зимних каникулах.
*** Глава 3.
Классы с четвёртого по шестой стали поворотными, в чём-то
сущностными. И тут заслуга коллектива учителей и воспитателей
естественна и несомненна. А подобрался он профессиональным,
что особенно видно с высоты прожитых лет.
Как не выделить учителя математики Леонида Павловича
Сергеева! Этот был учителем и воспитателем, как говорят, от
бога. Выглядел солидно, в безупречном костюме с галстуком, с
зачёсанными назад волосами. Лицо укрывала умеренная строгость.
Когда она разбавлялась улыбкой, то последняя воспринималась
особенно значимо.
Занимался не только математикой. Вёл такие кружки как
«радио и кино». Да, по выходным, мы «крутили» у себя кино.
Необходимую аппаратуру «выбил» Леонид Павлович. Создал кружок,
и, вскоре, ученики сами, в актовом зале, демонстрировали
фильмы. Он только контролировал и наблюдал.
Организовал радиорубку, откуда по общей трансляционной сети
передавали сообщения по школе, постоянно баловали музыкой и
песнями.
В школе существовала практика, когда учителям поручали роли
дежурных, например, при подъёме или отбое. И здесь мужская
рука, да ещё и талантливая, лично мне дала немало. Вот, пример
подъёма с Леонидом Павловичем.
…Осенние сумерки ещё висят за окном, в палате стоит
тишина, даже сопения не слышно. И вдруг наплывет музыка! Глаз
ещё не открываю, поскольку думаю, что это продолжение сна. А
звуки чарующие, трогающие струнки души, наполняющие чем-то
таким грустным, что слёзы наворачиваются на глаза. Вот так
воспринимал я по утру полонез Огинского, который стал утренним
приветом от Павловича.
Вскоре появлялся «сам» и команды сыпались, как в какой-
нибудь армейской казарме:
— На зарядку — становись!
Мы, шустрее, чем обычно, вскакивали, выстраивались у
кроватей. Учитель назначал ведущего и тот руководил зарядкой.
Через десять минут — следующая команда:
— Полотенца, мыла в руки и по пояс обмываться водой! Да, не
бояться, смелее! — подбадривали и толкали слова.
Именно благодаря этим подъёмам у меня появилась и
закрепилась на всю жизнь полезная привычка — по утрам делать
зарядку и обмываться холодной водой. Привычка, которая не раз
выручала и спасала в тяжёлые моменты, когда болеть было
некогда.
После водных процедур, проверял, как заправлены постели,
аккуратно ли одеты, и начищены ли у всех ботинки. Почти, как в
армии.
Этот учитель подтолкнул далее мои математические
увлечения. Давал сверхурочные задания и не стеснялся отмечать
мои достижения перед всем классом.
***
Учитель истории, воспитатель, бывший фронтовик, Павел
Илларионович! Высокий мужчина с очень добрыми глазами; умел
сохранять спокойствие в любой ситуации. Мы заслушивались его
рассказами о войне. Часто можно было наблюдать сценку: вечер,
на скамейке, что стояла во дворе под высокой акацией, сидел
Павел Илларионович в окружении ребят. Кто сидел, кто стоял и,
затаив дыхание, вслушивались в слова учителя. А он рассказывал
такое, что в учебниках истории не писали. Например, о
знаменитом приказе Сталина «стоять насмерть», а кто отступал —
расстреливали заградительные отряды.
Устраивал Илларионович и «доминошные» турниры. Бывало,
засиживались с ним до самого отбоя. Не раз «отмазывал» нас,
нашкодивших, от «репрессий» директора Василия Фёдоровича.
Дружок мой, Витька, продержался лишних несколько лет, именно
благодаря доброй душе Илларионовича: так бы отчислили раньше.
Основательный, со спокойной уверенностью и мужичьим
достоинством — таким и остался в памяти этот подвижник-
воспитатель.
*** ***
Новый учебный год всегда ждал с нетерпением и воспринимал,
как праздник. Осень ещё только желтела, сыпалась на землю и
подсвистывала северными ветрами в щелях. В школьном саду ещё
можно было найти зазевавшееся яблоко, ещё зеленели кусты вдоль
забора, где играли в прятки.
Мы собирались группами и делились впечатлениями от
проведенных летних каникул. Мерялись ростом и накопленной
силой. Посмеивались над повзрослевшими девчатами…
Нашему классу представлял нового старшего воспитателя сам
директор, Василий Фёдорович. Плотный лысоватый мужик, с цепким
взглядом. «Директорскую» дистанцию он выдерживал
неукоснительно. Не помню, чтобы он с кем-то разговаривал тепло
и просто. Всегда — строгость, назидательность и
бескомпромиссность.
И в этот раз, директор, пронизывающе осмотрел класс и
коротко отрекомендовал Александру Михайловну. Я смотрел на неё
с разочарованием: полноватая, грузная, с зализанными волосами,
собранными на затылке. Казалась почему-то усталой и
настороженной. Вот, в соседнем старшем классе! Там блистала
молоденькая, стройненькая, в узенькой юбочке с высокой
причёской и напомаженными губами. А нам, похоже, не повезло…
Наверное, так думали и другие ребята. Эти первые
впечатления, вскоре, оправдались. Александра Михайловна взяла
класс в «ежовые рукавицы». Всё у неё было под контролем:
распорядок дня, прогулки, внеклассные мероприятия, общения с
родителями, учителями и, конечно, учёба каждого. Очень скоро
она знала про нас всё и вся.
Теперь мы меньше гуляли. Она собирала нас вечерами и читала
книжки, всему классу. Многие сначала тихо роптали на такие
изменения. Но книжки-то подбирались действительно интересные и
захватывающие. От неё мы узнали про Освенцим! Эпизоды про
концлагерь смерти меня поразили до самых глубин. Не верилось,
что человек способен на такие изуверства.
В тему была и книжка «Ринг за колючей проволокой». На
чтение мы собирались даже заранее и теребили воспитателя,
когда же будет продолжение. Мужество советского боксёра в
одном из самых кровавых концлагерей как Бухенвальд, просто
восхищало.
Много времени теперь уделяли и подготовкам к различным
праздникам. Мы разучивали песни, учили и декламировали стихи,
готовились к выступлениям со сцены, делали костюмы, скажем, к
Новому году. Уже упоминал — рисовали газеты.
***
На этот период приходится знаменательное событие — полёт
Гагарина! 12 апреля 1961 года!
Школа откликнулась на эту победу разума, что называется с
чувством и выдумкой. Мы бросились лепить себе скафандры,
соревнуясь, у кого получится правдоподобнее. И теперь, на
утренних построениях — пионерских линейках — обстановка
напоминала нечто фантастично-космическое! Сравнительно ровные
ряды колыхались с шарообразными головами. А рапорты дежурных
звучали гулко, по-космически. Даже многочисленные трости и
костыли не нарушали эту иллюзию.
Равняясь на космические успехи страны, подтянулась и
успеваемость, и поведение. Да, вот такой наблюдался порыв,
которым учителя и воспитатели, а наша Александра Михайловна
тем более, воспользовались мастерски и сполна. Так, разучили
все известные песни про космос: от «В космосе звёздном
промчалась ракета…» про первого космонавта, до «И на Марсе
будут яблони цвести…» — о чём мы уже мечтали. Распевали их и
на линейках, и так, в классе, в свободное время. Шалили
меньше: неудобно как-то «космонавтам» баловаться!
*** ***
Снова наступала весна. Она манила робкой зеленью, пахучими
цветами. Волновала и тянула на улицу. “Линейки” уже
проводились во дворе школы, заканчивались они пионерскими
песнями. Отсюда, наверное, и пошло моё ещё одно увлечение —
музыкой, в частности, пением.
Отличительная черта Александры Михайловны — индивидуальная
работа с каждым. К тому времени я выбился в отличники,
причём, круглые. Поскольку домашние задания делал раньше всех,
воспитатель отпускала меня погулять одного. При этом
подчёркивала классу: такое послабление мне даётся, как
успевающему, как примерному в поведении. Ребята посматривали
на меня по-разному, в основном с уважением, а я ощущал
неловкость. Однако с удовольствием спешил в сад. Тут легко
дышалось и думалось. А мысли уже наплывали разные, в основном,
переваривал прочитанное, мечтал о чём-то возвышенном —
воспитание делало своё! Читать, брать книги в библиотеке —
постоянное требование «Александры», так мы называли её между
собой.
*** ***
Появились в классе и первые «курцы». Для них это было
своеобразной игрой. Во-первых, нужно достать курево, чаще —
окурки, или «бычки». Во-вторых, найти место, где отравиться. И
в-третьих, не попасть на «нюх» воспитателю или, не дай бог,
директору! В общем, многоходовая и увлекательная игра.
Своих «курцов» Александра Михайловна знала. Проводила
воспитательные мероприятия, долгие беседы. Что характерно, к
директору не обращалась за помощью, за что её дополнительно
уважали. Не раз говорила моему ещё одному дружку Федьке:
— Матушка, Федя, зачем тебе эта напасть. Выглядишь ты крепким
парнем, — а был у нас Федька лучшим физкультурником. — И зачем
тебе нужны «негаразды» с лёгкими. А там и мышцы начнут
сохнуть…
На кого-то её уговоры действовали, а кто-то, как и Федька,
согласно кивал головой и лишь усложнял «игру», повышал её
скрытность. А зря… Вспоминал он слова своей
воспитательницы, когда перевалило за «полтинник» и начались
проблемы с сердцем и лёгкими. Вот тогда и начал бросать. Не
сразу, не с первой и не со второй попытки, но всё же бросил:
жить-то хочется! Молодец — воли хватило.
*** Глава 4.
Ощущать себя взрослым начал с пятого класса. Как обычно,
приехал с летних каникул, наговорился с дружками, прежде всего
с Витьком. Прошлись по школьным корпусам, пахнущим краской, по
территории; позаглядывали через забор…
Тогда у Витька уже была кличка «Чача». Нужно сказать, что
практически все имели клички и, даже, некоторые работники
интерната. Так, меня кликали «Иваша». Обычно искажалась
фамилия до удобного примитива. Но не всегда.
Был у нас завхоз, неказистый, прижимистый мужичок с
большими растоптанными туфлями. С ним общались, когда меняли
бельё, форму, или обувку. Так он получил за свою скряжность
презрительное — Лапоть!
Прибывали в школу ребята и из западной Украины. Таким был и
Володька Сластион, спокойный, уравновешенный, старательный
мальчик. Мы-то все говорили на русском, а он отметился по
приезду чистым украинским. Пацанва среагировала мгновенно и
прилепила ему — без задних мыслей, конечно, — кличку Тыждень.
На русском — неделя.
В общем, чувство юмора у начинающих инвалидов
присутствовало, как впрочем и некоторая жестокость. К
сожалению. Но мы этого даже не замечали, поскольку были
детьми. А дети всегда пытаются утвердиться в этой жизни.
Хорошо, когда она развивается благополучно, как у всех. Но,
когда ребёнок натерпелся страданий, иногда возникает
притупление чувства боли и развивается неоправданная
агрессивность.
Помнится такой пример. Был у нас паренёк, по кличке Кулёк,
от популярной фамилии Никулин. Он не относился к
«полиомелитчикам», а страдал от проблем мозга. Ходил еле-еле,
правда, без дополнительных помощников, типа палок-тростей.
Руки у него были, как плети, совершено слабые. И находились
такие, которые устраивали «экзекуцию» Кульку: ложили его на
спину, и руки закладывали туда же. Пацан крутился на месте, а
руки никак не мог высвободить! Настолько они были слабые.
Ужас?… Так теперь и кажется. А тогда — воспринималась, как
забава, своеобразное наказание. И то: Кулёк был остёр на язык
и мог любого «силача» опустить до плинтуса. За что и получал.
Так что, не всё так просто…
Вообще, тем и примечательна был жизнь в интернате, что
можно было посмеяться над своими физическими недостатками. А
уж над чужими!… Проходило это беззлобно, со скрытым
сочувствием. Так могли сказать о ком-то: Хлопцы, а там в
коридоре Сластя «разложился»! Айда смотреть, как будет
подниматься!
«Разложился» — это упал. Слово точно отображало ситуацию.
Ведь подняться с пола, когда твои руки или ноги не «работают»
— серьёзная проблема. Тот же Кулёк самостоятельно не мог
подняться. А Тыждень — у него с трудом двигались обе руки —
вертясь змеёй, с помощью головы и шеи добирался к стенке. И,
опираясь на неё головой, минут через «надцать» — таки
поднимался… Пишу об этом и – глаза влажнеют.
Я, к счастью, принадлежал к тем, кто вставал с земли без
труда. Правая нога работала отменно, как рычаг. На зарядке,
физкультуре и, тем более, на лечебной гимнастике, отшлифовал
умение приседать на одной ноге. Трость в правой руке стала
моим неотъемлемым атрибутом-помощником. Так что числился я в
плане «последствий полиомиелита» в устойчивых середнячках.
С тростью связан комичный момент.
Играли с ребятами в футбол. Да, гоняли мы мяч, как все
пацаны на свете, только с палками, костылями и без оных.
Некоторые — на «карачках». Обычно я стоял на воротах, причём
успешно, поскольку падал на мяч отчаянно, не боясь ушибов и
синяков. Тут и сломал как-то свою деревянную тросточку. Глядя
с сожалением на обломки, выдал сочувствующим товарищам тоном
обречённого:
— Всё, хлопцы, теперь придётся ходить пешком…
Ребятня грохнула хохотом и потом долго изгалялась над моим
выводом.
*** ***
Настроение по приезде в школу витало возвышенное. Такое
всегда бывает, когда возвращаешься домой. А тут ещё осень!
Природа мягко увядает, а в тебя вселяется томление, ожидание
чего-то неизведанного! Смотришь на осенние георгины, опавшие
листики, потускневшую травку, стылые лужи; вдыхаешь терпкий
аромат этой земной благодати и — таешь, млеешь…
Чача чстенько куда-то пропадал в свободное время и однажды,
склонившись ко мне, предложил вечером, во время ужина:
— Хочешь с девочкой познакомлю?…
У меня даже во рту пересохло. Наступала та возрастная пора
— подпирали двенадцать лет — когда начинаешь смотреть на
«дружественный пол» с нарастающим интересом. Какие-то они не
такие и что-то в них есть этакое, манящее! Что-то похожее
давно во мне вызревало, поэтому предложение Чачи оказалось
кстати. И я согласился, с внутренней дрожью и волнением.
Напротив нашего класса, что располагался на втором этаже,
за школьным забором-стеной гудела детская площадка. Там
игрались дети из посёлка, обычные, быстрые и весёлые.
На перемене Чача подвёл меня к окну:
— Вишь, девки играются, выбирай любую, — с видом
рабовладельца, самодовольно провозгласил он.
С бьющимся сердцем, покрасневший, стал выбирать свою
будущую симпатию. Она понравилась сразу: шустрая, смелая,
бойкая, с округлым симпатичным личиком. Без смущения залезала
на всё, даже деревья, гоняла пацанят и явно проявляла
лидерство. Кроме того, она будто знала, что на неё смотрят и
постоянно оглядывалась на наши окна, причем, с улыбкой.
— Вон та, в тельняшке… — выдавил я, почему-то смелея.
Дружок на секунду замялся, почесал затылок:
— Вкусы у нас совпадают, — констатировал нехотя он. — Думал
себе её… Ну, да ладно, как договаривались.
Так в моей, ещё детской, жизни появилась первая любовь. Да,
именно любовь, поскольку тронула ощутимо, со всеми «любовными
последствиями». Звали её Оля. По возрасту была на год младше.
Жила тут же, возле интерната, в обычном, сталинской постройки,
рабочем многоквартирном одноэтажном доме. Такие дома в
строгом порядке громоздились чёрными рядами, с неровными
стенами, по всему посёлку. Была у неё мама неопределённого
вида и меньшая сестрёнка.
Знакомил нас Витёк на тыльной стороне спального корпуса, в
глухом углу, куда не доходили ноги и не досматривали очи
воспитателей. Мы с Олей умостились на заборе и, как и
положено, с робкой улыбкой пожимали друг другу руки. Дружок
дипломатично удалился…
Глаза у неё были карие, с искринкой. Кроме того в них
светилась отчаянная решимость и бесенята. В берете и
неизменной тельняшке, она казалась парижским Гаврошем. В
общем, околдовала хлопца сходу и без лишних сомнений.
Так и завертелось…
Глава 5.
Теперь делал домашние задания ещё быстрее, что заметила
Александра Михайловна. Пока это выражалось в новых одобрениях,
и я пользовался высвободившимся временем, чтобы встречаться с
Олей. Как правило, «зависал» на заборе, а она с улыбкой
подавала мне руку снизу. Такой у нас выработался
«приветственный» ритуал. От её ладошки исходило невероятной
нежности тепло — держал бы её и не отпускал!
Потом Оля что-то щебетала, спрашивала, смеялась просто так
или крутилась в простеньком танце. Иногда приводила с собой
сестрёнку, и они, балуясь, бегали передо мной. Про эти минуты
можно сказать только одно — я был счастлив!
Вскоре мы обменялись фотками. По вечерам, в постели, пока
ребята, пользуясь пересменкой ночных дежурных, отрывались в
«боевых баталиях», я любовался Олей. Перечитывал
незамысловатую надпись, выполненную аккуратным детским
почерком: «Другу Валерику от Ольги А.» — и летел куда-то. Там
всё было красиво, царственно и сказочно.
Конечно, первыми мои свидания заметили ребята. Они лукаво
подмигивали и непременно «подкалывали», стандартно, по-детски:
— Жениху привет! Тесто уже замесили?…
Я тушевался, но старался выглядеть нейтрально:
— Когда поспеет — скажу, — и уходил от дальнейших уточнений.
А Чача тоже обзавёлся подружкой. Мы даже вместе иногда
проводили свидания! Однако они бывало ссорились, и мы, с Олей,
старались держаться подальше.
Даже дожди не мешали нам. Скорее, наоборот, она перелезала
через забор, мы прятались под кустом сирени. Прижимались друг
к дружке и просто наслаждались этим мгновением. Слушали
дождь, ветер и молчали…
***
Любовь закрутила так, что я стал увиливать от общественных
дел. Несколько снизились и оценки. А тут и подоспела баба
Шура…
На ночь с нами оставались дежурные няни. Вот одной из них и
была баба Шура. Мне она запомнилась в тёплом платке, каком-то
мужском пиджаке с оплывшим хмурым лицом. В общем, образ
симпатий не вызывал, что она постоянно и подтверждала.
Дети есть дети… Уже упоминал, вечерами, после отбоя,
когда оставались только под присмотром «нянь», мы бесились.
Например, так: делились на команды, завязывали на полотенцах
узлы и мутузили друг дружку до «полбедного конца»! Вход шли и
подушки, и обувь — всё, что попадалось под руки.
Естественно, участвовал в «баталиях» и я. Выделялся
выносливостью. Был такой случай, бились «узловыми» полотенцами
с одним довольно крепким пареньком со старшего класса. Он был
сильнее, но одолел я его терпением. Я стойко переносил
ощутимые удары, заставив всё-таки «противника» отступить.
— И что ж это вы творите… — спокойный голос прозвучал, как
гром!
Ребятня кинулась в постели, пряча под одеяла «орудия боя».
Перья и пыль медленно оседали на пол при внезапно
установившейся напряжённой тишине.
— И на кого писать докладную директору? На всех?…
Баба Шура стояла в проёме двери, опершись левым плечом на
лутку. Говорила тихо, медленно и нудно-назидательно. После
риторических вопросов пошли долгие рассуждения о том, какие мы
неблагодарные, сколько на нас тратит денег государство, а
мы…
Однако эти нравоучительные беседы действовали мало и
ситуация частенько повторялась. Отличия коснулись меня:
влюбившись, я теперь уклонялся от этих буйств и, укрывшись с
головой, чтобы не мешали, грезил о своей возлюбленной. Тут
меня и отметила грозная няня.
— Берите пример вон с того, что в углу. Как его зовут? — как-
то заговорила она, попав в разгар «битвы». — И учится,
наверное, хорошо?…
С этого момента я стал её негласным «любимчиком». Меня
такие симпатии шокировали и ставили в неловкое положение перед
ребятами. Поэтому, я всегда делал вид, что сплю, и не
реагировал на дифирамбы в мой адрес. И тем не менее…
С бабы Шуры всё и началось! Как-то встретил её днём, в
спальне: заходил туда по каким-то делам. Няня остановила меня
и начала сходу:
— Узнала, что ты подружку себе завёл вне школы?
— Ну, и что? — удивился я и напрягся, как бычок.
— А то, что дурная эта девка! И мать у неё пьянчужка! —
камнями сыпались резкие слова. — Тебе ли, отличнику школы,
скромному дитю якшаться с такими людьми?… Они же опаганят
тебя! — кипятилась няня, видя как я, вместо раскаянья,
пропускаю сказанное мимо и собираюсь защищаться. Но не успел:
баба Шура не стала меня выслушивать и грозно удалилась.
На следующий день состоялся аналогичный разговор уже с
Александрой Михайловной. Тут всё проходило более корректно,
тактично, но неумолимо, как судебный приговор:
— Солнышко ты наше, — ласково, по-матерински, обращалась она и
гладила по голове. — Не годится в подружки тебе эта девочка.
Мать у неё алкоголик, отец неизвестно кто… И сама она,
говорят, уже курит. Да и влияет на тебя не в лучшую сторону.
Вот, тройку схватил по русскому. Грубить начал. Не годится
так…
Мы сидели в спальне одни. Расположились на стульях. Слушал
я насупившись, с разрастающимся камнем в груди. Он давил так,
что слёзы еле сдерживал. Однако защищался искренне, по-детски
наивно:
— Вот и нужно ей помочь стать хорошей. Впрочем, она хорошая. А
про курение — враньё. И вообще, как вы, коммунисты, можете
бросать людей в беде! — пылал я как костёр.
Видя, что переубедить меня трудно, воспитатель пошла на
компромисс: она согласилась, чтобы мы с Олей иногда
встречались, но на короткое время и не в ущерб учёбе.
***
Теперь меня отпускали пораньше не всегда. Более того
Александра Михайловна лично встречала меня, возвращавшегося со
«свидания». Другие воспитатели и дежурные, будучи в курсе
такого неординарного события, смотрели на меня с осуждением и
откровенно шептались в след.
Атмосфера давила, я стал опаздывать на встречи. И однажды
мы с Олей поссорились. Осень уже разворачивалась к зиме:
деревья всё более оголялись, дули холодные ветры и часто
лились настырные дожди.
Заглянул за «наш» угол, вытер лицо от капель дождя и
понял, что её нет: опять опоздал… Уже собрался уходить, как
Оля проявилась в сумерках. Сделала очень серьёзное лицо и
произнесла с вызовом:
— Что-то ты опаздывать стал. Я тут мёрзну, мокну…
Смотрел я на неё, слушал, и чувствовал, как внутри что-то
обрывается. Собралось всё вместе: «нравоучителная прессовка»
воспитателей, срывы в учёбе, косые взгляды; постоянные мысли,
как улизнуть на свидание. И тут ещё незаслуженные упрёки той,
ради которой переносил весь этот кошмар.
Ничего не сказав, развернулся и похромал в школу.
— Ну и вали! — донеслось издалека.
До ужина ещё оставалось время, в спальне было пусто. Я лёг
на кровать и заплакал. В душе переворачивалось, ломалось и
рушилось. Жалость навалилась такая, что сжимала горло и сушила
слёзы. Выплакавшись, принял решение. Решительно поднялся и
отправился ужинать…
***
Несколько дней ходил потерянный, с видом заболевшего.
Александра Михайловна поглядывала на меня со стороны, но
вопросов не задавала. Чача как-то поинтересовался, мол, видел
Олю, она хмурая какая-то…
— У нас уже всё, — отрезал я и не стал вдаваться в
разъяснения.
Скоро вошёл в обычный режим, заглушая всякие мысли об
уходящей любви. На улицу практически не выходил, занимая
свободное время новым увлечением — музыкой, вернее, баяном.
Не раз Витёк передавал от Оли записки, где она извинялась,
просила прийти… Я же уклонялся от ответа. Тут доходило до
курьёзов. Однажды пришла записка с угрозами: мол, побьют меня,
если не явлюсь. Потом были «обзываловки», типа: «какой же ты
тошнотворный». Затем — признания в вечной любви… А я всё
молчал.
На этом моя первая, детская, любовь и закончилась. Хотя
наши, с Олей, отношения имели продолжение. Я бы назвал это
вторым дыханием, окрашенным уже более взрослыми тонами.
Глава 6.
Музыка появилась в моей жизни неожиданно, но вполне
закономерно. Музыка — это баян!
Нужно отметить, что интернату была присуща своя
«музыкальность». Так, торжественные построения-линейки всегда
заканчивались песней, пионерской, о космосе, о Родине. Уроки
пения были не формальными. Разучивали и горланили мы песни под
баян учителя — к сожалению, запамятовал его имя — с ощутимым
энтузиазмом. Бывало и просто так, по настроению, хором пели в
классе, после уроков; в спальне. А уж при всяких выездах на
природу — проводились такие, и не раз — «отрывались» до
отказа!
Существовал и кружок, где одно время учились игре на
пианино. Сходил и я туда. Музыкальный инструмент размещался на
сцене актового зала и вселял в меня особенное уважение и
таинственность. Извлекаемые звуки, казалось, несли в себе
какое-то волшебство.
Перед принятием в кружок, преподаватель проверяла на
наличие музыкальных способностей. Меня оценили по среднему
баллу, что и оправдалось. В учении особо не выделялся, хотя
двигался вперёд заметно. Так, научился и гаммы играть, и
простенькие произведения.
Очевидно, возникли затруднения, поскольку кружок незаметно
распался. Желающих учиться стало катастрофически мало. На том
и кончилось…
Однажды, перед зимними каникулами, в класс зашёл зауч с
высоким, энергичным молодым человеком.
— Ребята, у нас организуется музыкальный кружок по обучению
игре на баяне. Преподавать будет студент областной
консерватории, Анатолий Петрович. Желающих прошу записаться.
— Ну, есть такие? — призывно улыбнулся студент и тут же
добавил: — И сразу просьба: каждый записавшийся должен
приобрести баян. Только на личном инструменте можно чему-то
научиться и добиться результатов.
Класс загалдел и, неожиданно, выявил немало жаждущих
познать популярный народный инструмент. Это, несмотря на то,
что обучение предполагалось платным, правда, умеренно: пять
рублей. Не столько деньги, сколько вопрос: купят ли мне баян?
— сдерживал меня. Однако, поддавшись общему порыву, всё же
записался…
На каникулы ехал с волнительными и беспокойными мыслями.
Какое же было моё удивление, когда мама, без сомнений, сразу,
поддержала мои музыкальные устремления. Да и отчим не
возражал. Так что купили и привезли в интернат мне баян
быстро. И, вскоре, я с невероятным воодушевлением брал его в
руки, робко давил на кнопки и с трепетом вдыхал «баянные»
запахи!
*** ***
Тяга к баяну, гармошке появилась давно. Летом, в деревне, я
иногда проводил время в доме дядьки Коли. Примечательный был
мужик, с непростой, трагичной судьбой. В то время был он, как
говорят, на подъёме: отстроил новый дом, что через хату от
деда. Родила ему тётя Зина второго мальчишку, Серёжку. Планы
намечал смелые: расширить огород, завести скотину побольше,
построить ванну, туалет в доме на цокольном этаже… Это при
том, что угнетало дядьку слабое зрение, почти слепота. Об этой
судьбе напишу обязательно, позднее.
Имелась у дядьки гармошка. Чтобы не скучать, пробовал
«пиликать». Главное, получалось подбирать мелодии. Одной из
первых набрал «Одинокую гармонь». Невероятно нравилась эта
песня! Я просто видел этого одинокого гармониста, его грустное
лицо, и непростые поиски своего счастья…
Стал и петь, пока для себя. Вечером, все — дед, бабушка с
Сергеем — шли к трубе встречать корову. А я садился на
ступеньки крыльца, устремлялся к закату, что чудным шаром
утопал в красках за дальними холмами, и начинал петь, громко с
чувством.
«Вечерком, за окном, в синем небе мерцает звезда…»
Пелось с удовольствием и ноты брались легко. Обрывали мои
музыкальные упражнения звуки приближающейся коровы и говор
людей…
*** ***
Студент оказался талантливым — учился на дирижёра. Начал с
основательной теоретической подготовки. Я просто впитывал
нотную грамоту, ожидая момента, когда начнётся практика. Уже
на этом этапе наметился небольшой отсев. Но, в целом, ребята
учились с желанием.
Теперь всё свободное время посвящал баяну. Александра
Михайловна даже бранила и выдворяла погулять. Моё усердие
скоро вознаградилось: я первый из «кружковцев» заиграл обеими
руками! Успех ещё больше подстегнул, и я часами «пиликал» в
спальне, пока ребята дышали свежим воздухом.
Так вошёл в мою жизнь, причём навсегда и бесповоротно,
этот удивительный музыкальный инструмент.
Потом пришли очередные летние каникулы. Меня забрали
вместе с баяном домой. Отвезли с ним же в деревню, поскольку
прерывать занятия я никак не собирался. К чему мама отнеслась
с пониманием.
Деревенская родня приходила послушать меня ну, как артиста
какого! Я с удовольствием наигрывал народные песни, которых в
самоучителе хватало в довольно простой обработке. Разучил и
пляски, в упрощённом, естественно, варианте: барыню,
цыганочку, краковяк. Теперь всякие торжества проходили под мой
аккомпанемент. Я млел, рдел и чувствовал себя человеком, очень
нужным и полезным.
***
По возвращении с каникул в школу, узнал неприятную новость
— наш студент где-то сломал руку. Ищут нового преподавателя. И
нашли: из местной музыкальной школы. Пожилой мужчина с
усталыми глазами, вальяжный, медленный.
Уже через несколько занятий, число учеников сократилось до
минимума: я, с моим одноклассником Колей Стельмахом, и ещё
трое ребят из младших классов.
На всяческих торжествах не обходилось без участия
баянистов. Мы с Колей, не раз играли дуэтом и очень успешно:
какие-то частушки наигрывали. К сожалению, Коля вскоре бросил
музицировать. Из «наших» я остался один…
А через год кружок распался. С тех пор я учился
самостоятельно, особо не прерываясь, даже, когда закончил
институт и обзавёлся семьёй.
Пока обучался на баяне, проявились и вокальные
способности. Такое сочетание дополнительно поднимало, как
сейчас говорят, мой музыкальный и чисто человеческий рейтинг.
Множество событий последующей жизни напрямую связаны с таким
сочетанием. Смазливый паренёк, поющий под баян, вызывал у
всех, и девушек в том числе, повышенную симпатию и неизменные
интерес и уважение. Моя инвалидность просто отступала перед
«музыкальным» напором!
Глава 7. Глава 7.
Мои музыкальные выступления частенько были связаны с
застольями. И здесь пройти мимо такой острой темы, как тема
«зелёного змия», или официозно говоря — алкоголя, я,
естественно, не могу. То, что это зелье сломало уйму судеб,
унесло жизни — к сожалению, банальный факт. Затронул он и меня
и родственников всех поколений и возрастов.
Впервые глотнул спиртное в деревне, где-то в возрасте 12-
13 лет. День этот помню хорошо…
Крестили второго сына дядьки Коли. Собралась приличная
компания родственников. Расположились в доме, в зале, за
несколькими, сдвинутыми столами. Поскольку на улице резвилось
лето, все окна и двери были нараспашку, что и спасало от жары.
Когда провозгласили тост, я кинулся искать стакан с
компотом.
— Да, вот он, — лукаво ухмыльнувшись, ткнул пальцем дядька в
стакан с розовой жидкостью.
Я, было, засомневался, но поверил старшему: взял стакан и
глотнул… Дыхание перехватило так, что резко потянул воздух,
и «пойло» хлынуло в лёгкие! Натужно закашлялся, покраснел,
стал судорожно хватать воздух и явно терять сознание. Меня
вытащили из-за стола, положили на кровать и взялись
«откачивать». В общем, подкрашенный самогон чуть не стоил мне
больницы, а родственникам праздника. Однако обошлось. Шутника-
дядьку выругали, а меня вновь усадили за стол и облагородили
рюмкой вина. Боль в груди прошла и стало весело…
С тех пор на всех застольях мне штатно наливали вино,
никто из взрослых этим не смущался. Не помню, чтобы нашлись
люди, возмутившиеся фактом, когда несовершеннолетнему, почти
ребёнку, разрешают пить спиртное.
Все эти застолья для меня заканчивались одинаково:
доползал до дедовой хаты, в спальню. Бабушка, поругивая,
ставила рядом ведро, в которое я выворачивал свои
внутренности. Долго потом маялся похмельным синдромом. От
запахов вина — мутило.
Но проходили дни, самочувствие налаживалось, «хмельные»
последствия забывались и, когда опять случались «питейные»
мероприятия, всё повторялось. Теперь, правда, добавился баян,
а с ним песни и танцы. Что поднимало желание родственничков
меня подпаивать: ведь играл резвее и веселее. Да и как
гармониста не отблагодарить!
*** ***
Как-то, в младших классах, Чача поделился со мной, что
старшеклассники попивают водку по праздникам. Я был в шоке! В
моём сознании, школа почиталась святым местом. Всякие
непотребства отметались, тем более пьянство. Мы посокрушались
с ним, повозмущались даже. Но, прошло немного времени и
однажды весной, на Пасху, тот же Витёк с видом заговорщика
предложил «откушать винца» по случаю всенародного праздника…
Воспринимались эти алкогольные пробы, как игра во
взрослых. И то сказать! Нужно было найти гонца в магазин —
кстати, недалеко от школы. К тому же, магазин был единственный
в посёлке, поэтому скрытность «операции» обеспечить было
непросто. Потом уединиться надёжно и отпраздновать. Самое
интересное начиналось потом: быть весёлым и незаметным для
воспитателей, что считалось особым шиком.
Азартной игрой с «зелёным змием» мы всё же баловались
редко. Очевидно, поэтому никто из ребят, и я, в том числе, не
попались в руки той же Александры Михайловны. Может, кто-то и
светился…
И всё же воспитание сказывалось: уже тогда начал бороться с
этой коварной привычкой. Начал интуитивно, неосознанно,
внутренне понимая пагубность зелья. Выражалось это по-разному.
Так, в школе частенько отлынивал от предложений того же Чачи
«отметить», скажем, день Победы.
В деревне, наливал себе в рюмку компот. А дома, в Горловке,
был такой случай…
Лето. Я одни в квартире. Звонок. Открываю дверь — там
сосед с верхнего этажа с бутылкой водки:
— Валерик, давай макнем, просто так, по настроению, —
просительно начал он, склонив пухлую физиономию.
Не мог же я отказать хорошему человеку и пропустил его на
кухню. Однако запах водки изменил мои планы — я отказался
«поддержать компанию». Сосед особо не огорчился, выпил «свой»
стакан, поблагодарил и удалился, оставим мне ещё полбутылки.
Я повертел её, немного подумал и — вылил в раковину!
Кривой линией всё же прошлась «сивуха» по жизни. Падения,
взлёты — многое было, многих потерял близких и родных, к чему
ещё прикоснусь по ходу повествования. Но, всё же, одолел я
его, «зелёненького», и не так поздно: когда закончилась
первая половина жизни, когда взялся за «перо». Но об этом
позднее…
*** ***
Всегда пытался понять: отчего водка стала неотъемлемой
частью жизни у большинства моих родственников. В основном, у
мужской половины, хотя и женщины не чурались. Наверное, не
всегда так было. Скажем, прадед Илья дожил до девяноста. Я
успел его застать и хорошо помню, как дед умер.
Это было время, когда после смерти отца, мы ещё не уехали с
мамой на Донбасс. Установилась великолепная летняя погода. Я
гостил в деревне. Игрались во дворе с Серёжкой, дядей, тот,
что младше меня.
Дед Илья вышел на крыльцо опрятный, в белой рубахе на
выпуск; какой-то светлый, с причёсанной седой бородой. Глаза
под белесыми бровями блестели остро, излучая спокойствие. Он
неторопливо, твёрдо вымеряя каждое движение, спустился со
ступенек. Посмотрел на небо, перекрестился и глуховатым
голосом обратился к нам:
— Ребятки, постелите мне на травке, тут же, во дворе, вон ту
подстилку.
Дед указал на цветастый, висящий на плетне, ручной работы
коврик. Мы с удовольствием выполнили просьбу старика.
Осторожно ступая, он подошёл, немного постоял, и неторопливо
присел. Затем улёгся на подстилку, вытянулся и прикрыл
глаза…
Что дед умер, определила бабушка Марфа, пришедшая с
огорода. Она заойкала, запричитала. А мы стояли над ним,
вытянувшимся, ставшим неестественно длинным, и тихонько
скулили, как щенята.
Вот так прадед и умер: естественной смертью, будучи при
памяти и на ногах, по причине глубокой старости, а не из-за
болезней.
***
До войны люди увлекались спиртным гораздо меньше. Похоже,
именно она, война-уродина, толкнула к «питию», как верному
способу уйти от действительности, «разрядиться», хоть на
время. А приходившие с войны солдаты несли обычай
«наркомовских ста грамм». Вероятно, в этом и есть причина, по
которой «военное» поколение «сдружилось с поганым змием».
Дружбу эту, к сожалению, оно передавало и нам, подрастающим.
Кто-то сумел уклониться, найти лучшее применение своим
устремлениям, а кто-то окунался и погибал…
Глава 8.
В продолжение темы, хочется написать о своём дядьке Кольке,
уже не раз упоминаемом. Судьба его примечательна и
поучительна.
Тётя Зина, жена дядьки, нянькалась со мной больше всех:
игралась, пока не было своих детей; лечила. Помню, заболел
«золотухой», так тётя прикладывала мази, купала в травяных
отварах. Всё она умела делать: вышивала, варила вкусные борщи.
А какие вареники лепила! Про таких людей говорят: работа в
руках горит.
Дядька, невысокого роста мужик, отличался смекалкой и
недюжинной силой. Бывало, железнодорожную шпалу один приносил,
протащив её на плечах несколько километров. Летом ходил с
голым торсом, который украшался рельефными мышцами.
Умел делать по хозяйству всё: столярничал, плотничал,
заливал фундамент, ложил кирпичи… Дом дважды перестраивал.
Все новшества, как-то: проигрыватель, радио, телевизор,
соковыжималка, автораспилка досок и иное — первыми в деревне
появлялось у него. И выпивал дядька вполне умеренно, поскольку
всегда был чем-то занят. Даже скамейка у двора со столиком и
тремя берёзками — выделялись, как лучшие на улице!
Родила ему тётя двоих сыновей: Витьку и Сергея. Я с
удовольствием гостевал у них, вызывая раздражение бабы Марфы.
Она, как ни странно, частенько ссорилась с дядькой, как
водиться, по мелочам. То не так сказали, или не так приветили,
косо посмотрели… В таких случаях, мне запрещалось посещать
дядькин дом. Я, естественно, нарушал запреты, отчего и получал
взбучку.
Всё бы хорошо, но портила дядькину жизнь — слепота, не
полная конечно. Она то усиливалась, то попускала. Частенько из
двора дядьки неслись маты-перематы: то молоток не может найти,
а тётя в огороде; то ещё чего затерялось, то по пальцу
стукнул… Одно слово: работать нужно, а зрение портачит, не
даёт разогнаться.
Дядька вступил и в общество слепых, что располагалось в
городке Валуйки. Там ему давали работу: валять валенки,
позднее — плести сетки на дому. В чём и я помогал бывало. Так
что семья, как мне казалось, жила добротно, основательно,
достойно и с немалой перспективой на будущее.
И вдруг — всё рухнуло!
Известие — что тётя Зина ушла с детьми из дома — воспринял,
как шутку, очень неудачную. «Ильюхины» юморить умели.
Частенько трудно было различить: когда шутят, а когда правду
говорят.
Приезд дядьки в Горловку и его желание найти «новую подругу
жизни», отозвались во мне болью. Толком так и не выяснил
причину развода: обе стороны объясняли её по разному. Сама
тётя, с которой пришлось встретиться в родной «будке», где она
временно проживала, объясняла невозможностью больше терпеть
дядькины «маты» и, как следствие, ругань в её сторону. В то
время зрение у дядьки особенно снизилось. И нервы у мужика не
выдерживали.
«А я-то причём? — задавала естественный вопрос женщина. —
Помогаю, как могу!» — тёрла она глаза платком. И я ей верил…
«Загуляла, сучка, с Лёхой! — разъяснял дядька по-своему. —
Соседи не раз заставали её с кобелём на разъезде».
Лёха — деревенский Казанова. Всё, что «плохо лежало», в
смысле женщин и девушек, поднимал и пользовал не тушуясь.
Однако норму и некие приличия соблюдал, на рожон особо не лез
будто бы. Поэтому дядьке я верил меньше, считал — сплетни
деревенские.
Семейный разлад мужик переживал глубоко и слёзно. И, как
водится, ударился в питие всего, что горело. Поскольку
здоровьем обладал отменным, то сивуха его свалила не сразу.
Запомнилось, как при мне, ещё школьнике, выпил пол-литра
денатурата. Только крякнул и занюхал рукавом!
Так и понеслась под откос вся семья! Старший сын, Витька,
самого цветущего возраста — шестнадцати лет — воспринял горе
не менее глубоко, а может и глубже всех. И заливал пожар тем
же средством — водкой. Хозяйство, усадьба, дом пришли в
упадок. Скотина исчезла, огород зарос, забор наклонился, дом
захирел… Витька жил то здесь, в деревне, то уезжал к матери.
Завёл себе подружку, старшую возрастом. И не просыхал. В
питейном угаре однажды стрелялся из ружья, но спасли,
вылечили. Пытался выпутаться из сетей семейных дрязк: думал
учиться в Горловке в училище, пить бросал, даже влюбился как-
то. Однако судьба гнула своё, неумолимое.
Однажды, пьяный, шёл вдоль железнодорожной насыпи и был
сбит поездом. А, может, и сам бросился?… Насмерть… Потом
ещё с неделю находили витькины части тела по ходу движения.
С Витькой мы дружили, общались, и его трагедия навсегда
осталась в душе угнетающим комком.
Не задержался и дядька в свои годы за сорок. Как-то зимой,
пришёл с соседской гулянки, поскользнулся у крыльца. Подняться
не смог и, улёгшись калачиком, пригревшись, — уснул. Застала
его, замёрзшего, соседка, когда пришла покормить собаку.
После похорон, тётя продала дом и поселилась в соседнем
большом селе. Дошли слухи, что болеть начала, а тут и
очередное горе подоспело — разбился на мотоцикле младший сын
Серёжа. Вскоре и она умерла, говорили, от рака.
Так и сгинула семья, причём молодая, перспективная…
Бывая в деревне, всегда посещаю дальний уголок, где и
дедова хата, и дядькина. Живут там люди чужие, и режет душу
вид некогда родных строений. Сохранилась и скамейка, на
которой сидели по вечерам, горланили песни под гармошку,
шутили, игрались. Берёзки вытянулись в солидные деревья. На
них ещё видятся надрезы, как остатки надписей, которые делал
Витька. Мне чудится дядька, молодой, сильный, весёлый! Вот он
хватает на руки какую-нибудь молодку, заглянувшую на
посиделки, и с визгом и смехом носится с ней по выгону! Так
было…
А берёзки качаются под ветром, шелестят и будто перепевают
былое…
Глава 9.
А интернатская жизнь разворачивалась своим чередом. Однажды
в ней появилась ещё одна сторона, с медицинской окраской,
причём непростой.
Как-то объявили нам, что прибыла врач из областной
травматологической больницы и будет проводить осмотр. Ребята
тревожно загудели: «На операцию отбирают!»
Вскоре возле кабинета старшей медсестры волновалась толпа.
Когда подошла моя очередь, внутри поселился страх: слово
«операция» воспринималось адекватно своему значению. Поскольку
к тому времени я уже числился штатным отличником и примерным
учеником, то негоже было мне чего-либо бояться. Поэтому храбро
отправился на осмотр, хотя некоторые увиливали.
Грузная, добродушного вида врач, заставила меня раздеться,
пройтись. Осталась довольна результатом и обыденным голосом
продиктовала медсестре: запиши его на такое-то число в детское
отделение. Когда оделся, посмотрела на меня, улыбнулась с
одобрением:
— Поправим мы твою левую ножку. Ходить станет легче. Если всё
удачно пройдёт, возьмёмся и за правую. Надеюсь, молодой
человек, не возражаете?
Вот тут мой страх и исчез! Кто же откажется от улучшения,
даже если придётся потерпеть, в смысле боли. Я согласно кивнул
головой: слова где-то застряли на полпути. Мнением родителей
врач почему-то не поинтересовалась, отчего я почувствовал себя
повзрослевшим.
Выходил из кабинета даже окрылённый. «Очередники»
спрашивали, как там, что говорят. Я подбадривал ребят и
говорил, что «совсем и не больно».
***
Все операции — а их было три — закрепились в памяти
противоречиво. На каждую из них отправлялся, как на испытание,
как проверку на прочность. Поддерживала, окрыляла надежда, что
станет лучше и ходить станет легче.
Смысл операции для нас, полиомиелитчиков, с ослабленными
конечностями, прежде всего ног, был прост: подвижный
голеностопный или коленный сустав искусственно разрушить и
«замкнуть», то есть обездвижить. Скажем, у меня обе стопы, по
причине отрофии мышц, при ходьбе просто выворачивались в
стороны. Двигаться было неудобно и напряжно, отчего неким
решением проблемы было использование специальной обуви. И,
вообще, в то время я ходил с протезом на левой ноге. Он
выполнял две функции: не давал ноге самопроизвольно согнуться
в колене, и поддерживал стопу в ровном положении.
Вся эта протезная техника быстро ломалась и доставляла
много неудобств и беспокойств. Вот и хотелось от неё
избавиться. Отсюда и надежды, и преодоление страхов и
сомнений. Да и поездки на протезный завод были целой эпопеей,
отнимавшей немало времени и сил, прежде всего моральных.
***
И вот — «травмотология», так мы называли коротко областную
травмотологическую больницу. В детском отделении мест не
оказалось, и меня поместили во «взрослое». Поучительным
оказалось пребывание здесь. Насмотрелся на безруких, безногих;
наслушался стонов, нанюхался лекарств, крови и бинтов. Мужики
особенно не смущались присутствием мальчика и свои проблемы
обсуждали без оглядки, часто, с «нецензурной лексикой». Так
что тянулся я годами тут ускоренно.
Подготовка и сама операция прошли без особых «героических
усилий», даже обыденно. Так, я на костылях топтался возле
операционной, ожидая своей очереди. Некоторую дрожь вызывали
виды из операционной, но я собрался и ощущал себя бодро.
Вот уже позвали. Доковылял, забрался на стол и сносно
улёгся. Далее события развивались ускоренно и “штатно”, не
позволяя испугаться.
Простыня перед глазами, с тупой болью обезболивающий укол и
деловые реплики врачей меня успокоили. Напрягали стуки
молотком, и, как следствие, мои «верчения» по операционному
столу. По окончании почувствовал слабость и даже тошноту, но в
палату привезли хотя и бледного, но довольного собой.
Проблемы пошли через некоторое время, когда действие укола
снизилось до нуля. Ноющая боль так усилилась, что с трудом
сдерживал стоны. Это при том, что мой однокашник Федька, в
соседней палате, не стесняясь, наводил тоску своими ахами и
охами. Я же жевал простынь и крепился, отчаянно дожидаясь
вечера. И таки дождался! Пришла дежурная медсестра и уколола
морфий… Боль отступила и накрыла такое блаженство, что тут
же уснул.
Через день боли ушли.
***
Приносили передачи от мамы. Яблоки, сок и пирожки поглощал
с невероятным аппетитом, поскольку кормёжка в больнице была не
из сытных. Быстро «обжился» в палате и в отделении и уже
чувствовал себя «своим». Мужики относились ко мне по-отечески,
хвалили за выдержку, угощали, чем могли.
Через недельку катался по длинному коридору, соединяющему
отделения, на коляске. Ещё через неделю — выписали. Поскольку
на ноге был гипс, ходить самостоятельно не мог. Меня носили на
руках по два человека.
***
При выписке произошёл неприятный, мягко говоря, случай,
который отзывается до сих пор.
На улице морозилась и метелилась зима. Машина из интерната
запаздывала, и меня посадили ожидать на скамейке в холле,
перед входными дверями. Одежонка на мне присутствовала, но не
столько тёплая, чтобы защитить от сквозняка. Двери постоянно
открывались-закрывались снующими людьми. Порции холода терпел
стойко, пытаясь не уронить честь «закалённого». Однако к
приезду машины замёрз ощутимо, дрожь пробирала до пяток.
В интернате к вечеру навалился жар, а уже утром медсестра
определила меня в изолятор. Однако состояние ухудшалось:
температура лезла вверх, дышать становилось труднее, появились
хрипы в груди.
Пришлось вызывать скорую, и я снова попал в больницу, только
обычную, в отделение терапии с диагнозом — острый бронхит.
***
Его мне вылечили, но отзывается болячка до сих пор при
переохлаждениях: появляются хрипы в груди и одолевает «мокрый»
кашель. В таких случаях думаю, вряд ли оставила бы на
сквозняке родного ребёнка медсестра, которая меня забирала…
Об этом эпизоде — пребывание в очередной больнице — не
писал бы, но след остался. Причём связан не с лечением, а —
девочкой! Да, объявилась в отделении сверстница, которая
влюбилась в меня. Бескомпромиссно и откровенно, не стесняясь
никого. Сначала во время «прогулочного стояния» у окна в
коридоре, она мной заинтересовалась и стала откровенно
улыбаться. Потом становилась рядом и, опять же с улыбкой,
пыталась меня «занять». Дальше — больше: стала тискать,
обнимать и пытаться целовать! В толпе детей, вышедших из палат
порезвиться, эти фривольности воспринимались, как игра. А я
смущался, отталкивал её и искренне возмущался.
В «тихий час» она пробиралась в палату и опять же целовала
сонного. Вот так, ни больше ни меньше. Девочке-то было около
двенадцати лет. Как её звали — забыл. Но «доставала» она
чувствительно. Я отбрыкивался, как мог, она же не отступала.
Были моменты — ненавидел всё в ней: смеющееся лицо, наглые
глаза и проворные ручки.
Незаметно пролетел месяц, и подоспела выписка. В этот раз
машина из интерната прибыла вовремя. Меня оперативно
переправили в автомобиль так, что моя «обожательница» опоздала
с «прощанием». Автомобиль тронулся, и я посмотрел на
больничное окно — она махала мне рукой и плакала! Слёзы просто
лились ручьями, а её крик, казалось, долетал до меня. Хотя это
только казалось.
Мои глаза вдруг повлажнели, горло перехватило, и я ощутил
всем существом, как мне будет плохо без Неё. Уже в интернате,
вечером, я тоже поплакал в подушку. Долго вспоминал её;
переживал заново её «приставания» и до слёз жалел, что
отталкивал и не принимал такую неожиданную любовь…
Глава 10.
Послеоперационный период пролетал, а не шёл. После
пережитого в «травматологии» ощущаешь себя не меньше чем
героем. На ребят смотришь свысока!
Залёживаться не стал, и как только сменили гипс, встал на
костыли и начал посещать уроки. Уже с нетерпением ждал, когда
же окончательно снимут это гипсовое “неудобство” и я — пойду! ***
Эффект от операций, с заумным названием «суставной
артродез» мы оценивали противоречиво.
Полное название “травматологии”: “Институт травматологии и
ортопедии”. Лечили там походя, а основное занятие —
исследования в данной области медицины. “Наши” хирурги — а
мной занималась молодая, очень умная и довольно красивая
соискатель медицинских наук — быстро двигались по научной
лестнице. Диссертации щёлкала, как семечки, на нашем
“артродезе”.
“Моя” хирург начинала со мной аспирантом. Во второй приезд
была кандидатом, а в третий уже доктором медицинских наук!
Позднее доходили слухи, что и профессора отхватила. Вот такой
рост где-то за несколько лет. Так что ощущение “подопытных
кроликов” у нас проявилось явственно.
А что же эффективность?…
Когда сняли гипс, на ногу стать вообще не мог. Оно и
понятно: и так куцие, мышцы ослабли ещё больше. Я это понимал,
поэтому отчаиваться не стал и упрямо взялся за тренировки.
Протез принципиально выкинул. Какое-то время походил на
костылях и постепенно перешёл к трости.
Да, ходить стало легче: стопа почти не выворачивалась, но
свисала, что очень мешало. Приходилось приспосабливаться. Я
наловчился придерживать левой рукой коленку, что позволяло
сносно двигаться. Шнурки ботинок привязывал к голени сзади и
стопа меньше цеплялась за землю.
К сожалению, на этом позитив и заканчивался: кардинально
ничего не изменилось. Просто стало несколько удобнее ходить.
Радовало, что более не зависел от протеза и специальной обуви.
Следовательно, в целом. улучшения были, хотя и не совпали с
ожидаемыми. Пожалуй, главным было психологическое воздействие:
уж очень хотелось, а потому и кое-что достигалось.
У других ребят отозвалось по разному. Скажем, у Чачи
“замкнули” колено и стопу! Последняя, тем не менее, свисала и
цеплялась носком за землю. Вместе с негнущейся ногой,
доставляла массу неудобств. А как приседать? Становиться на
колени?… Позднее, он не раз ломал ногу, причём в “замкнутом”
колене. Тут задумаешься: не лучше ли был протез.
Не всё в этом “артродезе” было до конца продумано. И наши
проблемы остались с нами, причём на всю жизнь. Такая
реальность.
***
Уже упоминал, несмотря на физические “недостатки”, мы по-
своему увлекались спортом, тем же футболом. Когда стали
постарше, играли в волейбол, причём на улице. Почему
причём?… “Бегать” за мячом несколько накладно, но бегали,
если эти “передвижения” можно было так назвать.
На спортивной площадке между столбами натягивали сетку и
устраивали соревнования. Частенько мы “разбавлялись”
“здоровыми” игроками. Например, молоденькими массажистками,
медсёстрами. Или ребятами из учительского дома. Тут уж было
кому бегать за мячом!
Стоять на месте, передвигаясь на метр по кругу и отбивая
мяч, как ни странно, мне было несложно. Всё в правой ноге:
она несла главную нагрузку и отрабатывала своё целиком. А уж
руками махать — вполне получалось.
Как тут не вспомнить про настольный теннис! Какое-то время
увлечение этой игрой стало повальным. Теннисный стол
установили в актовом зале, который использовался как
спортивный зал. Скамейки сдвинули, а лишние удалили. Так что
место хватало и для «спортсменов», и для зрителей.
Играли все, кто мог двигаться. В одной руке костыль или
палка, в другой ракетка. Кто неуверенно держался на ногах,
хватался рукой за стол. К последним принадлежал и я.
Лучшим теннисистом у нас быстро стал старшеклассник Вовка с
примечательной фамилией — Дураков. На самом деле был умным и
толковым парнем. Играл на гитаре, и первым начал исполнять
песни Высоцкого, причём, на хорошем уровне.
Так вот, Вовка, имея слабые ноги, опирался левой рукой на
костыль. Двигался с ним так проворно, а орудовал ракеткой так
мастерски, что выигрывал у всех, в том числе и у «здоровых»
соперников.
Здесь лучшей была молоденькая, восемнадцатилетняя
массажистка, с чудным именем Лиля! Я её воспринимал как
совершенство. Всё в ней на высоте: стройное тело, в
коротеньком белом халате; красивое лицо и под стать модная
причёска. А глаза! Постоянная улыбка!… Тайно в неё влюбился
не только я. Про Вовку и говорить не приходится. Они с ней
тренировались всё свободное время. Когда играли в паре — не
было им равных.
Наверное, любил её Вовка… Да только вышла она замуж за
другого. А «Дуркин» — его школьная кликуха — по окончании
школы исчез из виду. Разные слухи доходили и такой: будто
помер рано. Такое грустное отступление…
А игра захватили и меня. Пропадал там постоянно. Однако
«физика» не давала достичь чего-либо значимого. И всё же,
присутствовали моменты, когда и Вовку «обдирал». Бывает такое,
когда у тебя моральный подъём, а у него — наоборот. Тогда
желание, «упёртость» побеждают мастерство.
***
Появилась как-то в нашей палате гиря шестнадцати килограмм!
Все пробовали с нею баловаться. Не у каждого получалось. А я
до сих пор поражаюсь — как умел жать вверх «железяку», правда,
только правой рукой. Но — поднимал! А лучшим спортсменом в
классе, да, пожалуй, и в школе утвердился Федька Тасиц! Ноги у
него были слабоваты, а вот руки — на уровне. Федька по вечерам
тягал гирю и упорно качался. Вскоре выглядел очень даже
атлетично. А тут и пружинный эспандер добавился, гантели, а на
улице — турник. Там «Тася» выделывал трюки под стать гимнасту
— ноги-то лёгкие, а руки крепкие! Подтягивался он не то что
двумя, на одной руке. Крутился как хотел и сколько хотел.
«Ласточка», «уголок» — без проблем. В этом плане молодец. Жаль
— курить начал рано. Впоследствии – так сложилось – стал его
кумом, поскольку крестил сына…
***
В интернате, как в добротном санатории, мы принимали
различные лечебные процедуры: специальная гимнастика,
электропроцедуры, водные в бассейне и массаж.
Вот последний запомнился той самой, «теннисисткой» Лилией!
Она массажировала нас ещё с одной девушкой таких же юных лет.
Эта процедура для меня стала испытанием — раздеваться до
трусов перед девушкой от которой «млеешь», ох и непросто! Да
ещё с дефектными ногами! Бывало, даже увиливал. Однако, когда
тебя чуть ли не всего гладят девичьи руки, которые хочется
самому понежить, то компенсация за некий стыд присутствовала.
Вот такое приходилось преодолевать моральное давление…
Глава 11.
Мы взрослели, крепли. За окнами школы вместе с нами
подрастали деревья, поднимались травы и буйствовали цветы. В
начале осени с восторгом наблюдали за парадом «падающих
звёзд’. Радовались, огорчались и влюблялись…
Где-то под четырнадцать лет нагрянула мода — дружить с
девочками, «своими», из нашего класса.
Проявилось это по-детски наивно, наверное, неоригинально,
но в духе интерната: мальчишки написали общее послание
девочкам. В нём было предложение дружить парами. Первенство —
выбирать себе пару — как и положено «настоящим мужикам»,
отдали женской половине.
Письмо переправляли вечером — девичья спальня располагалась
на втором этаже. Выбрали «гонца», наиболее рискованного и
смелого, и без особых напутствий отправили на «дело». Паренёк
доверие оправдал и, вот, с волнением ждали следующего дня,
когда должен прийти ответ.
К тому времени, с Олей отношения прервались. Особого
энтузиазма я не испытывал в плане «дружить», но интерес
присутствовал. Да и тайная симпатия имелась в отношении
соученицы Лены — хорошенькой, всегда задумчивой, с томной
паволокой в красивых глазах. Она была старше нас, наверное, на
год, и пользовалась успехом у мальчишек. Постоянно видели её в
уединении то с одним поклонником, то с другим, причём, из
старшего класса. Тут я был не оригинал, в плане симпатий.
Вскоре получили ответ…
Азартно обсуждали выбор девочек. Мои ожидания не
оправдались, но «дружбу» я принял. Уже через день можно было
наблюдать картинку, когда в коридоре у окон красовались
парочки. Они оценивающе переглядывались между собой, иногда
посмеивались, но, в целом, всё выглядело «прикольно», как
теперь говорят..
Отношения с моей «избранницей» так и не вышли из рамок
школьной дружбы и как-то плавно улетучились. Оно и понятно,
первая любовь к Оле давала о себе знать. Впрочем, эта игра у
всех быстренько сошла на нет, и пары распались. Что
естественно, ведь дружбу и любовь не выбирают, они приходят
сами…
***
Важное место в школе занимало трудовое обучение. Помню,
когда впервые зашёл в мастерскую, то испытал чувство
особенного любопытства и восторга! Многочисленные инструменты,
развешанные на стендах; столярные верстаки; токарный станок;
тиски, фуганки, рубанки, пилы, стамески — всё выглядело
солидно и мощно!
А особенные запахи, в которых замешались древесные,
клеевые и металлические. Было ощущение, что попал в настоящий
цех.
Первый учитель труда, суровый, кряжистый мужчина в
аккуратном синем халате, вызывал уважение. Мои ожидания он
оправдал сполна: учил нас грамотно и со знанием дела. Вообще,
везло нам на учителей. Этот — запамятовал его имя — любил свою
профессию и с удовольствие делился знаниями. Понимал, как
важно нам, неполноценным, овладеть трудовой профессией.
В жизни каждого из нас оставили след эти занятия. У многих
заложили ту основу, которая впоследствии кормила и поила. Так,
запомнился из старшего класса Ковалёв Петя, с кличкой КПП.
Руки у него были, что называется, «мастеровые». Всё свободное
время проводил в мастерской. Умел делать, казалось, всё, как в
плане столярно-плотницком, так и по металлу, электрике.
Встретил как-то его на автовокзале после окончания школы.
Петро Петрович рассказал, что женат, имеет детей и трудится на
заводе. В частности, стал знатным специалистом по перемотке
катушек двигателей. Работа ювелирная, тонкая и очень
востребованная. Вот, так!
Отличился и мой давний дружок Витя-Чача. Стал лучшим по
выпиливанию лобзиком из фанеры различных поделок. Его ваза
даже отправлялась на городскую выставку. Мы не только учились
столярничать, плотничать, обращаться с металлом, но и реально
помогали школе. После учебного года, нас оставляли недели на
две на «отработку». Здесь мы ремонтировали школьную мебель.
Причём, делали это быстро и качественно.
Трудно переоценить трудовое обучение. В дальнейшей
самостоятельной жизни, я всё старался делать сам. Умение
орудовать молотком, топором, рубанком, напильником —
пригодилось сполна. Главное, сформировалась психологическая
установка, когда не боишься браться за любое дело. Так, когда
появился автомобиль — «Запорожец» — смело взялся за ремонт. И
преуспел! На станцию техобслуживания, ездил только отмечаться
в сервисной книжке. В доме ремонт мебели, врезка замков,
устранение течей в сантехнике, установка кранов и тому
подобное – делал самостоятельно. Вот, так!
***
К сожалению, этот учитель труда задержался не долго. Его
сменили другие, и уровень упал…
В старших классах наладили сапожное дело. Учил нас реально
работающий сапожник. Этот тоже пришёлся к месту. Помню, с
удовольствием ходил на эти уроки. Даже прикупил
соответствующий инструмент: ножи, шила, специальные
напильники, клеи… Некоторые ребята впоследствии
воспользовались полученными навыками, чтобы зарабатывать свой
кусок хлеба. А девочек обучали кройке и шитью. Впоследствии
наладилось обучение бухгалтерскому делу.
Так школа готовила нас к будущей, непростой,
самостоятельной жизни. Мы чувствовали эту заботу и, как
правило, с пониманием относились к тому, что нам предлагали и
требовали. Хотя и не всем нравилось, скажем, строгать доски,
чинить стулья, возиться с обувью…
***
В плане приобщения к жизни вообще, а к трудовой в
частности, запомнились наши экскурсии на фабрики и в городские
мастерские. Главным организатором был упоминаемый учитель
математики Леонид Павлович.
Например, посещение фабрики игрушек. Это было очень
крупное предприятие: многоэтажное здание с железнодорожными
подъездными путями. Игрушки отсюда разъезжались по всему
бывшему Союзу!
Мы не просто ходили по цехам, восхищаясь огромным
производством, разглядывая станки, работников, а записывали
увиденное, вплоть до хода техпроцесса изготовления, скажем,
куклы. Для чего?… А для отчёта, написание которого требовал
неугомонный Леонид Павлович.
Так экскурсию он превращал в важный воспитательный и
обучающий процесс. Что там говорить — учитель от Бога!
Глава 12.
Неумолимо, ускоряясь, мчалось время. Разрастался наш
школьный сад: уже не раз и мы участвовали в его очистке. Забор
вокруг школы становился «ниже», а у мальчишек пробивадись
усики.
Как-то, по осени, появилась мода кататься на велосипеде!
Более всего преуспели в «катании» те, у кого с ногами было
«полегче». Скажем, Федька, наш штатный спортсмен, первый из
класса наловчился гонять на этой двухколёсной «машине». Не мог
и я остаться в стороне…
Моё стремление, по понятной причине, осложнялось
возможностью крутить педали, вернее, педаль, только одной
ногой. Первые потуги заканчивались неизбежными падениями,
разбитыми коленками и содранной кожей на суставах пальцев.
Когда же впервые удалось удержать равновесие и проехать
несколько метров, то радость была ощутимая — смог!
Потом учился поворачивать на углу здания школы. Часто не
вписывался и стёсывал о стенку пальцы: шрамы остались до сих
пор. Упрямство сделало своё — и я научился. Сносно, конечно.
Так, сложно было преодолевать даже небольшие подъёмы. Хорошо,
если успевал разогнаться. А так приходилось катиться на
«велике», отталкиваясь ногой от земли. И отталкивался, и
взбирался на бугор! Сердце колотилось молотом, пот катился
градом, но взбирался.
Велосипед существенно повысил мою мобильность на летних
деревенских каникулах. В Валуе я теперь ездил туда, куда
раньше доходил с трудом: магазин, клуб, окраина. Тогда в
деревне не было асфальта. Часто шли дожди. Грязь. Поэтому люди
ходили и ездили на велосипедах по краю железнодорожной насыпи.
Дорожка там была, мягко говоря, неширокая. Как я осмеливался
ездить по этой тропке?… До сих пор поражаюсь. В некоторых
местах, особенно над «трубами», насыпь была высокой. А я мог
соскакивать только вправо. Качнуться в левую сторону и не
удержаться – такое могло закончиться печально…
Позднее, в Белоруссии, катался между деревнями, ездил в
дальний лес, в сельский клуб. Вообще, без велосипеда было бы
скучновато в этой глуши. Кстати, и все ремонты делал сам. Чаше
приходилось возиться с задней ступицей и педалями. И тут
помогали трудовые навыки, полученные в школе.
***
В бурных водах школьной жизни, не заметили, как подплыли к
берегу выпускного девятого класса. Вообще-то у нас
одиннадцатилетка. Тогдашняя школьная программа была растянута
на один год, чтобы смягчить нагрузку на нашу «поражённую
центральную нервную систему». Промежуточный выпуск в девятом
классе сделали для тех, кто хотел раньше начать
самостоятельную жизнь. Таких находилось мало, но были.
Принудительно-самостоятельно уходил из школы и мой давний
дружок Витя-Чача. Что значит — принудительно?… Его
фактически отчисляли за некудышнее поведение. Вот так, и не
меньше. И как тут не написать подробнее об этой противоречивой
натуре с неоднозначной последующей судьбой.
Парень был талантлив во многом и учился легко. Рисовал
Витя лучше всех не только в классе, да и в школе. Про его
успехи в выпиливании лобзиком уже упоминал. Один из немногих
научился самостоятельно играть на гитаре, пел хорошо.
Маниакально увлекался радиотехникой. Собирание радиодеталей
для последующей сборки, скажем, приёмника, стало у него просто
навязчивой идеей. Был он старше меня на год, поэтому и на
девочек стал заглядываться раньше. Его роль в моей первой
любви уже упоминал.
И вот на этом фоне диссонансом проявлялось то, что можно
назвать моральной нечистоплотностью. Начиная с мелочей и
заканчивая «по-крупному». Все эти вывихи проявлялись у Вити
даже игриво, с шутками. Отчего мы ему прощали.
Так, он частенько угощал меня орехами, конфетами, печеньем!
Где брал эту вкуснятину?… Воровал! Тайком «чистил» шкафы
младших классов, где ребята беспечно хранили родительские
передачи. Угощал меня, убеждая, что криминала тут нет,
поскольку если не он, то уведут другие. Я пожимал плечами,
часто отказывался и с трудом понимал, что происходит с другом.
В последние годы Витя испортил отношения со многими
учителями, воспитателями. Грубость, матерщина — да, и такое
проскакивало — просто выплёскивались из него. Прогулы, плохие
оценки, «подлянки» другим — стали у него обыденными. И начал
Чача выпадать из коллектива, отчуждаться… Так и отчислили.
Уже будучи семейным, работая в НИИ, попал я как-то в
командировку в Севастополь. Адрес имелся, поэтому нашёл дом
дружка бывшего.
Место оказалось знаковое: под горой, внизу синела водная
гладь бухты и ряды кораблей и подводных лодок. Овивала гору
железная дорога. Тут и тянулась коротенькая улица с
одноэтажными казёнными домами. В одном из них отыскал Витю…
Жил он с матерью в одноэтажном доме на нескольких хозяев.
Вошёл в незакрытую дверь и на меня пахнуло неухоженностью,
даже заброшенностью. Так бывает в каком-нибудь сарае. В
прихожей стояла кровать, у которой на голой сетке лежал
потрёпанный матрас. Мебели не наблюдалось. Из полуоткрытой
двери доносились голоса.
Я волновался, поскольку к тому времени не видел своего
дружка более десяти лет. Как он? — колотилось внутри. Смело
открыл дверь и несколько опешил — за небольшим столом,
украшенным бутылкой водки и закуской, сидел мой Витя и его
мама. Оказалось, я попал вовремя: они отмечали день рождения!
Позднее я понял, что такие «отмечания» тут довольно часты. Их
темп зависел от наличия «горячительных» напитков.
Да, попал Чача на «зуб змия», чему, похоже,
поспособствовала и родительница. Встречу мы «обмыли»
основательно — тогда я тоже мог «отрываться», хотя и
«придерживал коней». С трудом добрался потом в общежитие, где
остановился на постой.
За столом, когда остались одни, Витя и поведал, как провёл
эти годы. Учился в училище, специальном, для детей с
«ограниченными возможностями». Готовился стать мастером по
ремонту бытовой техники. Чего-то собирал из радиодеталей.
Хвалился, что «оно» и заработало. Однако и здесь не ужился. И
вскоре был отчислен. В Севастополе пытался где-то
пристроиться, но долго не задерживался. Имел связь с какой-то
малолеткой, за что и пострадал. И так далее, в таком же духе.
Печально всё… Несомненный талант, не подкреплённый
внутренним крепким стержнем, прежде всего моральным, так и не
проявился, сгинул…
Примечательно, когда Витёк провожал меня на вокзале, занял
последние мои деньги. Клятвенно обещал выслать долг, да так и
зависло то обещание.
Были ещё письма, даже приезжал он как-то в гости в родные
интернатовские места. А потом умолк. Что с ним стало?…
***
Итак, подошёл наш первый выпускной. Все, «невыпускные»,
классы разъехались на каникулы, и мы остались одни. Настроение
витало приподнятое, какое-то летучее. Никто из школы не
собирался уходить и намеревался продолжить учиться, но
взрослыми себя уже ощущали. В этом плане развернулась полемика
с воспитателями и, заочно, с дирекций — какое спиртное
выставить на столы. Сошлись на шампанском и сухом вине.
Но «мужики» между собой скинулись и запаслись и более
крепким ассортиментом. «Игра» продолжалась…
Официальная часть прошла на уровне! Высокие слова
благодарности коллективу, грамоты, награды, песни, даже танцы.
Затем совместное фото — всё запечатлелось в памяти тревожно-
радостным мгновением.
Вечером, после застолья, хмельные, мы разбрелись парами по
саду до самого утра. Сидели мы в глубине со своей
«избранницей», обнимались, целовались. И этот вечер пролетал,
как сказка под яркими звёздами, на фоне неповторимых ароматов
весны и девичьих волос. Как и положено, встречали рассвет.
Затем отправились хоть немного поспать.
Позднее горькое пробуждение…
Тяжёлое осознание, что уходит нечто хорошее, светлое,
детское. А тут ещё и бетонная голова, вялость в теле и мысли о
долгой поездке домой.
Школа выглядела опустевшей, чужой и неприветливой. На том и
разъехались на очередные каникулы.
Глава 13.
По осени нас ждал неприятный сюрприз — наш интернат
переводили в другое место!
Разочарование было несомненным. За эти годы, школа стала
родной. Каждый уголок, поворот, тропинку, кустик знали с
закрытыми глазами. А сколько событий, огорчений, радостей?…
Сентябрь выдался особенно тёплым. Тихое, «пышное увядание»,
волновало, наполняло чем-то томительным, вселяло смутные
желания и ожидание необычного.
Переезжали классами, начиная с младших. И у нас появилось
свободное время, не занятое учёбой. Тут и встретилась мне
вновь Оля…
О! Передо мной предстала девушка, симпатичная, с игривыми
карими очами и налитым телом. Спадающие на плечи тёмные
волосы, делали её дополнительно привлекательной. Увидев её, я
изумился внутренне, и пронеслась по телу будоражащая дрожь.
Любуясь, разговаривал с ней и наполнялся непреодолимым
желанием возобновить наши встречи. Она, шутливо отбиваясь от
мальчишек из соседней школы, подошла ко мне…
Наши встречи были недолгими, но запомнились особым
очарованием, когда детство ещё не ушло совсем, а «взрослость»
уже на пороге. Мы много разговаривали, уже обнимались, а
поцеловать её я никак не решался. Да просто не знал, как это
делается! И всё же пришлось.
Встречались по вечерам, часто после отбоя: я вылезал в
окно, перебирался через забор, и мы прятались в кустах.
Выручала луна: при её свете садились на траву, разговаривали
вполголоса и игрались…
Началось с игры в откусывание тростинки: она держала её в
зубах, а я понемногу откусывал, приближаясь к губам…
Прикоснулись… Терпкий, невероятно манящий привкус губ кружил
голову. И что дальше?… Прижались ближе. Её холмики упёрлись
в меня, отчего стало не по себе, и очарование стало
улетучиваться. В любовных утехах был я абсолютный ноль! Даже
толком целоваться не умел!
На следующую встречу она не пришла. А ещё через день и наш
класс уехал. Потом от неё были письма, предложения приехать ко
мне… Мог ли я тогда подумать, что мы больше никогда не
встретимся? Нет, конечно. Но вышло именно так, поскольку
впереди меня ждали два бурных года в новых интернатских
стенах. И Оля отодвинулась, потускнела окончательно…
***
Бывший шахтёрский санаторий, расположенный на краю
лесистого парка, стал нашим новым домом. Всё здесь было на
порядок лучше, чем на «старом» месте. Два просторных корпуса —
пока ещё не соединённые переходом — приятно поражали
размерами, чистотой и качеством ремонта. А парк просто
зачаровывал! Его мы обследовали первым и сразу же оценили
намечающиеся «перспективы использования».
Парк занимал солидную площадь, усаженную, в основном,
дубами, сравнительно, молодыми. Кусты перемежались полянками,
заросшими травой и тропками. От школы вниз, в овраг, тянулась
утоптанная дорожка. На дне она упиралась в ручей, текущий от
ближайшей шахты. Поднималась вверх и заканчивалась у водоёма —
ставка. Песок, грибки, скамейки — символизировали некий пляж.
Качество ставка и воды мы опробовали сходу, не тушуясь —
народу поблизости особо не наблюдалось. Всё же сентябрь…
Слева от парка, выглядывали частные домики шахтёрского
посёлка. Ещё далее, высились терриконы и копры шахты. Ровный,
особенный гул нёсся оттуда постоянно и быстро стал привычным.
В пятидесяти метрах от «наших» зданий, почти впритык,
приютился одноэтажный остов восьмилетней обычной школы — везёт
нам на такое соседство.
В учебном корпусе вызывали восторг великолепная просторная
столовая; на втором этаже — солидный актовый зал и настоящий
спортзал! Тут присутствовало всё: гимнастические лестницы,
баскетбольный щит, маты, «конь», брусья, теннисный стол и т.д.
Глаза разбегались!
К этому нужно добавить два зала лечебной физкультуры,
кабинеты физиотерапии и ванны — чтобы понять, уровень
восстановительного лечения, который нас ожидал. Просто слов не
было!
На улице, напротив спортзала, раскинулась спортивная
площадка: ворота, турники, лестницы и тому подобное.
Смотрел я на это великолепие и жалел, что пользоваться им
мы, наш класс, будем недолго…
***
Душевный дискомфорт от расставания с прежним «домом»
частично компенсировался ощущением прибытия на курорт. Новый
коллектив учителей и воспитателей создавал свою интригу: какие
они? как нас воспримут? что ждёт новенькое?
Принимали нас радушно: показывали, рассказывали, наставляли
— и всё по-доброму, с участием и улыбками. Новый школьный
коллектив, в основном, был молод. Разница в возрасте, скажем,
со мной, подбирающимся к восемнадцати, колыхалась возле десяти
лет! Директор, молодой, крупный мужик, впечатлял энергией,
демократичностью и солидностью.
Пионервожатая, со знаковым для меня именем, Оля, вообще
выглядела девочкой. Короткая стрижка, милое личико, миниюбка и
аккуратные ножки на каблуках — сразу взволновали начинающих
юношей.
Итак, жизнь на новом месте, как тот бегун: попрыгала на
старте, помахала руками-ногами и рванула вперёд!
Мне, как отличнику, предстояло подтвердить свой уровень
перед новыми учителями. Ведь им ещё предстояло разобраться:
кто на что способен. И я старался: ну, не хотелось ударить
лицом в грязь. Дополнительно мобилизовало желание поступить в
институт. Это решение уже вызрело к тому времени и не вызывало
сомнений.
Уроки учил с повышенным прилежанием: а в литературе так и
перестарался. Не поленился выучить, чуть ли не на зубок,
домашний материал. Вызвался первым и так складно и литературно
грамотно ответил, что учитель долго меня потом хвалила и
восхищённо мотала головой. А мне стало неудобно, поскольку
продемонстрировал память, а не знания. Но… было приятно.
***
В школе организовались кружки: литературный, музыкальный —
разучивали песни; спортивные — в частности, теннис, и другие.
И я во всех, перечисленных, участвовал. Причём успешно.
Свободного времени оставалось крохи. И такой ритм мне
нравился. Хотя уставал к концу дня ощутимо и засыпал быстро,
несмотря на шум в спальне. Такое умение «отключаться» было
замечено нашей новой воспитательницей, строгой Анной
Павловной. Однако меня эти похвалы уже не сильно трогали —
привык…
Сентябрь, как всегда радовал красками, ароматами,
горьковатым дымом костров из листьев; грустными дождями и ещё
шаловливым солнцем.
На этом фоне просто не могла не появиться любовь… уже
вторая.
Глава 14.
До начала уроков, мы, повзрослевшие мальчишки, сидели на
лавочке во дворе и «юморили». Мимо нас в соседнюю
«восьмилетку» проходили учащиеся. Тут мы и приметили двух
девочек. Они, гордо дефилируя мимо нашей скамейки, всегда что-
то бурно обсуждали и лукаво поглядывали в нашу сторону. Как их
было не затронуть?…
Поскольку я чувствовал себя самым «подкованным» в вопросах
женского пола, то проявлял наибольшую активность: первый с
ними поздоровался. Та, что с шаловливым хвостиком волос,
сверкнула в мою сторону блеском карих глаз. Склонила голову и,
подчёркнуто театрально, ответила.
На следующий день мы уже перекликались, как старые
знакомые. Наметился своеобразный ритуал-игра. Между нами явно
протянулась ниточка. Как бы всё обернулось, но события ускорил
одноклассник Васька — у паренька бездействовала только левая
рука. Остальное — в частности ноги — болезнь не задела. Как-то
вечером он уединился со мной и заговорщицки попросил:
— Посодействуй, как более опытный: нравится мне вон та, с
хвостиком. Зовут её Люба. Как к ней подойти не знаю. Да и
боязно…
— Запросто! — бойко обнадёжил я, чувствуя, как наполняюсь
особым азартом — как не помочь товарищу!
Не знаю, как Васька договорился с девочками встретиться,
но в ближайшее воскресенье мы вдвоём отправились на свидание.
Захватили фотоаппарат, как «наживку» для более близкого
знакомства.
Осень стелилась ещё теплотой, горьким дымком, терпкими
дуновениями опавших листьев. Дубы колыхались в вышине величаво
и размеренно, с ухмылкой поглядывая на нас. Солнце выглядывало
в просветах и подмигивало, будто ободряло «женихов».
«Встреча» проходила с тыльной стороны спального корпуса,
возле лавочки. Остальной «народ» отдыхал: кто активно в парке,
кто пассивно в корпусе. В общем, нам никто не мешал общаться.
Представились: Люба, Таня, подав друг другу руки.
Сфоткались. Васька, обычно говорливый, с трудом выдавливал из
себя по слову. Я же, наоборот, чувствовал особый подъём и
блистал красноречием. За товарища старался изо всех сил!
Васька уселся с Таней на лавочку, что-то мялся, смущался и
краснел. Мы же с Любой, разговаривая, удалились по аллейке. Я
задавал ей вопросы, рассказывал о нашей школе. Зацепился за
поэзию. Прочитал Есенина…
Ей милое личико светлело всё более, улыбка не сходила, а
карие глаза расширялись. Я смотрел на неё и растворялся
целиком. Похоже, про дружка забыл, поскольку вдруг предложил
ей встретиться завтра, после уроков, в парке самим, без
посторонних. Очаровательно улыбнувшись, она подала мне
ручку…
Васька «расклад» осознал без видимой обиды, поскольку они с
Таней тоже нашли нечто общее. Так и началась моя новая, очень
короткая, но чувствительно задевшая — любовь. К тому времени
мне уже приближалось восемнадцать, а Люба подступала к
пятнадцати. Самый «влюбчивый» возраст!
***
Во всю студёную мощь разворачивался ноябрь. Чаще сыпалась с
неба морось, переходящая в ситничек — мелкий дождик. Бывало,
и снег пушился вперемежку с льдинками. Вершины дубов, травка
на открытых местах гнулись под настырным ветром к земле. Парк
натужно гудел в унисон с далёкой шахтой.
На этом романтическом фоне начались наши свидания с Любой
М. От Оли она отличалась существенно: меньший рост, улыбчивые
глаза, водопад чёрных волос и тонкая, чувственная натура.
Увлекала и новизна её мира, ещё подростка, но уже девушки,
подступающей к той черте, когда влюблённость довлеет надо
всем.
Жила она в посёлке, который примыкал к парку. Для встреч мы
неосознанно выбрали места недалеко от утоптанной тропинки,
возле склона оврага. Я, как правило, приходил раньше и ждал
её…
Этот моменты запомнились на всю жизнь: Люба показывалась
из-за деревьев; озарялась счастливой улыбкой и… бежала ко
мне. Мы обнимались и молча стояли некоторое время. Я вдыхал
запах её волос, каких-то духов и улетал ввысь…
Затем мы шли по тропке вниз и останавливались у широкого
дуба, вросшего в склон оврага. Я прижимался спиной к дереву,
Люба меня обнимала, и мы ласково целовались. Где-то гудела
шахта, журчал ручей, дул ветер, капельки дождя залезали за
шиворот, а нам, влюблённым, непогода осенняя казалось раем.
Когда зажигались вдали огоньки и мгла оседала на ветви
деревьев, мы расставались. Последний поцелуй, объятия и её
слёзы — не хотелось уходить. Бывало — уже ушла, но
возвращалась и со слезами вновь обнимала меня. Вот такая
расцветала по осени любовь!
В дни, когда не было встреч, по вечерам, Люба писала мне
письма. К тому времени мы обменялись фото: до сих пор хранится
её образ с двумя косичками на маленьком формате. Я подарил
поболее размером.
Так вот, она доставала моё фото, смотрела, тихонько плакала
и писала… К сожалению, сохранилось только одно письмо, к
моему дню рождения. Люба нарисовала букет роз и подписала:
Пусть годы твои молодые
Не знают печали и слёз
И вместе с тобой расцветают
Кусты замечательных роз…
Два месяца пролетели стремительно, и уже подступала зима.
Наметился у нас некий ритуал: она появлялась, подходила с
улыбкой и протягивала руку. Я театрально хлопал по её ладошке
и мы здоровались.
***
Однажды она пришла с подружкой, школьной. Мы познакомились,
девочки отошли чуть в сторонку и заговорили о своём. Стоя в
стороне, я испытал разные чувства. Вначале было даже приятно,
подумал: очевидно, решила похвалиться своим возлюбленным. Но
их разговор затянулся, уже смеркалось. Вскоре стали прощаться,
и всё — без объятий и поцелуев… Разочарование просто рвалось
из моих глаз. Однако успокоил себя: не всё коту масленица.
Вот, в следующий раз…
Когда увидел её снова с подружкой, внутри оборвалось и
навалилось раздражение и обида.
— Привет! — протянула она привычно руку.
Я насупился и демонстративно отвернулся.
— Ты чего?
Искоса глянул на её ладошку и увидел чернильное пятно.
— У тебя пальцы грязные…
— Что?…
Люба глянула на свою ладонь, потом на подружку, на меня,
побледнела и с обидой сжала губы. Лицо её посерело, глаза
блеснули влагой. Затем она резко развернулась и — побежала по
тропке…
Во рту всё пересохло: «Это конец» — пронеслось и укололо
тупой болью. Ах, так наверное и бывает, когда молод, неопытен,
наполнен эгоизмом. Когда опираешься не на разум, а на эмоции.
Обидеть свою любовь легко. Она, ведь, как открытая рана —
любое, даже незначительное воздействие вызывает боль.
Были бы мы одни — но на глазах у подружки?… Так я
размышлял позднее, когда уже ничего исправить было нельзя.
Хотя пытался: писал записки, крутился возле её школы…
Наконец, удалось договориться о встрече.
***
Субботний день не задался с утра: задул холодный ветер с
востока; тучи льдинами неслись над парком. С них сыпался то
дождь, то снег. Стало подмораживать.
Вывалился на улицу: никого не было видно, поскольку
непогода ощутимая. Корка тонкого льда укрыла деревья, здания,
тротуары и землю. Осторожно ступая, завернул за угол корпуса.
Оценивающе глянул на знакомую тропку, глянцево блестящую при
сумрачном свете из-за туч. Внутренне скукожился и собрался
идти. Но… показалась Люба. Похоже, она осознала мои проблемы
и пришла раньше и поближе. Ловко разогнавшись, девушка
прокатилась по льду. Затормозила возле меня и с невозмутимым
видом протянула конверт.
Её «прощай» я, скорее, ощутил, чем услышал. Тупо смотрел
ей, легко порхающий по льду, в след и ничего не ощущал.
Раскрыл письмо… Сейчас помню, только суть: какие-то слова
обиды и просьба не беспокоить — она меня разлюбила! От таких
слов, от холода, скользкой дороги — и душа, и тело
превратились в один застывший, бесчувственный обломок.
Боль пришла позднее, в спальне. Улёгся на кровать, укрылся
одеялом с головой и сжал зубы… А «братва», не зная о моих
горестях, традиционно резвилась после обеда.
Глава 15.
К тому времени стал в школе «пай-мальчиком». Похоже,
несколько перестарался в своём желании «не ударить лицом в
грязь». Отличник, поющий, играющий на баяне; неплохо рисующий,
активный участник многих кружков. И, к этому «благолепию», ещё
и смазливый парнишка. Нёс же это «бремя» с удовольствием.
Два последних года в интернате, на «новом месте», стали
особенными, наполненными новыми устремлениями, мечтами и —
влюблённостью. Последняя просто довлела надо всем. Моя
драматичная пылкая любовь к Любе только подстегнула все
чувства.
Учителя и воспитатели, с которыми сталкивался, относились
ко мне с подчёркнутым вниманием и даже восхищением, иногда
явным, чаще — скрытым. Учительница литературы частенько
отмечала мои «повышенные» способности. Но хорошо было то, что
я не считал себя особенным. Я-то знал, что моё главное
достоинство — упёртость: всегда пытался достигать того, что
наметил. «Упёртость» сидела во мне внутри, я даже не осознавал
её. Это позднее, с возрастом, оценил в себе это качество,
судьбоносное. На примере своей жизни просто подтверждал
мудрость: талант — это девяносто девять процентов желания и
труда, и только один процент — собственно дарованное природой.
На этом фоне выглядело естественным, что после общения с
молоденькими «сотрудницами» у меня возникали с ними какие-то
внутренние связи, с налётом лёгкой влюблённости. Иногда
казалось — я неравнодушен к каждой. Поскольку в каждой выявлял
изюминку, присущую только ей. Такая ситуация мной не
осознавалась, была интуитивной, но создавала состояние
постоянного увлечения всем молодым, женственным и таинственным
в своей индивидуальности. Тайком написал свои первые стихи…
***
Расставание с Любой сидело во мне гнетущим, обжигающим
комом. Этот ком порождал навязчивую мечту — вернуть её. Тень
утраченного, очевидно, укрывала моё лицо, что, при желании,
можно было заметить. На этой почве мы и «сдружились» с
воспитателем младших классов — назову её Натальей Ивановной.
Тогда стоял возле окна и с трепетом смотрел на здание
школы, в котором училась Люба. Вот, мелькнули знакомые
хвостики — и меня обдало жаром. От волнения даже голова
закружилась.
— У тебя на лице печаль… — прервал мои переживания твёрдый,
с лёгким вызовом, голос. — Лучшему ученику школы не к лицу
маска обречённости, — смотрела она пристально, изучающе и
говорила тоном прокурора в суде. — Можешь не говорить, что
случилось. Но если тут замешана женщина…
Слово «женщина» отозвалось неприятно. Она уловила момент и
тут же исправилась:
— Не женщина, конечно, может даже девочка. Сути не меняет.
Тебе нужно излить душу и станет легче.
На последнем слове Наталья Ивановна вдруг светло
улыбнулась, продемонстрировав ряд безупречно белых зубов, и я
«растаял». К тому же авторитет «старшего» сыграл свою роль.
Вот так и поведал свои горести и метания любовные. Раскрылся!
Она выслушала внимательно и посочувствовала, привела примеры
из своей жизни. Говорила откровенно, как с ровесником.
Последнее и покорило — мы стали часто общаться.
Боль смягчилась, я почувствовал себя окрылённым! Внимание
«настоящей» женщины, опытной во всех смыслах, подняло
собственную самооценку дополнительно, льстило самолюбию. Будто
опора появилась и словно стал старше на несколько лет.
И она «повела» за собой… Любил ли её?… Нет, просто
стала отдушиной, обезболивающим средством, лёгким наркотиком.
Любу-то забыть не мог. А что Наталья Ивановна?… «Пай-
мальчики», обладающие некими талантами, ей определённо
нравились. Особенно, моё пение под баян. Частенько приходила
на мои репетиции, в спальню, и с восторгом слушала
«музыкальные упражнения». Учила приличным манерам. Придирчиво
оценивала внешний вид, давала советы. Возрастная разница в
двенадцать лет ощущалась всё меньше…
***
Той зимой выпало много снега. Я, как и некоторые,
«отчаянные», после уроков, в парке катался на санках. Благо
горок хватало. Наталью, одетую по-спортивному, в шапочке,
бодро скользящую на лыжах, узнал не сразу. К тому времени
ощутимо подмёрз и уже собирался «домой». Она подъехала ко мне
краснощёкая, возбуждённая от катания. Блеснула стёклами очков
и спросила:
— Замёрз?
Я неопределённо поёжился, скрывая дрожь.
— Подожди меня, я быстро! — развернулась и покатилась под
горку. С неуверенной улыбкой посмотрел ей в след, уселся на
санки и стал ждать…
То, что она привезла, сразило меня. Но, как мужчина, не
стал отказываться: Наталья протянула мне бутылку — водки!
— Согрейся, — оглянувшись, уверенно посоветовала она. —
Остаток — вылей.
Приходя в себя, откупорил бутылку и сделал обжигающий
глоток. Сходу стало и весело, и тепло.
Она потрепала меня за плечо и бодро поскользила вниз.
Конечно, я выпил чуть-чуть, поскольку уже со второго «захода»
ощутил тошноту и не стал играть с судьбой — припрятал бутылку
в кустах, в снегу. Кстати, «разогрев» быстро прошёл, и стало
только холоднее.
Поскольку было воскресенье, и день двигался к вечеру, я,
опьяневший, благополучно добрался в спальню. По дороге, с кем
встречался, прикидывался перемёрзшим, отчего несколько
неадекватным. В спальне, до ужина, успел прилечь на кровать и
прийти в себя. При этом «перемалывал» событие.
Что-то в отношении к Наталье переступил, и появилась стена,
ещё невысокая, тонкая. Был я ещё подростком, не готовым к
«взрослым подвигам». Тем не менее, очень скоро, в пустых
классах и комнатах, мы стали тайком целоваться. Даже
обменялись признаниями в любви. Она дарила подарки к
праздникам: долго хранил одеколон «Быть может…» Стена же
только росла — крепла. Всё чаще появлялись мысли о Любе.
Эта связь осталась в душе, как изменчивая погода: то греет,
то холодит; то светит, то хмарится. Наши отношения с Натальей
я всё же считал дружбой, может более близкой, чем нужно, но —
дружбой. Так и дотянулось до выпускного…
Глава 16.
В бурных водах интернатской жизни и в водовороте
влюблённостей «подплыли» к весне. Моё школьное «лидерство»
настойчиво укреплялось. Начал сольно петь по праздникам, в
концертах, со сцены. Получилось неплохо. Мой драматический
тенор, тренированная на баяне музыкальность — давали о себе
знать.
Молоденькая, только после института, учительница литературы
Татьяна Михайловна «затянула» в литературный кружок. Прошёл на
ура приуроченный ко дню рождения Есенина, монтаж стихов поэта,
перемежающийся песнями. Декламировал и пел я на приличном
уровне.
Повышенное внимание Татьяны к себе воспринял, как должное,
даже привычное. Она предложила позаниматься индивидуально. Мы
прослушивали песни Окуджавы, подолгу говорили о литературе,
поэзии, просто о жизни.
И, как гром среди ясного неба, ревнивое заявление Натальи,
что Татьяна в меня — влюблена и ищет возможности со мной
объясниться!
Насколько всё соответствовало правде, не знаю, но новость
ошарашила, причём неприятно: как в этой ситуации поступить?…
Симпатий к Татьяне Михайловне, как к женщине, не ощущал
абсолютно. Была она полновата, с бледным лицом и тонкими
нервными пальцами. В общем, не в моём вкусе, несмотря на
молодость.
Однако проявил такт, привнесённый школой. От объяснений
уходил, старался держаться в стороне, при встречах говорил
корректно, удерживая дистанцию — учительница, всё же. Да и
причин «увиливать» находилось масса: тут и бурная общественная
деятельность, и подготовка к поступлению в институт, и
приближающийся выпускной.
Уже будучи студентом, на первом курсе, получил от неё
письмо. Ответил нейтрально, как учительнице. А ещё через год
Наталья сообщила в письме, что Татьяна серьёзно заболела —
где-то простудилась — и… умерла.
Горькое ощущение, будто тут есть и моя «грешная» вина,
сидит во мне до сих пор.
***
Весна тем временем расцветала, укрывалась зеленью и
волнительными ароматами. Парковое великолепие затягивало,
будоражило и толкало в омуты новых желаний и ощущений.
Как-то прогуливаясь по знакомым тропкам, вспоминая Любу,
мечтая встретить её, столкнулся с её школьной подружкой Олей —
да, это имя просто преследовало меня.
Спросил о Любе, поинтересовался Олиными делами и вдруг,
неожиданно для самого себя, предложил ей встретиться! Была Оля
как ниточка к моей прежней любви, как кусочек былого. Так я
воспринимал «подружку».
И она согласилась…
Май пролетал быстро. Встречались мы с Олей, обнимались,
целовались, много разговаривали обо всём. Гуляли по парку
иногда до вечера, частенько под дождиком. Любовались зеленью,
цветочками, вдыхали ароматы весны.
А сидела во мне Люба…
Вот, такие метания любовные, вызванные желанием восполнить
потерю, чем-то закрасить, забить, смягчить тоску и боль. В
конечном счёте, становилось, как и следовало ожидать, не
лучше. В душе селилась пустота, неудовлетворённость и
гаденькое чувство предательства.
Как-то, той же весной, встретил Любу. Она обрадовалась
искренне, улыбнулась, подошла ко мне. А я поздоровался и
ляпнул сдуру, мол, Олю не видала. По её лицу пробежала тень,
блеснули глаза под опущенными веками. И, как тогда,
развернулась и ушла не ответив.
В сердце будто кол забили. Не сразу и понял, что сотворил —
собственными руками опять порушил возможное примирение. Наши
отношения с Олей плавно закончились с началом летних
каникул…
***
Последний год в интернате пролетал стремительно! Вот уже
выбрал свою будущую специальность и институт для поступления —
Таганрогский радиотехнический. Почему такой выбор?… Больше
ведь тяготел к гуманитарке: рисованию, литературе, музыке…
Во-первых, посчитал: несерьёзно это. Вот — инженер!
Уважительное отношение к этой сфере деятельности появилось
после прочтения журналов типа «Знание-сила»: их читал дома, на
каникулах. Откуда они взялись — не знаю. Но статьи,
посвящённые инженерному труду, изобретательству, новым
конструкциям — просто захватили. Электроника воспринималась
как чудо, как таинство некое. Разобраться в этой области,
стать «спецом» — засело внутри и требовало воплощения.
Во-вторых, учитель математики поощрял мои математические
способности и частенько говорил о моём «техническом» будущем.
Его советы и помощь с дополнительными материалами помогли
потом успешно сдать экзамены по математике. По его же совету
отправил в Таганрог медицинскую справку, дабы выяснить — могу
ли учиться с моими «последствиями»? Ответили быстро — могу! Я
был окрылён!
***
И тут напомнила о себе «травмотология»: подошла очередь на
операцию. Задумался я…
Операция обещалась сложная: намечался искусственный перелом
верхней голени левой ноги и долгая последующая реабилитация. А
результат?… Поскольку опыт имелся, то надеяться на «чудо» не
собирался. А, вот, планы о поступлении в институт, как
минимум, отодвигались, а могли и вообще рухнуть!
Со всеми этим мыслями крутился уже в отделении
травматологии. Меня осматривали, прощупывали, консультировали
«моего», уже почти профессора, врача. Намечали контуры будущей
операции…
Стоял у окна, смотрел во двор больницы, где сновали люди,
«скорые», просто машины и, конечно, «люди в белых халатах».
Уже робко падали снежинки, уныло покачивались деревья и
противно каркали вороны.
Внутри разрасталась пустота, отдаваясь звоном в ушах.
Представлял, как сейчас бурлит интернат, готовясь к Новому
году. Волнуется под осенними ветрами парк. Где-то тянет
дымком, остро пахнет мокрыми листьями и рядом привычно идёт по
тропке в школу Люба…
И я решился… Проявил самостоятельность, твёрдость и
небольшую хитрость. Мою просьбу — отложить операцию на год,
чтобы поступить в институт — мой «профессор» восприняла
спокойно и — согласилась. Понятно, что возвращаться сюда я не
собирался…
Глава 17.
Этот, второй, выпускной подходил в сонме разнонаправленных
ощущений. Предстоящая «взрослая» жизнь притягивала,
будоражила, вызывала всплеск эмоций и планов. На всех и на всё
смотрел по-другому. Стать студентом — желанная, амбициозная
мечта!
Но к этому примешивалась нарастающая тоска от расставания с
«домом», где произошло столько всего. Уходить от тех мест, где
любил, страдал, мечтал, чему-то научился…
Да, покидать интернат «навсегда» — боль, даже драма и
трагедия для многих. Когда обычный человек, не «интернатовец»,
вылетает из отчего гнезда, он всегда имеет возможность
вернуться. Даже вновь поселиться в доме, где родился и вырос.
Для нас такое исключено в принципе. Ты уходишь из «дома» —
навсегда…
Забегая вперёд, должен сказать, не все смогли пережить этот
«уход». Наш одноклассник, Петро Григоренко, уже через год
покончил с собой. Сначала думали — слухи это, но постепенно
подтвердилось. Мой дружок Витя-Чача так и не нашёл себя,
утонул в пьянстве и не он один такой. Упоминаемый Вовка
Дураков, наш лучший теннисист, умер рано, доходили сведения. А
сколько молча несли в себе эту драму расставания с «домом»?…
Ко всему примешивались мои личные «изюмины» — влюблённости.
***
Выпускной прошёл «штатно».
Обильный стол с винами и шампанским. Присутствовали и мои —
мама и отчим. Торжественная часть в спортивном зале с
напутствиями, грамотами, фотографированием, слезами. Концерт в
актовом зале, где я блистал своими музыкальными талантами.
Наталья, ещё до начала, передала мне своё прощальное
письмо. Попросила прочитать его не сразу, позднее. Что я и
сделал.
Встречали рассвет, как и положено по ритуалу. Мы вышли из
корпуса и окунулись в утренние ароматы весеннего парка. На
востоке разгораясь, охватывая алостью верхушки деревьев,
медленно поднималось солнце. Вид завораживающий, уникальный,
запомнившийся на всю «оставшуюся».
Моих «симпатий» по близости не было, а душа жаждала
всплеска, каких-то любовных проявлений! Как в моей ладони
оказалась рука Людмилы, нашей массажистки?… Мы опустились
вниз и заворожено наблюдали чудо рождения дня. Порывисто
поцеловались. Затем ещё погуляли, говорили о чём-то, снова
целовались. Её присутствие оказалось кстати. На неё вылилось
накопленное для другой. Я был «во хмелю» и, казалось, обнимал
и целовал не Людмилу, а всех кого любил в покидаемом доме-
интернате…
Уже светлым днём отправились последний раз в спальни —
немного передохнуть. Проснулся от громких голосов в коридоре,
стуков, гула моторов такси: народ разъезжался. Мама с отчимом
уехали с вечера, забрав баян и некоторые вещи.
Уходил одним из последних. Настроение витало хуже некуда:
похмельная слабость, гул в голове и горечь на душе.
Вспомнилась Людмила, как прощальный звоночек, как эхо моей
прежней жизни, и слова, одной из «моих» песен: «Я от горечи
целую всех, кто молод и хорош…»
Толком не попрощался с ребятами. И уже у ворот, уходя,
оглянулся, горько махнул рукой школе и решительно похромал на
остановку автобуса…
***
Взрослая жизнь у интернатовских ребят сложилась по-разному,
естественно. Некоторые пережинились, взяв в жёны «своих».
Таким оказался упоминаемый наш лучший спортсмен, Федька Т.,
взявший в супруги девушку из младшего класса. Сын у него,
внуки. Как не упомянуть ещё одного моего дружка, Лёню О., с
первой группой инвалидности. Жена его Надя, имея те же
«последствия», передвигаясь на костылях, родила двоих детей!
Лёня, окончив училище, пахал в «Рембыттехнике» и успешно.
Крутился, как мог — семья жила в достатке. Имеет внуков.
Коля С., с которым вместе музицировали и одно время были
дружны, стал художником-оформителем; женился, явил на свет
дочку. Впоследствии мы с ним встретились и вновь сблизились,
даже вместе позанимались бизнесом. Общаемся и дружим до сих
пор.
Пожалуй, лишь единицы не совладали с жизнью, как мой лучший
дружок Витёк Чача. Основная же масса устроилась, выучилась,
преодолела препоны и заняла свою нишу. И здесь заслуга
учителей-воспитателей интерната, вбивших в нас веру в себя и
собственные силы, несомненна. Низкий им поклон и
благодарность! Мы, интернатовцы, помним своих вторых родителей
и дом наш, интернат…
Часть 3. Студент.
Глава 1.
Прибыв домой, не стал отлёживаться. Лучший способ отвлечься
от дум тяжких — заняться делом. Наметил жёсткий распорядок
дня, обложился учебниками и принялся усиленно штудировать
математику и физику. Надо всем довлело желание — доказать себе
и всем, что не зря числился лучшим учеником интерната.
В первый день, по приезде, прочитал прощальное письмо
Натальи… Это были восторги в мою сторону; слёзные признания
в последней любви; пожелания на будущее. Слова «прощай»,
постоянно чередовались с надеждой вновь встретиться.
Горько было читать такое. Но в душе стойко разрасталось
чувство — всё уже в прошлом, возврата нет…
Мама мои «институтские» устремления воспринимала с
осторожным оптимизмом. Предлагала более простой вариант
трудоустройства — окончить курсы портных. “Мучиться с учёбой
не нужно и всегда будешь при деньгах”, — наставляла она, но
как-то неубедительно. Видела мои старания, упрямство и
понимала: получить высшее образование, стать инженером — уж
очень и престижно, и перспективно. Тем более для её сына, на
котором она в своё время уже и “крест поставила”.
Месяц пролетел быстро. Списались мы с одноклассником Сашей
О. Парень был стойким хорошистом, но со своими амбициями.
Решили пробовать вместе, для чего договорились поехать в
Таганрог до экзаменов и поступить на подготовительные курсы,
на июль месяц. Опыт этих курсов оказался очень полезным.
***
Таганрог поразил своей старинностью, особой
патриархальностью и уникальными запахами. Было ощущение, что
это дух веков, истории, которая встречалась здесь часто.
Памятник Петру Первому на высоком берегу у моря. Театр Чехова,
булыжные улицы и мостовые. Старинные дома, обнесённые высокими
каменными заборами. “Литературные” переулки: Лермонтовский,
Тургеневский, Некрасовский… И всё укрывалось зеленью
фруктовых деревьев. А в дали синело море! Таким нас встретил
район, где обосновались корпуса радиотехнического института.
Естественно, были в Таганроге микрорайоны современные, с
высотными домами, например у Нового вокзала, железнодорожного.
Но нам предстояло обитать здесь, в «древности». Лично меня это
радовало: старину уважал всегда.
Главная трудность учёбы наметилась сразу же — ходьба.
Особенно высвечивалась она на фоне молодых, жизнерадостных,
полных сил абитуриентов, вчерашних школьников. Так и не привык
к тому, что ты плетёшься, ковыляешь, а мимо проносятся стайки
молодёжи, щебечущей подобающе; щеголяющей дипломатами,
портфелями, сумками. Ты же несёшь в руке несколько тетрадок да
ручку. Проба — походить даже с примитивной сумкой выявила
столько неудобств и дополнительных усилий, что пришлось от неё
отказаться.
Саша был покрепче меня. Однако, когда приходили с занятий в
общежитие, падали на постели в изнеможении, обливаясь потом. И
то сказать: корпуса института были разбросаны по разным
улицам. Самые дальние — на расстоянии до двух трамвайных
остановок. Для меня эти сотни метров стали испытанием. К этому
добавлялись этажи, довольно высокие. Частенько приходилось
подниматься на пятый этаж, а лифтов не предусмотрели.
Зачем?… Кругом одна молодёжь! Об инвалидах никто и не думал.
Навестила нас как-то Сашина мама. Посмотрела на наши
«мытарства» и с горечью высказалась: «Не потяните физически вы
эту учёбу. Ваши ребята из интерната, определились в
специализированные училища, со всеми возможностями для
инвалидов. Вы же замордуетесь тут».
Мы слушали, возражали и не собирались отступать: воспитание
сказывалось. Да и потратили немало усилий с подготовкой. Куда
тут отыгрывать назад?…
***
Угроза подкралась с той стороны, откуда уже не ждал…
Перед самыми вступительными экзаменами приёмная комиссия
затребовала такую формальность: принести медицинскую справку
от «своего», институтского, врача о том, что у меня нет
«противопоказаний» учиться в данном ВУЗе.
Даже сомнений не возникло: так, бюрократическая процедура —
подумалось мне, когда вошёл в кабинет врача.
Встретили меня приветливо, усадили на стул. Ознакомившись с
моей, «школьной» медицинской справкой, врач принялась листать
потрёпанный солидный журнал. Найдя какую-то запись, взглянула
на меня удивлённо, потом нахмурилась и выдала:
— С вашим заболеванием я не могу допустить вас до экзаменов…
От нахлынувшего жара у меня даже голова закружилась, во рту
пересохло, и на время отключилась речь.
— К-как? — выдавил откуда-то изнутри. — Я же заранее посылал
вам справку?… Ответ пришёл — можно учиться, — с нарастающим
возмущением стал защищаться я. — Ведь, уже месяц отучился на
подготовительном. И что — даром?…
— Вы не кипятитесь, — довольно спокойно начала объяснять врач.
— Ответ вам дали, когда я была в отпуске. Явно по ошибке. А
пропустить я вас не могу, потому что у вас поражена
центральная нервная система. У нас же в институте повышенные
нервные нагрузки. Завтра у вас пойдут проблемы с сердцем,
может схватить инсульт. И меня посадят… за халатность!
— Но как же… Мне же дали ответ… — чуть не со слезами стал
умолять я. — Учёба здесь — это моё будущее. Я столько
готовился. Вы мне ломаете всё! — давил я своё, уже слабо
соображая, что говорю.
И тут за меня вступилась медсестра:
— Да посмотрите — он, крепкий на вид парень.
Врач стала раздражаться:
— Крепкий? Хотите посмотреть на него раздетого?…
— Может, можно что-то сделать? Человек готовился, желает
учиться… — явно зная тонкости «медицинских» дел, упрашивала
медсестра.
И врач отступила: она позвонила в приёмную комиссию,
объяснила ситуацию. Там довольно быстро согласились взять
ответственность на себя и дали — добро! Окрылённый выходил из
медпункта, думая, что есть ещё добрые и справедливые люди на
ответственных постах.
Уже в ходе учёбы, понял, что врач была права: иметь бы мне
большие неприятности со здоровьем. Немало увидел физически
полноценных студентов, заработавших полный букет: гипертонию,
сердце, желудочные болячки. А меня что выручило?…
Интернатская подготовка, а именно: зарядка по утрам; обтирание
холодной водой и маниакальное упрямство!
Зарядку я старался делать в любых условиях. В комнате
общежития вставал раньше всех и потихоньку махал руками,
нагибался, приседал, держась за стул. Хоть десять минут — а
«заряжался». Если не было возможности в комнате — использовал
холл, умывальную комнату и в том же духе. Утренняя зарядка
меня и выручала. Как не поблагодарить наших интернатских
воспитателей!
Глава 2.
Лето в Таганроге жаркое было, как, впрочем, и всегда.
Местная питьевая вода никудышняя — чрезмерно жёсткая. Если
помыть голову мылом, волосы превращаются в ершистую щётку,
наполненную песком. Их не расчесать, не пригладить. Когда
пьёшь такую воду, будто мыльный раствор глотаешь. А, главное,
жажда почти не утолялась.
Тем не менее, на столе в общежитии у нас всегда стоял
графин, который быстро опорожнялся. Воду тогда ещё не
продавали — разве что минеральную — отчего приходилось
привыкать к тому, что было.
Сразу же высветилась «банная» проблема.
В общежитии был общий душ. Мне купаться со «всеми» было не
с руки: стеснялся своих «искарёженных» конечностей, да и мог
запросто растянуться на мыльном кафеле. Что как-то и
случилось! Психологический удар был ощутимый. Поэтому выбирал
время «безлюдное», что не всегда совпадало с наличием горячей
воды. Позднее решил проблему посещением городской бани и
купанием в отдельном номере. Тут уже никто на меня не смотрел,
не мешал. Свой «банный» час за двадцать копеек я парился и
отмывался в удовольствие. Добираться, правда, приходилось
далековато: более часа трамваем — но поездка раз в неделю
стоила того.
Схожая трудность и с морем, и пляжем — за всё время учёбы,
я так и не покупался в Таганрогском заливе. С завистью слушал
однокурсников, которые делились впечатлениями от морских
забав, и уныло отворачивал голову: идти сотни метров по воде,
укрывающей щиколотку, до приемлемой глубины, хотя бы в метр, —
для меня не реально.
Пришлось приспосабливаться и к «способам» питания. Это не
интернат, где есть столовая с трёхразовым питанием и всё в
одно время. Тут свои «заморочки». Не сразу, но отработал
приемлемый ритм.
Завтракал в буфете общежития: стакан сметаны, чай и
булочка-«сайка». Обед — в столовых. Лучшая из них — возле
«нового» общежития, двухэтажная, с комплексными обедами. А
ужинать приходилось по-разному: в том же буфете, если успевал
до закрытия; чаще — что-то покупал в ближайшем магазине,
вроде, бутылки кефира, булочки или кусочка варёной колбасы.
Иногда с соседями по комнате готовили жареную картошку по
очереди. Тут и поднаторел в приготовлении этого
незамысловатого блюда.
Естественно, стирка, чистка одежды; смена постельного
белья; уборка по очереди в комнате — всё выполнял безропотно и
даже с удовольствием. Ощущал в этом своеобразную романтику
студенческую.
Так что окунулся в жизнь самостоятельную, взрослую, без
всяких скидок на инвалидность. Нужно отметить, что ко мне
относились и абитуриенты, а потом и студенты, как к равному.
Скажем, приходил в столовую — а приходил я последним — мне,
за редчайшим исключением, никто не предлагал пройти без
очереди. Занимал место в конце и стойко выстаивал. Поднос
сразу же наловчился носить в одной, левой, руке. Для этого
сдвигал блюда ближе к ладони, что снижало нагрузку.
***
Жаркий июль тянулся долго. Наконец, закончились занятия на
подготовительных курсах. И вот — вступительные экзамены! С
вечера — по понятным причинам — легли пораньше. Волнение,
конечно, присутствовало, но уснул я в полной уверенности в
себе.
Утром — привычная лёгкая зарядка, обтирание по пояс и
завтрак в буфете. Он-то, завтрак, и «подначил» меня! Сметаны
не досталось, поскольку очередь в этот раз выдалась длинной.
Не раздумывая, заказал молоко, слегка кисловатое…
Когда мы с Сашей добрались к «старому» корпусу, где
проводились экзамены, перед входом образовалась огромная
толпа! Светило солнце, ощутимо припаливая; ветер с моря не дул
и кандидаты в студенты шумно галдели. Наконец, дверь
открылось, и с разнонаправленными звуками поток хлынул внутрь.
Мы входили последними.
Первый экзамен был по математике, письменно. В «большой»
аудитории столы были забиты. Взял билет, мельком глянул на
вопросы, остался доволен и уверенно уселся, не заходя далеко.
Тут и начались «козни» — заурчало в животе! Крепился какое-то
время, пытаясь вникнуть в задачу по стереометрии, но давило
ощутимо, ещё и подташнивало. Ситуация двигалась к критической.
И я решился — встал, подошёл к преподавателю. Тот мою
жалобу на боли в животе воспринял и разрешил отлучиться в
туалет. Возвратился облегчённый и с энтузиазмом принялся
«разруливать» задачу далее. Но рано радовался! В животе вновь
забурлило и заныло так, что в глазах потемнело, а голова
наполнилась жаром. Мыслей, что не смогу сдать экзамен, не
возникало — решил терпеть до последнего. Сцепил зубы, собрал
волю в кулак, пытаясь сосредоточиться на задаче. А оно давило,
ныло и мутило. Не выдержал и вновь подошёл к преподавателю.
Тот глянул на меня подозрительно, покривился и всё же опять
разрешил посетить туалет. Трагико-комедия продолжалась!
Стыд, боль, жар — всё смешалось в кучу. Как всё-таки
удалось ответить на вопросы экзаменационного билета и получить
четвёрку?… Удивляюсь до сих пор. А опыт появился: с тех пор
перед экзаменом старался кушать «некритичные» продукты,
полностью исключив молочные.
***
У нас в интернате экзаменов не было: берегли «раненую»
нервную систему учеников. Оно будто дело нехитрое — сдавать
экзамены. Но определённые навыки и соответствующая
психологическая практика нужны, несомненно. И мне по ходу
пришлось навёрстывать то, что выпускники обычных школ уже
имели.
Вот, второй экзамен — устный по математике — сдавал легче и
быстрее, за что и получил пять баллов. Затем подоспела физика
устно: отчитался тоже на пять. После чего словно тяжесть какая
слетела — явственно почувствовал, что стану студентом! Мечта
сбывалась. Это были счастливые минуты — я восхищался собой —
смог преодолеть и добиться!
Оставался последний экзамен — сочинение по русскому языку.
К тому времени конкурс на мою специальность — конструктора
радиоаппаратуры — уменьшился с трёх человек, до полутора. То
есть достаточно было написать сочинение хотя бы на троечку. И
я, как и все, кто успешно двигался, расслабился… И тут,
наверное, помогло божество: слабенькая троечка выручила меня
от неприятности всё провалить. Когда узнал оценку, укрылся
потом до самых пяток. И опять поимел опыт — расслабляться в
серьёзных делах никогда нельзя! Даже в мелочах.
А мой одноклассник Саша О. не прошёл по конкурсу. Однако не
упал духом, подготовился основательно и поступил на следующий
год. Интернатская закалка сказывалась. Я же, после успешной
сдачи, уладив формальности, оформившись студентом, вселившись
в общежитие, отправился домой с «победной» вестью.
Потом мама часто говорила, что моё поступление в институт
стало для неё одним из самых счастливых моментов в жизни. А
как я радовался! Тогда ещё не думал, что впереди ждут
нелёгкие, часто тяжёлые, годы учёбы. Но то было впереди, а
сейчас!..
Глава 3.
Первый курс, первый семестр можно охарактеризовать одним
словом — каторга! Да, вот такое странное, на первый взгляд,
определение начала того, о чём так мечтал.
«Каторжную» окраску прежде всего привносили, упоминаемые
уже и совершенно понятные, трудности с ходьбой. Несмотря на
мои школьные тренировки, физически я оказался слабоват.
Конечно, сказывалась и психологическая нагрузка, когда
ощущаешь себя среди молодых, энергичных ребят ущербным. Вон,
они бегут не задумываясь о расстоянии, каких-то бордюрах,
ступеньках. А ты пыжишься, обливаешься потом и плетёшься.
Если на подготовительных у нас была одна пара часов
занятий, то теперь приходилось отсиживать и по четыре «пары».
Вместо обеда — перекус в буфете и то, если успевал. Иногда и
спать ложился голодным. Уже упоминал, корпуса института были
разбросаны по улицам. Кафедры по общеобразовательным
предметам, коими и занимались на первых курсах, размещались в
разных корпусах и на разных этажах.
Бывало, пока преодолеешь улицу, поднимешься на пятый этаж,
зайдёшь в аудиторию, а лекция уже идёт. Извинишься и, не
передыхая, начинаешь вникать, писать. Потом просишь у кого-
нибудь конспект, чтобы добавить пропущенное…
Иногда казалось, что не учусь, а занимаюсь тяжёлой
физической работой, своеобразным соревнованием на
выживаемость. К этому примешивалось стремление «держать
марку»: прилежно выполнял домашние задания, лабораторные; по
ходу штудировал лекции; задерживался подолгу в читальном зале.
И всё это — расстояния, время, усилия. Как-то
сфотографировался и поразился, насколько похудел!
Тянул это добровольное бремя с внутренним сознанием: так
надо для будущего. Терпи, преодолевай и держись. К тому же
присутствовал подспудный страх — не сдать сессию. Откуда такое
взялось, но тревога эта подталкивала дополнительно.
С самого начала наметилась некая дистанция, невидимая
стена, с остальными одногруппниками. Я не ходил на
физкультуру, где они повыбирали себе секции: лёгкой атлетики,
борьбы, штанги! По вечерам бегали на танцы, на пляж, заводили
подружек. В общем, окунулись в бурную студенческую жизнь.
Позднее, у ребят началась военная кафедра, с соответствующей
подготовкой и тренировкой. А мне это было недоступно. Отсюда и
некая отчуждённость от остальных, с чем сделать было ничего
нельзя. Объективная реальность, а с ней не поспоришь.
Дружеские отношения были ситуативными. С кем-то вместе жили
в одной комнате; с другим вместе делали лабораторные или
готовили доклад по научной работе… Близкой же студенческой
дружбы так ни с кем и не получилось.
И всё же нашёл я своё занятие внеучебное…
***
Комсомол требовал от студентов обязательного участия в
общественной жизни. Большинство моих однокурсников влились в
спортивные секции. Благо, их имелось на все вкусы. А чем мне
заняться, общественным?… Однако нашлось и мне дело —
записался в кружок вокала!
С внутренней дрожью, слабо веря в успех, отправился на
первую пробу.
Осень уже стелилась лиственным ковром. С моря налетали
пронзительные ветры с армадами туч. Но солнце ещё радовало
последними лучами, которые весело поблескивали в лужах.
На втором этаже одного из старых корпусов, в небольшой
комнате с массивным чёрным пианино, меня встретила солидная
женщина, характерного вида. Грузная, с крупными чертами лица,
с пышной, крашеной копной волос и с яркой помадой на губах.
Солидные очки дополняли образ этакой престарелой артистки.
Голос у неё был грудной с лёгкой хрипотцей. Оно и понятно,
сигаретой дымила не тушуясь.
Увидел это «чудо» и оробел окончательно. Тем не менее,
встретили меня приветливо-вежливо. Маргарита Самойловна —
коротко, Марго — и паренёк представительного вида попросили
спеть что-нибудь. Недолго думая, запел «Эти глаза напротив»,
Ободзинского.
Они переглянулись, Марго закурила и констатировала:
— Голос присутствует, есть своя манера, но нужно поработать,
после чего будет видно… Приходите в субботу, будем пытаться
поставить вам голос.
С облегчением выдохнул, расшаркался и довольный отправился
обедать. Но, сложилось не так, как хотелось.
Уже первые распевки: «Мамма-миа-ма» — выявили мои певческие
недостатки: неправильная постановка дыхания, неровные
«подъезды», срывы на фальцет… Я был растерян. Не мог чётко
понять, что от меня хочет Марго. А желала она сделать из меня
не меньше, чем оперного певца. Вскоре, явственно почувствовал,
что это не моё — слишком высокий уровень. Мне же хотелось
просто петь.
Однако с упрямством продолжал ходить на репетиции, пока
Марго открыто заявила, что она не может на меня тратить
«драгоценное время», поскольку перспектив не видит.
И тут ситуация разрешилась — у нас на курсе организовался
мужской хор. Туда меня Марго и спровадила. Вот хоровому пению
я подошёл по всем статьям: горланил с удовольствием! Недолго
просуществовал этот коллектив, но успели мы выступить, и не
раз, и достойно.
Там же, организовалось трио, в котором я пел, даже сольно.
Распевали в три голоса, в частности, песни белорусских
«Песняров» на ура! И хотя «музыкальная» отдушина существенно
скрашивала «каторгу», моя инвалидность “ложку дёгтя” бросала
и тут. Выход из-за кулис на сцену стал психологически трудным
моментом. С хором проще, а вот с трио… Поэтому мои эстрадные
потуги тянулись не долго, может с год. Это время осталось в
памяти как нечто возвышенное, как прикосновение к чему-то
высокому, манящему, но не достижимому.
***
Зима в Таганроге мягкая, но коварная: с утренними
гололёдами и штормовыми ветрами со стороны моря, неожиданными
метелями и оттепелями. Незаметно для себя, укреплялся
физически. Поэтому зиму встретил без паники, даже легко.
К первой сессии готовился, как к штурму Рейхстага:
основательно, без всяких скидок, просиживая над конспектами до
полуночи. Мои старания увенчались успехом: из пяти предметов,
только один оценили на “хорошо”. Мне светила повышенная
стипендия! И я ехал на каникулы домой окрылённый, наполненный
энергией, а, главное, уважением к самому себе.
Важный момент — уважать и ценить себя! Правильная оценка
«самоё себя», нахождение той золотой серединки, дабы не
«перебрать и недобрать», залог успеха в жизни. После интерната
я пытался ставить достижимые цели. И хотел простого — жить,
как обычные люди. Иметь интересную работу, семью, детей и свой
дом. В моём положении — не простая цель.
Взлететь высоко на каком-либо поприще, реализуя свои
способности, и не думал. Инвалидность не давала особо
разогнаться и, как каменюка на шее, тормозила амбиции. Я на
это смотрел трезво и не строил иллюзий.
Глава 4.
На первых студенческих каникулах, зимой, побывал в школе.
Как не поделиться своими достижениями! Да и тянуло ощутимо.
Зима метелилась азартно, но меру соблюдала, поэтому добрался
сносно.
Встретили меня, как родного, оставили на ночь, в спальне с
ребятами, будущими выпускниками. До поздней ночи делился
полученным опытом, подбадривал, советовал. Переговорили с
Натальей Ивановной, мечтал встретить Любу…
Уезжал с ощущением лёгкой боли от осознания, что интернат
навсегда ушёл и детство никогда не вернётся. Банально, не
ново, но горько…
***
Второй семестр пролетал легче: набирался опыта, укреплялся
физически и психологически. Спокойнее относился к ситуации,
что я тут не первый и даже не второй. Мои однокурсники
блистали успехами в спорте, общественной жизни; преуспевали в
любви, готовились отправляться летом в стройотряды. Я на всё
смотрел издалека, подавляя зависть — не люблю я её. Любовался
девушками, не стремясь даже подойти к какой-нибудь. Что мне
светит, когда кругом столько атлетичных красавцев!
Весну выглядывал, ждал. Она подкрадывалась медленно,
выкладывая порциями тепло, птичьи перепевы, первые листики и
робкие цветочки. Смотрел на это природное таинство и улыбался:
похоже, приживаюсь в новых условиях.
Выработался определённый режим проведения свободного
времени, чаще — в субботу. Нравилось вечерком прогуляться по
Ленинской улице, бывшей Петровской. Тут в это время всегда
лился поток людей, бывало, такой, что не протолкнуться. И хоть
гулял чаще один, но ощущение причастности к этому кипящему
потоку вселяло свой оптимизм.
Наладился ходить в кино — на Ленинской светились рекламами
несколько кинотеатров. Мне приглянулся «Рот-фронт» — уютный
зал, приличный буфет. Тут же, рядом, заглянул однажды в театр
им. А.П.Чехова и стал завсегдатаем. Труппа театра играла
превосходно. Запомнились спектакли: «Затюканный апостол»,
«Бесприданница», «На дне».
И всё один… Я так хотел, мне так было удобно: никого не
обременял своим «тихим ходом» и меня не напрягала
необходимость под кого-то подстраиваться.
***
А душа оставалась ещё там, в Путиловском лесу. Первые стихи
начал писать ещё в школе. Были они, как и положено первым,
наивными, но искренними. «Осень золотом цвела, осень дивная,
гордый взгляд не отвела ты, красивая. Разве мог тогда я знать,
что в тебе найду свою первую любовь и свою беду…» — рвались
из меня строки о былом. «И зовёт она меня, моя первая,
словно машет мне рукой белой-белою. И зовёт она меня
сумасшедшая, как зовут грядущий день из прошедшего…» — не
мои строки припева популярной тогда песни.
И позвала — написал Любе письмо. Она ответила! Стали
переписываться, прислала фото. Показалось, что вернулась
«она». Окрылённый, одухотворённый заканчивал первый курс.
Сессию сдал досрочно и поспешил домой, а, главное,
договорились с Любой встретится.
Парк нахлынул будоражащими ароматами, высокой настырной
травой и разросшимися кустами. Что-то в нём было уже чужое,
далёкое. Люба повзрослела, похорошела. Хвостики сменились на
короткую причёску. Мне она казалась красавицей!
С волнением шёл рядом, сердце стучало молотом, лицо
заливалось краской. Уселись на травку в уединённом месте и
повели неторопливый разговор. Слушал её, смотрел на неё, а
притронуться боялся, боялся — уйдёт это очарование первой
встречи после долгой разлуки…
Она говорила, и мои надежды таяли: у неё-то был парень,
музыкант-гитарист. Она увлеклась эстрадой… Радость меркла,
тушевалась и удалялась. Расстались официозно: пожали руки и
лишь притронулись губами. Это был конец — хотя я ещё
«трепыхался»: осенью писал ей сумбурные, даже обидные, письма.
Она ответила один раз — на том и всё…
Ушедшее не возвращается никогда! Попытка «возрождения,
реанимации былого» — это «сыпать соль на рану», травить душу
и унижать себя. Не советую никому!
Глава 5.
Второй курс одолевал легче, хотя напряжение не спадало.
Студенческая жизнь протекала однообразно, без зигзагов и
поворотов, поскольку нацелен был на одно: успешно отучиться и
получить диплом. Всё! Остальное — как судьба вывезет.
Однажды зимой случился сильный гололёд, отчего — коварный.
Когда вышел поутру, направляясь к дальнему корпусу, сразу и не
заметил «подставу». На ветреных местах будто сухо, а низины,
которых встречалось много на пути, поскольку пересекал частный
сектор, укрылись тоненькой, незаметной корочкой.
Уже на подходе к институту — поскользнулся. Правая нога
ушла вперёд, а левая — назад. Такой «шпагат». Боль в левой
стопе ясно подсказала, что дела не очень хороши. Однако,
превозмогая, доплёлся; даже поднялся на пятый этаж — а этажи
высокие, с тремя пролётами лестниц.
Проходила практика по английскому. Преодолевая туман в
голове, включился в ход занятия: отвечал на вопросы,
спрашивал, записывал. Уже на переменке понял, что наступить на
ногу не могу: боль в стопе пронзала, словно цыганскими
иголками. Отдавалось в висках и подташнивало. Ясно, что самому
до общежития не добраться, поэтому по окончании урока,
обратился к ребятам за помощью. Помогать вызвались все! Вроде
бы естественный порыв, но было приятно. Двое ребят взяли под
мышки и понесли, довольно резво. Остановок, по-моему, не
делали, разве что, в общежитии. Потом с неделю побаливали
мышцы рук и груди. Но это воспринималось как мелочь, по
сравнению с сильным растяжением сухожилий стопы.
Провалялся с месяц… Ребята обеспечивали едой; приносили
конспекты, которые я старательно переписывал. Помогали
готовить практические. Так что от учёбы не отрывался.
***
О подобных проблемах маму не извещал. Она и не знала,
сколько раз пришлось болеть. Например, как-то отлёживался с
простудой.
Погода тогда была морозная, а одевался легко: юг всё-таки и
студент, которому всё ни по чём! Тогда освободился раньше —
была суббота. К тому же, последняя лекция «выпала», из-за
отсутствия «препода». Пока добирался до «общаги», ощутимо
подмёрз и решился погреться в душе. Мне повезло — душевая была
пустой. Разделся, залез под горячие струи в уголочке и замлел
от блаженства… Казалось, каждая клеточка тела насыщалась
трепетным теплом. Таких приятных ощущений, пожалуй, редко
потом испытывал. Поэтому долго, что называется «до упора»,
парился и с неохотой потом уходил.
Спал крепко, но к утру навалилась слабость, появился жар и
поднялся с трудом. Затем вызывали врача, и пришлось отболеть,
опять же, около месяца. Как всегда, соседи по комнате и
одногруппники выручали и с едой, и с учёбой. Студенческое
братство — вещь реальная!
***
Ну, а в целом, болел редко. Отмеченное выше, пожалуй, и всё
за пять лет. Правда, в конце второго курса столкнулся ещё с
одной, мягко говоря, неприятностью. Тогда, в связи с угрозой
эпидемии дизентерии, в институте обязали всех сделать
«упреждающие» прививки. Процедура намечалась серьёзная, потому
предварительно измеряли артериальное давление. Оно оказалось у
меня завышенным! Что-то 130 на 80. Поэтому, от прививок
отстранили и назначили пить таблетки.
Я был в некотором шоке! Прислушивался к сердцу, к шуму в
голове и ощущал себя на краю пропасти. Однако всё наладилось,
устоялось в приемлемых рамках, но врачи посоветовали не
упускать из виду гадость эту — гипертонию.
Глава 6.
Была у меня ещё одна забота — ежегодное переоформление
группы инвалидности. «Муторный» процесс, который впервые
опробовал ещё лет в двенадцать. Инициатором выступила мама:
всё-таки шесть рублей пенсионных терять не хотелось.
Первые разы мы обходили этот «адов круг» вместе. Анализы,
которые нужно заранее готовить и сдавать с утра, отчего
недосыпать; бесконечные очереди к врачам; унизительные
осмотры; утомительные переходы между корпусами больниц — кроме
как «адским» испытанием для мальчика-инвалида не назовёшь.
Длился этот марафон неделями. В последующие же годы, всё
проходил сам.
Каждый раз, когда подходили срок «переоформления», с тихим
ужасом содрогался. Однако собирался и стойко переносил тяготы.
В Таганроге удалось отшлифовать технологию беготни по
врачам, медицинским лабораториям и максимально сгладить
«отрицательные моменты». На мизерную пенсию смотрел уже по-
другому: я собирал её, используя для крупных покупок,
например, костюмов, брюк, рубашек. Более того, к концу учёбы
поднакопилась внушительная, по тем временам, сумма под двести
рублей. Эти деньги пригодились для свадьбы! А жил я на одну
стипендию, чаще, повышенную, в сорок рублей. Ещё и оставалось.
***
***
И всё-таки весной приглянулась мне как-то одна девушка с
параллельного потока. Мы жили в одном общежитии.
Весна всегда будоражит ожиданием новизны, каких-то
изменений и неожиданных встреч. Нина, назову её так,
выделялась среди подружек милой, непосредственной улыбкой и
образом повзрослевшей девочки: ещё косички, но уже полный
«женский набор».
Наверное, так бы и любовался Ниной издалека, если бы она не
поздоровалась со мной. Что вполне естественно, поскольку жили
рядом, питались в одном буфете и столовой. Но — весна, цветы,
молоденькая зелень, запахи с моря… И я разомлел в мечтах.
Стал обдумывать, как бы с ней познакомиться поближе.
Идея родилась неожиданно!
В то время мы переписывались с Любой. Однажды она прислала
своё фото. Выглядела там изумительно! Я купил набор листов
приличного формата для рисования и набросал её образ. Портрет
прилепил к коврику над кроватью. Вопросов соседи по комнате не
задавали: у каждого что-то висело, чаще популярные звёзды.
Мысль вызревала стремительно. Как-то, набравшись смелости,
подошёл к Нине и, волнуясь, предложил нарисовать её портрет.
— Вы очень похожи на мою первую любовь, — пояснял свою
просьбу, не особо надеясь на позитив.
И она согласилась!
В субботний вечер пришёл к Нине в комнату с папкой и
карандашами. Девушки, её соседки, лукаво поглядывая в мою
сторону, перемигиваясь, тактично удалились. Нина уселась на
стуле, и я, подавляя волнение, рассказывая что-то,
сосредоточился и принялся рисовать. По ходу заглядывали
подружки, сверкали очами и хитрыми улыбками, что-то спрашивали
и понятливо удалялись.
В этой волнительной обстановке, очень романтичной, я ощущал
себя на высоте: как же — художник! Самое странное, что
получилось у меня неплохо: и сходство проглядывалось, и
пропорции выдержал и тени выделил недурно.
По окончании, поблагодарил «модель». Мы тепло расстались с
явным намёком на продолжение «дружбы». Как и договаривались,
оставил рисунок себе — он хранится до сих пор. Вышел из
комнаты воодушевлённый с ощущением лёгкой влюблённости и
надежды. Конец вечера провёл в мечтах, планах. Всё поглядывал
на образ новой симпатии и мысленно уже целовал её…
Где-то через день, встретились мы по дороге в столовую:
Нина шла с подружками. Глянула на меня нейтрально, кивнула
официозно и продолжила о чём-то беседовать. Мне-то казалось,
что она должна, если не броситься ко мне с объятиями, то хотя
бы подойти, улыбнуться и поговорить о чём-нибудь.
Я был сражён — такое безразличие!
День прошёл в горячих мыслях. Вечером написал ей письмо,
спонтанно-сумбурное. Главная мысль — мол, я её недостоин;
дружбы у нас не получится и тому подобное. Отсылать письмо
было легко: в общежитии на первом этаже висела «почтовая»
доска с карманчиками по номерам комнат.
Лихорадочно воткнул конверт и, с некоторым облегчением,
пошёл прогуляться, дабы собраться и осмыслить. «Оно и к
лучшему, — подбадривал себя, — эти амуры только будут мешать
учиться. Да и зачем я ей, красивой. Кругом столько
претендентов…»
На следующий день мы снова встретились. Мельком глянул в
её сторону и до боли ощутил, что опять сделал что-то не так!
Опять поторопился! Вместо ясного, милого лица, я увидел печать
холода и болезненного блеска глаз. С поджатыми губами, она
прошла мимо, не поворачивая головы. «Вот дурак!» — только и
осталось мысленно произнести.
Больше попыток завести, пусть не любовь, хотя бы подружку,
не делал, целиком окунувшись в учёбу.
Глава 7.
Моя студенческая жизнь проходила особняком от остальных.
Вне учёбы преобладали краски ностальгии, воспоминаний о
прошлом. Был период, когда Люба вновь заняла место любовное.
Писал ей письма с признаниями, со стихами.
Выхожу как-то осенью из «общаги» и нахлынуло на меня
знакомое до боли. Порывистый ветер, лужи, в которых топорщятся
листики; качающиеся недовольно деревья по краям аллеи. Трава
ещё зелёная и обломки веточек запутались в ней. А в хмурой
выси толкутся тучки и капают слезами ушедшей любви. Как не
воплотиться настроению в строчки!
Снова осень, и снова в мыслях моих ты.
Снова осень, а вместе с ней мои мечты.
Они остались, хотя тебя давно уже нет,
Они остались, как остаётся раны след…
Может, ты вспомнишь порыв осеннего дождя,
Может, ты вспомнишь, что в твоей жизни был и я…
На этом фоне — музыка! Она неслась со всех сторон: одно
слово — студенческая общага. Очень популярны были «Битлз» и
Высоцкий. Их песни звучали, казалось, круглосуточно со всех
окон, дверей и корпусов. Что интересно, они не надоедали. У
«битлов» мне нравились оригинальные высокие голоса — на грани
девичьих; ритм и безупречное исполнение аккордов. Их
«Девушкой» просто восторгался. Нашёл слова и сам пытался
исполнять на баяне на английском и русском языках.
Песни Высоцкого — вне конкурса. Артист, композитор, поэт и
певец-бард — божественное сочетание, давшее жизнь шедеврам.
Именно шедеврам в своём жанре. Точно поданное слово, мысль,
высказанная с юмором-сарказмом оригинальным хрипловатым
голосом, который то говорил, то кричал с надрывом — меня
восхищает до сих пор.
По мне, жизнь Высоцкого — это трагедия таланта. Не раз
смотрел фильмы о нём, где откровенно показывался и
расписывался путь неординарного человека «к последнему
приюту». Задавал вопрос: почему? В чём причина трагичной
кончины? Пришёл к выводу: непомерная слава и желание быть
всегда на высоте. Чтобы удерживать сверхскоростной ритм
творчества и самоотдачи, по-моему, Владимир Семёнович и подсел
на наркотики. Они восстанавливали силы, дарили взлёт
творческий и эмоциональный. Однако средство пагубное, с
закономерным финалом. Наверное, по-другому Высоцкий и не мог
поступить, иначе скатился бы в колею заезженности, истощения
творческой мысли. А так — что ни песня, что ни роль — то
событие! Шедевр! А физические нагрузки: театр, кино,
многочисленные гастроли и море друзей и почитателей! Каждому
нужно отдать свою дань…
Блистали тогда многочисленные советские ансамбли «Лейся
песня», «Пламя», «Поющие гитары» и другие. А сколько сияло на
небосклоне эстрады замечательных исполнителей: Магомаев,
Лещенко, Антонов, Майя Кристалинская, Людмила Сенчина — всех
не перечислишь. Многие песни, мелодии сливались с моими
переживаниями, ощущениями.
Так, слушая мелодию оркестра Поля Мориа, которая
сопровождала советское «Время», невольно рождались строки об
ушедшей любви:
Листья жёлтые летят, ту осень снова вспоминаю я.
А твои глаза горят, но только вот не для меня.
Ты ушла, оставив мне всю горечь, боль, разлуку и любовь!
Было всё, как в чудном сне, то, что больше не вернётся вновь.
Со мною, со мною, далёкой, далёкой будешь ты звездою,
Звездою, к тебе мне больше не дойти…
Тогда же восходила звезда Аллы Пугачёвой. Её «Арлекино»,
конечно, поразил. Новая манера пения, раскрепощённость
поведения на сцене, сильный голос — сразу зацепили. Начальный
период её творчества, особенно, связанный с композитором
Раймондом Паулсом, захватил и меня на ряду со всеми. Потом же
пришло разочарование. Собственные песни Аллы на порядок
воспринимались хуже, напоминали самолюбование, позёрство. В
результате, в моём восприятии «прима» опустилась на средний
уровень: кое-что нравилось, но больше — нет. Сейчас в моей
фонотеке, где собираю лучшее, её песен нет — не задевают.
***
Значительно легче проходил третий курс. К тому времени
окреп физически: постоянная ходьба делала своё. Однажды, во
время летней сессии, прогулялся к берегу моря. А он был
обрывистый, поэтому опуститься к морю можно было по ступенькам
— наверное, было их около сотни, ещё и без перил.
Яркое солнце, синь моря — тянули к себе. Недолго думая,
стал опускаться. При этом, с удовольствием отмечал, что делаю
это легко, даже непринуждённо: скакал, как козлик! Затем,
также, без особых усилий, и поднялся вверх. Не только
«закалившаяся» правая нога играла здесь роль, но и малый мой
вес. Интенсивная студенческая жизнь и очень умеренное питание
— сказывались.
С третьего курса пошла специализация, когда занятия, в
основном, проводились в одном месте, на одной кафедре. Да и
количество «пар» уменьшилось. Втянулся в ритм, обвыкся в
институтской обстановке, приспособился ко всем сторонам
«студенчества». Научился учиться!
Глава 8.
По окончании четвёртого курса мы проходили летнюю практику
в Ростове, на радиозаводе, который выпускал популярный в те
времена магнитофон «Ростов-дон».
К месту ехали электричкой. Я старался не отставать от
других. Настроение витало на подъёме: впереди работа на
реальном заводе! И я, как все! Тревожило, конечно, — справлюсь
ли с новыми нагрузками? Какие там расстояния для ходьбы?…
За окном вагона мелькали приазовские степи с седыми
ковылями; казацкие станицы с высокими колокольнями.
Полюбовался знаменитым Доном: здесь он впадал в море, отчего
расширялся существенно.
Ростов крупнее Таганрога, но также полон старины и своей
патриархальности. Немало попадалось булыжных мостовых. Завод
располагался ближе к окраине. Процесс оформления на работу и в
общежитие заставил попотеть, но я всё преодолел: тренировка
сказывалась. Порадовало, что «общага» находилась недалеко.
Буфет присутствовал и магазинчик по пути. Обедать собирались в
заводской столовой. В общем, устроились.
Руководство предприятия предложило студентам-практикантам
поработать в цехе, где собирали акустическую систему
магнитофона — колонки. Там наметилась «запарка», и мы
подоспели кстати. Обещали оплатить сдельно. Вот, последнее
больше всего устроило, поэтому возражений не последовало.
***
Заводские цеха поразили своими размерами, особыми
«мастеровыми» запахами, обилием станков, оборудования и
ощущением «серьёзности» происходящего. Не игрушки тут
собирали, а настоящие изделия!
ТРТИшники с энтузиазмом окунулись в трудовой омут.
«Закрутились» с умом! Выработали свою систему техпроцесса
сборки и, вскоре, по производительности обогнали штатных
трудяг. Те посматривали на нас сначала с усмешками, а затем
ревниво отворачивались. Мы же старались вовсю, подсчитывая
количество собранных колонок и зарабатываемых денег.
Поначалу, уставал ощутимо: всё-таки «пахал» полную рабочую
восьмичасовую неделю! Доплетался до «общаги», что-то
перекусывал с ребятами на ужин, и заваливался спать. Но
постепенно втянулся. В выходные наладился ездить в центр
города. Ходил в кино, бродил по центральной улице, заглядывал
в универмаг. Добирался всегда на трамвае, обычном, советском.
Посадку-высадку отладил до автоматизма: затруднений не
возникало.
С ребятами, с которыми жил в комнате, сложились ровные,
дружеские отношения. Мы делились едой, частенько по вечерам
жарили картошку. Гоняли чаи и делились впечатлениями,
новостями; играли в шахматы, шашки. Чувствовал себя комфортно
в такой компании.
Так и месяц пролетел…
В приподнятом настроении «практиканты» собрались возле
кассы. Шутки, анекдоты, весёлый говор. Первый же
«счастливчик» разочаровал: сумма зарплаты оказалось в разы
ниже расчётной! Народ возмутился, выбрал делегацию к
начальнику цеха. Несколько часов парились возле кабинета.
Выясняли, сопоставляли — и всё бесполезно, поскольку
бухгалтерия реальная отличалась от нашей. Пришлось смириться и
радоваться тому, что дали. Студенты есть студенты: чуть
повозмущались, пороптали и успокоились. Впереди — летние
каникулы!
Глава 9.
Главные прелести студенческой поры, я, к сожалению, не
опробовал. Только прикоснулся к некоторым. Например, жизнь в
«общаге». Есть тут свои заморочки, чисто студенческие. Да и
слово это, «общага», говорилось по-особенному, с лёгким
пренебрежением и скрытой гордостью одновременно. Откуда
она?… Раз живёшь «там», значит настоящий студент! А те, кто
снимали квартиры, казались частично «полноценными». Такая вот
особенность восприятия.
Моё место «общественного проживания» менялось каждый год.
Соседями по комнате, как правило, оказывались ребята
однокурсники, чаще с разных потоков. И комнаты попадались
разные, от трёхместных — до пяти. Отношения с соседями
складывались всегда ровные, иногда, даже дружеские.
На год общежитие становилось домом. Тут отмечали праздники,
дни рождения. Баловали себя по выходным собственноручно
приготовленными кушаниями: картошкой, супами, макаронами с
тушёнкой. Некоторые ребята практиковали свидания с подружками.
«Лишние» без слов удалялись, скажем, на часок.
Зимой в комнатах было холодновато, мягко говоря.
«Конопатить» окна считалось «неприличным» для студента.
Единственное, на что шли в морозы — оконные шторки скрепляли
между собой канцелярскими скрепками, дабы не так дуло. И можно
было наблюдать такую картинку, когда шторы раздувались от
окна, словно паруса.
В зависимости от минуса за окном, я спасался по-разному:
брал у кастелянши второе одеяло — все они были одинаково
тонкие; или укрывался сверху вторым матрасом. Так и выживал…
Бывало и вином с водкой баловались, хотя такие вольности,
естественно, не поощрялись начальством. Но мы и не
злоупотребляли.
На первом этаже, кроме буфета и подсобных помещений,
располагались читальный зал и красный уголок. «Читалка» была
очень нужным местом, где можно было спокойно позаниматься,
подготовить «лабы», практические; готовиться к экзаменам.
В красном уголке стоял большой телевизор. Наиболее
популярными среди студентов, бывших школьников, были
мультфильмы! Можно было наблюдать такую картину: в четыре часа
вечером раздавались знакомые звуки, предваряющие сборник
мультиков, и со всех этажей, толкаясь, неслись парни и
девушки. Проворно усаживались, кто где смог, и сосредоточенно
устремляли взоры в «голубой» экран! А там неугомонная пара
Волк-Заяц веселила до чёртиков своей бесконечной погоней.
Здесь студенты снова становились детьми. Я с интересом
наблюдал такое перевоплощение.
По-очереди ребята дежурили на «вахте» у входа, помогая
администрации. Несколько раз пришлось и мне подежурить. Нужно
сказать, что особенная атмосфера студенческого общежития
смягчала мои проблемы, рождала ощущение причастности к чему-то
бурно кипящему, непоседливому, окрашенному молодостью. Такое
на съёмной квартире не испытаешь.
***
Был период «картёжного» бума! В один год попались соседи,
научившие играть в английский классический «Покер». Вечерами
собирались в одной из комнат и — «резались»! Эта игра
привлекала своей психологической направленностью. Её основой
был — блеф, умение проявлять выдержку при плохой комбинации.
Сразу же играли «на интерес»: на кон ставили реальные копейки.
Выигрыши-проигрыши получались небольшие — максимум, несколько
рублей. Но азарт подогревался конкретный.
Довольно быстро я понял смысл игры и частенько забирал
«куш» — очевидно, везло. Ощущал себя неловко, но от реванша не
отлынивал. Тем не менее, иногда собирал сумму, тянущую на
приличный обед!
Баян мне в Таганрог, по естественной причине, не привозили.
Потребность в музыке восполнял прослушиванием магнитофона и
пением. Да, когда вечерами оставался один, пел вполголоса для
себя. Такие минуты возвышали, наполняли особенной радостью.
Думалось, вот, выйду когда-нибудь на эстраду, да как спою!…
Мечты-мечты…
Глава 10.
Четвёртый курс — как гора с плеч! Подтянулся физически и
психологически. Как и все старшекурсники, на младших смотрел
свысока, снисходительно. Внутри сидело возвышенное — смог,
добрался! Занятий стало значительно меньше и все по
специальности, в одном корпусе. Ходить много не надо!
Больше времени проводил в читальном и чертёжном залах: много
чертили, считали на примитивной ЦВМ, выступали на семинарах и
конференциях. Курсовые, научно-исследовательские студенческие
работы, практика в конструкторском бюро — как прикосновение к
будущему.
Моя специализация — микроэлектроника. Уже тогда этой
области прочили большое будущее. И, хотя молодые
преподаватели, с малым лекторским опытом, неумело доносили нам
эту дисциплину, я много читал самостоятельно. Лабораторные
выполнял с удовольствием. А первую, самостоятельно
спроектированную, микросхему, просто обожал, будто живое
существо.
И как жаль было потом, что работать пришлось с «железом», а
микросхемы использовать готовые. Будто кто-то тормозил в
Советском Союзе передовые технологии. То, чему нас учили
тогда, в семидесятых двадцатого века, на Западе вылилось в
технологический бум. Все те новшества, на чём нас натаскивали
в ТРТИ, стали основой высоких технологий и современной
компьютерной техники и мобильной связи.
Мой доклад на студенческой конференции по оптоэлектронике,
что тогда казалась чуть ли не фантастикой, хранится до сих
пор. Теперь же, принципы оптоволоконной техники используются
повсеместно.
***
Пятый курс встречал с новыми надеждами и мечтами. Начали
определяться с будущим распределением на работу. И тут, как в
пословице: на ловца и зверь бежит — подсказал один
преподаватель, что в моём родном Донецке формируется новый
исследовательский институт по нашему профилю —
радиоэлектронике. Естественно, нужны все специалисты. Дал мне
«координаты». Ещё несколько ребят из моей группы пожелали
поработать там же. И, вот, к концу первого семестра пятого
курса, мы получили «добро» на преддипломную практику в этом
НИИ.
Из всей моей учёбы в институте, это были одни из самых
светлых, самые радостных дней! Вернее, всё только начиналось.
Работать в Донецке, где осталась школа, прошло детство,
расцветала юность, любовь — иначе, как удачей, не назовёшь.
После патриархального Таганрога, Донецк казался столицей,
не меньше. Поселились в “студгородке”, в общежитии для
иностранных студентов. Две комнаты имели общий туалет и душ.
Воспринял такое, как невиданную роскошь, что дополнительно
поднимало настроение.
***
Новое предприятие ещё не имело своей «территории» и
производственных зданий, поэтому ютилось на половине второго
этажа в Донецком «физтехе». Однако это обстоятельство никак не
снижало его значимости в моих глазах. Наоборот, уже первое
знакомство с людьми, с обстановкой, помещениями, забитыми
аппаратурой — наполняло особенным «духом» настоящего дела,
реальной работы! Такое не передать словами — нужно
прочувствовать. Я был в восторге от увиденного!
Нас приняли, как «родных». Вокруг витала одна
благожелательность, все оформления проходили быстро, без
проволочек. Тема диплома, руководитель темы и практики, даже
место, что в условиях ограниченного пространства было не
просто, выделили сходу.
Без особой раскачки, принялись за дело. Завязались новые
знакомства… В общем, ощущения наполняли меня самые высокие.
Даже зима благоволила: морозы стояли умеренные, снег не
переводился, скользота сильно не третировала. Народ готовился
встречать Новый год. К тому времени «нашему» НИИ уже выделили
площадку на территории бывшей шахты — далеко не лучшее место,
конечно, даже мрачноватое. Однако — своё! Там уже кипели
строительные работы. К концу года, сдали первый админкорпус,
двухэтажный. В нём-то и решили провести свой, новогодний,
огонёк.
Пригласили и нас, дипломников…
***
Душевный подъём не покидал меня. Естественно, я побывал и в
Горловке, у мамы. Автобусы маршрута «Горловка-Донецк»
курсировали через каждые пятнадцать минут и всегда полные.
Автовокзал «Северный» давно стал «родным». Я чувствовал себя
здесь «своим», мне нравилась вокзальная суета, спешащая масса
народа. В таких местах ощущаешь ускоренный темп жизни. Все
рвутся вперёд — и ты вместе с ними.
«Огонёк» проходил в актовом зале, где были расставлены
столы, зеленела и сияла нарядами ёлка; играла лёгкая музыка.
На столах — обильная закуска и выпивка, согласно празднику.
Радовал ассортиментом импровизированный буфет.
За столом, куда меня усадили, я быстро перезнакомился.
Вскоре выпили «Шампанское». Расслабился, повеселел и с
удовольствием делился своими впечатлениями, планами. Одна из
девушек пригласила меня потанцевать…
Да, в ритме танго, передвигаясь по кругу, я научился
«топтаться» ещё в школе. Поэтому кочевряжиться не стал —
правда, предупредил о своих возможностях. Хмель придавал
смелости. Оставив трость, отправился с девушкой на
танцевальный «пятачок».
Ощущения нахлынули восхитительные!
Надолго запомнились ароматы, исходящие от её волос;
невероятное притяжение и нахлынувшая спонтанная влюблённость.
В этот момент, танца, она казалось мне самой красивой, самой
желанной из всех, встреченных в жизни!
Потом мы увлечённо о чём-то говорили за столом; ещё
танцевали. Вокруг гремела музыка, её перекрывал гул голосов, а
я тонул в возвышенных порывах. Причём, паренёк, который
привёл девушку, особенно нам не мешал, хотя и танцевал с ней,
и даже украдкой целовал. Ревность я не испытывал: всё списывал
на раскрепощённую атмосферу праздника, считая «её» уже
«своей».
Да, мы и расстались с лёгким поцелуем, с договорённостью
вместе встретить Новый год. Она сияла передо мной под ручку с
тем пареньком. Так они и ушли…
Окрылённый приехал домой в Горловку. Маме объявил, что
Новый год буду встречать в Донецке, с новыми друзьями. Она
порадовалась за меня. Сама же, как всегда, работала в
праздник.
Когда до Нового года оставались часы, приехал на
«Северный», где мы и договорились встретиться. Взволнованный
ходил по перрону, с удовольствием разглядывая новогоднее
убранство города. Как ни странно, людей было ещё много.
Очевидно, наиболее ленивые спешили с подарками, покупками,
поздравлениями. Дома сияли огнями, елочки на улицах —
гирляндами; ото всюду наплывала музыка…
Уехал я последним автобусом, так и не дождавшись своей
новой симпатии. Перепад настроений был оглушительным! Мама с
отчимом работали в ночную смену, и я «праздновал» один. Такое
случилось первый и последний раз.
Пережил эту «осечку», в целом, легко, поскольку
положительных эмоций присутствовало в достатке. Да и с самого
начала, ещё на «Огоньке», не поверил внутренне в эту «сказку с
принцессой». Поэтому «провальный» финал подспудно ожидал. «Ну,
что ж — сказал себе, — обидно, конечно, но — опыт есть». На
том и успокоился…
Глава 11.
Как всегда, в заботах и суете не забывал о приходе весны.
Её ждал всегда! И как всегда, она, родная, приходила
медленно, раздавая неспешно первое солнечное тепло; ручейки
талой воды; гомон раззадоренных воробьёв и светлеющие лица
людей.
События в моей жизни ускорялись, наполняя особенной
энергией, энергией сбывающихся надежд, планов, устремлений!
Атмосфера конструкторского бюро, где мы, ТРТИшники, «ваяли»
дипломы, становилась привычной. Чертёжные доски, уставленные в
строгие, почти солдатские, шеренги; листы «ватмана»,
заполнявшие все свободные места и столы; сосредоточенные лица
инженеров, техников, да и начальников — создавали атмосферу
присутствия и участия в чём-то важном, значимом.
Коллектив нового института был молод: директору, да и его
помощникам, только перевалило за сорок. Начальниками групп,
отделов, секторов были недавние студенты, в основном, физико-
технического института. Перспективы профессионального роста
вырисовывались для каждого, необделённого хотя бы маленьким
талантом, очевидные.
Мой диплом, в части чертежной, я «накропал» быстро и с
энтузиазмом набросился на пояснительную записку. Процесс
проходил, что называется «по маслу». Уже ощущал себя
полноценным инженером-конструктором. Руководитель нашего
отдела, жена директора Валентина Ивановна, очень
благожелательная, умная женщина — не раз говорила, что ждёт
нас; наши руки и головы очень нужны предприятию. И это
радовало, возвышало и стимулировало.
***
К тому времени, многие мои одногруппники успели обзавестись
семьями, причём, даже самые «скромные и тихие». Прям, поветрие
какое-то. По этому поводу меня частенько подначивали,
подшучивали, давали советы. Я шутливо отнекивался, обещал
исправиться…
В отделе были молоденькие девушки, и инженеры, и техники.
Особенно много было «кандидаток» в канцелярии, библиотеке и
других вспомогательных службах. Некоторые нравились, подспудно
возникали какие-то намерения. Но присутствовала некая стена,
выстроенная служебными отношениями. Добавляла свою долю и моя
инвалидность: вокруг, как и в ТРТИ, столько полных сил,
здоровых, образованных молодых парней! Куда мне тягаться с
ними?…
Вместе с весной надвигались традиционные праздники: Пасха,
Первомай и день Победы. В том, 1976 году, они собрались
вместе, подарив выходные на целую неделю с хвостиком. И я
отправился в родную деревню, Валуй. Там традиционно собирались
на Пасху, на кладбище, все родственники. По возможности,
конечно. По этой причине, значение светлого православного
праздника умножалось многократно.
Съезжались издалека. А уж из Донбасса — тем более.
Получалась этакая встреча, достаточно многочисленная и
волнительная, желанная, усиленная рюмкой местного
«горячительного»! Толпой ходили от могилы к могиле и поминали
умерших. Тяжеловато потом было некоторым добираться до «хаты»,
но отклонения не выходили за норму.
***
Для меня главным событием стало прибытие моей сестры,
Вали! Личная жизнь у неё складывалась непросто: далеко не по
любви, а, скорее, по обстоятельствам, вышла замуж в
упоминаемом мною городке Валуйки.
Приехала туда после размолвки с мамой. Да, начальную школу
Валя закончила, живя у дальних родственников в Валуе,
прекрасных людей, деда Петьки и бабы Ганны Селезнёвых — земля
им пухом! Заканчивать школу Валя приехала в Горловку, к маме.
Отношения у них не складывались с самого начала.
Валя выросла в другой семье, с другим пониманием, что
хорошо, а что плохо. Она прямо высказывала своё неудовольствие
царящей в семье грубостью, постоянными ссорами мамы с
отчимом. В центре скандалов стояли деньги, вернее, зарплата, и
измены отчима. Кто прав, кто виноват — разобраться сложно.
Одно слово: чужие отношения — потёмки. Валя же, по наивности
своей и молодости, пыталась вмешиваться. Пользы от этого
никакой, а отношения с мамой портились.
Была Валя симпатичной, даже красивой, девушкой-подростком.
Естественно, у неё появились поклонники, а потом и любовь.
Когда бывал на каникулах, сестра делилась своими тайнами,
показывала фото «своего» парня. Строила планы, даже плакала.
Однажды засиделась на свиданье до утра. По этому случаю,
мама устроила «взбучку». Эта стало последней каплей — сестра,
никого не поставив в известность, собралась и уехала. Сначала
в нашу деревню, а потом нашла работу в Валуйках. Там и
натолкнулась, говоря современным языком, на «крутого»,
местного заводилу. Тот взял её практически силой. Поскольку
Вале нужна была опора, хоть какая-то, она и согласилась выйти
замуж. Успела родить дочь Иру. И всё же не смогла жить с
нелюбимым и развелась…
С такой сестрой мы и встретились среди могилок, под уже
тёплыми лучами солнца, в толпе многочисленных родных и
земляков деревенских.
В конце апреля погода радовала: зацветали сады, всюду
пробивалась травка, первые листики; вовсю суетились и
горланили птички. Воздух поедался, как аппетитный
ароматизированный пирог!
Наши встречи с Валей были редкими, оттого и радостными.
«Одна кровя» — говорила сестра шутливо. Я смотрел на Валю, на
своих родственников: деда, бабушку, дядьку, двоюродного деда и
детей его, моих дядек; братьев меньших, людей обычных,
деревенских по сути — и испытывал причастность к чему то
большему, чем понятие «родня». Похоже, это и было то самое —
чувство земли предков. Хороших или плохих — не важно. Как
известно, свою мать и родных не выбирают…
После кладбища, праздник продолжился в домашних условиях.
Разговорам, казалось, не было конца: не виделись год, как
минимум. Из-за стола переместились на улицу, на лавочку. Тут и
песни запели, кто-то пустился в пляс. Умела моя родня
веселиться, что ни говори. Там и вечер подкрался. Повеяло с
луга прохладой. Жемчужной россыпью засверкали звёзды, а мы с
Валей всё беседовали…
Глава 12.
На следующее утро расставание было трогательным, с лёгким
похмельным завтраком. Кто-то ещё задерживался, но в основном,
народ заторопился в дорогу. На утренней электричке, вместе с
Валей, мы ехали в Валуйки: она пригласила в гости.
Для меня понятие «судьба» — совсем не абстрактное.
Некоторые считают, что человек — хозяин своей судьбы. Другие —
что высшие силы дают каждому то, что заслужил. Третьи, что с
самого дня рождения каждому человеку назначен «свыше» свой
путь. Четвёртые, что судьба — стечение случайных обстоятельств
и так далее…
Наверное, истина, как всегда, где-то посредине. Так в
мусульманском Коране сказано: «человек получает то, к чему
стремится сам…» И здесь, как мне кажется, сливается всё,
отмеченное выше.
К тому моменту, когда мы с Валей встретились в электричке с
её деревенской подружкой детства, Зоей, события моей жизни
подошли к определённой, значимой черте. Здесь и окончание
института, и определённость с местом будущей работы; и моё
«созревание», в плане отношений с девушками-женщинами; и
подспудное желание — определится, наконец-то, с выбором
«подруги жизни».
Был уже опыт на этой стезе…
***
Да, случалось за последние годы предлагать «некоторым
дамам» свою «руку и сердце». В таких предложениях
присутствовала одна особенность: подспудно знал, что или уйдут
«кандидатки» от ответа; или попросят подумать, что равнозначно
— «нет»!
Откуда такая уверенность?…
Во-первых, внутренне ощущал, что не моя это женщина, не моя
судьба. Поэтому предлагал неубедительно, даже робко, будто
боялся, что согласятся. Моя «избранница», наверное, это
чувствовала и осознанно, или неосознанно, делала выводы. Во-
вторых — инвалидность моя. Не всякая, даже при всех моих
достоинствах интеллектуальных, решится связать себя навечно с
неполноценным. Молодым женщинам всегда хочется иметь при себе,
как минимум, здорового, крепкого мужика. Пусть и не красавца,
пусть и туповатого, простоватого и «того» подобного.
Такие «предложения руки» вытекали не изнутри меня, а
сообразно ситуации: она требовала подобное и я, как правило,
будучи во хмелю, раскрывал душу, проявлял благородство и —
предлагал! Когда трезвел, ситуация «уходила», и я благоразумно
не третировал больше «подружку»; она тоже не «развивала тему».
Свобода сохранялась, что радовало и огорчало одновременно.
***
Вообще, иногда казалось, что какая-то невидимая рука, сила,
провидение удерживали от ошибок. Только позднее осознавал, как
мог испортить себе жизнь, причём навсегда.
Вот, пример…
Приехал на новогодние каникулы домой: тогда учился на
четвёртом курсе. Мама встретила с новостью: у нас в гостях
Вася, мой интернатовский одноклассник. Тот самый, с которым
когда-то встречались с девочками, с моей Любой, в том числе.
Обрадовался. Посидели, поговорили. Слегка отметили встречу.
У Васи «не работала» одна рука, левая: висела, как плеть.
Остальное болезнь не затронула, поэтому в школе он слыл лучшим
футболистом. После интерната, парень закончил училище по
ремонту бытовой техники, в частности радио-теле приёмников. На
данный момент работал в телеателье рядом с маминым домом.
Потому мы и встретились. Вот, такое совпадение.
До Нового года оставался почти целый день, и Вася пригласил
съездить к нему, посмотреть на его житьё-бытьё. Почему бы и не
поехать?… Там тоже слегка отметили, и назад (праздновать
договорились у мамы) возвращались на подпитии, за пару часов
до нового года.
Погода стояла прекрасная: шёл лёгкий снег, слегка морозило.
Возбуждённые лица людей, праздничная иллюминация, запахи ёлок,
снующий народ — всё складывалось в приподнятое настроение, к
тому же разогретое спиртным. Мы стояли на остановке трамвая,
шумно беседовали, вспоминали интернат.
***
Она стояла в сторонке одна, с откровенным макияжем,
уложенной лаком причёске с завитушками. Одета легко, в
приталенном тулупчике, на ногах красные сапожки с высоким
каблуком. В общем, выглядела куколкой! К тому же вертелась на
месте, смотрела по сторонам с робкой, слегка напряжённой
улыбкой — будто приглашала полюбоваться ей.
Трамвай запаздывал…
Естественно, мы обратили внимание на одинокую «куколку» и
бросали в её сторону заинтересованные взгляды. Девушка не
оставалась в долгу и кокетливо морщила лобик, водила очами.
— Давай её заберём с собой! — шепнул вдруг Вася.
— Не согласится — такая красотка… — засомневался я.
— Не робей! По-моему, она под хмельком, — разгорячился товарищ
и потянул меня к девушке.
В успех этой затеи не верил, но набрался смелости, подошёл
к ней, поздравил с «наступающим». «Куколка» с готовностью
ответила, Вася тут же вставил анекдот и знакомство состоялось.
На предложение «вместе встретить Новый год», она лишь слегка
замялась с ответом. Я с трудом сдерживал свой восторг!
Далее всё двигалось настолько легко, непринуждённо, что
происходящее показалось мне новогодней сказкой с красавицей
снегурочкой! Да, хмель делал своё дело: он многократно
усиливал чувства, украшал чрезмерно всё и вся.
Дома, мама встретила гостью благожелательно. Время
двигалось к полночи, стол ломился, телевизор пел и танцевал.
И, вскоре, праздник перешёл в конкретную плоскость. С Томой мы
сидели рядом. О чём-то весёлом переговаривались, чокались,
пели песни со всеми. Мои движения становились всё смелее:
сначала притронулся до руки, затем приобнял, потом незаметно
чмокнул в щёчку. С её стороны веяло только благосклонностью и
поощрительной улыбкой. Близость девушки, её ароматы —
дополнительно кружили и бросали в объятия неги.
Васька вымученно лыбился напротив, посидел с часок и
распрощался: благо трамваи ходили до утра.
Как всегда, под праздничное утро, усталые, пьяненькие,
наконец-то созрели ложиться отсыпаться. Тома помогала маме
убирать со стола. А я ушёл в спальню с внутренней дрожью:
очень хотелось предложить новой подружке совместное ложе. Но,
согласится ли? Так сразу в постель?…
Она согласилась — легко, без всяких оговорок, сладко обняв
меня! Я просто растаял — «слов не было и буквы кончились», как
говорили в те времена.
***
Вот, так и закрутилась моя новая, неожиданная, совершенно
случайная, сдобренная алкоголем любовь. К тому же не детская,
а уж очень взрослая.
Однако уже в первое наше утро проявились вещи, которые
тронули неприятно. Просветлевшим взглядом увидел её лицо без
макияжа — и красота не та, и возраст не юной девушки! Ситуация
тянула на анекдотическую.
Зашёл в туалет и передёрнулся — пахло табаком! Она ещё и
курит?… За завтраком становилось ясно, что девица явно не
отлынивает от винца — я был ошарашен! Во мне начали бороться
два мощных чувства: одно подсказывало, что ошибочка вышла;
другой — но как сладко с ней! Расставаться-то не хочется.
Образ той «куколки» пока ещё довлел над новым обликом, прямо
противоположным.
Вскоре добавился ещё сюрприз — у неё и дочь есть! Я уже
ощущал себя рыбой в сетях. Тома видела мои колебания, сомнения
и снижала их особенной нежностью и лаской. Да и мама поначалу,
понимая, что женится сынку пора, даже поддерживала моё
увлечение. Более того, Тамара, с согласия мамы, фактически
переселилась к нам! Принесла вещи, даже свою посуду.
Приехав в институт после этих знаменательных новогодних
каникул, я попытался трезво оценить ситуацию. Моя врождённая
доброта, чувство справедливости, что называется «подставляли».
Разум говорил — нужно решительно рвать эту связь. А
благородные принципы требовали жертвы: как же она будет с
ребёнком, пусть и не моим, без меня? Не по-людски это!
На четвёртом курсе текущих занятий было мало: в основном,
курсовые работы; отчёты по научной работе; подготовка к
конференциям… В общем, у меня выдалось свободное время,
недельки на две, и я отправился домой, к Тамаре.
Она уже обосновалась в доме, обвыклась. Встретила меня, как
мужа, наверное: объятия, поцелуи, поощрительные улыбки.
Сомнения было улетучились, но мама выглядела хмурой и
настороженной. Через день, когда пыл встречи с «женой» поугас,
отправила Тому в магазин.
Разговор с мамой был мучителен для меня. Мама говорила
откровенно, по-простому:
— Поганая эта девка. Пьёт, курит, да и на сторону поглядывает.
Это она сейчас тихая…
От этих слов я впал в прострацию, даже слёзы навернулись.
Потом закрылся в туалете и, глотая горечь, переламывал себя.
Объяснение с Томой — соль на рану. Но решение было принято.
Вот, так и закончилась моя первая «женитьба». Как не сказать
здесь спасибо маме или силам свыше! Ведь мог «влипнуть по
полной», как говорили студенты. Поучительного набрался под
завязку. С тех пор к случайным знакомствам отношусь с крайней
осторожностью.
Глава 13.
Итак, мы, с Валей, встретились в электричке с её
подружкой…
Разговорились. Зоя ехала с пересадкой в Валуйках в Новый
Оскол, где работала в садике после окончания училища.
Аккуратная причёска, облегающее, в меру короткое платье и очки
— придавали ей особенную строгую привлекательность и мягкую
сексуальность. Внешняя строгость оказалась обманчива: Зоя
светилась благожелательностью; с удовольствием поддерживала
шутки; искренне смеялась.
Понравилась она мне сразу. Валя уловила моё настроение, и
пригласила подругу в гости — сестра снимала домик. Почему бы
не продолжить праздник?…
Дальше всё было как прорыв, как прозрение! Небеса явно тут
поучаствовали. Мы с ускорением устремились друг к другу. Когда
вчетвером уселись за праздничный стол — к нам присоединилась
дочь сестры, дошкольница Ира — мы, с Зоей, окунулись друг в
друга, не замечая ничего и никого. Произносили тосты, пели во
весь голос, пили вино на брудершафт. Шутили и самозабвенно
смеялись.
Валя с улыбкой поглядывала на нас и только поощряла это
добровольное сумасшествие. Взбудораженных, опьяневших уложила
спать в одной комнате: по-другому не получалось, поскольку
комнат и было всего-то две в доме. Зое выделили раскладушку,
мне постелили на полу.
Как я оказался возле Зои на раскладушке?… Как мы там
уместились вдвоём?… Эти минуты остались бурной памятью на
всю жизнь! Целуя, нежась, я и песни ей пел, и стихи читал, и в
любви объяснялся. И перед тем, как уснуть — сделал
предложение.
«Так сразу?» — поразилась Зоя. «А чего тянуть? — улыбался
я. — Были у меня и женщины, и девушки. И только о тебе я могу
сказать — моё!»
Обнявшись, мы так и уснули…
А за окном пылал цветами май. Сумасшедшие запахи заполняли
все уголочки и закутки. Звёзды, собравшись в яркую гирлянду,
озорно и одобрительно мигали нам из вечных глубин. Что-то
случилось!…
***
Дальше события развивались на розовом фоне зарождающейся
любви. Она уже сидела во мне органично: чтобы ни делал, о чём
ни думал, даже во сне, — всё окрашивалось одним цветом, цветом
нежной влюблённости. Она придавала невероятные силы и энергию:
написание диплома двинулось быстрее, веселее и продуктивнее.
В перерывах писал Зое письма со стихами. Таганрогская весна
особенная: город утопал в цветах вишен, абрикос, яблок. Их
ароматы врывались в окна и будоражили, возвышали и
воодушевляли.
Так и подоспела защита диплома…
С ночи постарался выспаться. И утро удалось отменное: лучи
солнца мягко стелились по комнате, ненавязчиво предупреждая —
пора вставать…
Оделся по деловому: костюм, белая рубашка и галстук. Такая
одежда «организовывала», придавала ощущение праздника. Шёл в
институт с папкой, с чертежами в тубусе и лёгким напряжением.
Именно, лёгким, поскольку чувствовал себя «на уровне», да и
привык за эти пять лет что-то «сдавать», начиная с экзаменов,
зачётов и заканчивая обычными «лабами».
Смотрел на веселье природы, на проскакивающих мимо
студентов; на светлые лица людей и думал, что вот он, финал.
Финал моих трудов и преодолений. Добрался-таки, осталось-то
совсем ничего!
Защищался уверенно, на вопросы отвечал чётко, грамотно.
Даже не сразу осознал, когда всё закончилось. Вышел в коридор,
где толпились возбуждённые «дипломники», вытер пот со лба;
приободрил «очередников» и стал ждать результата…
Наконец, последний «защитник» выскочил из аудитории; ещё
несколько минут напряжённого ожидания, и нас пригласили
вовнутрь.
Стояли мы шеренгой перед комиссией и вслушивались в голос
председателя. «Мандраж» присутствовал, конечно. Моя фамилия
отозвалась колокольным звоном, а оценка пролилась целительным
душем — «отлично»! Всё вокруг стало другим: стены, столы и
люди. Исчезла стена некоего отчуждения, струны внутри
оборвались, и потоки радости наполнили меня до самых клеточек.
Уже видел счастливые лица моих родных: мамы, сестёр, и
отчима, в том числе. И, конечно же, мысленно писал письмо со
стихами для будущей «подруге жизни», Зое.
***
Дальнейшее слилось в одну счастливую кутерьму: в общаге
слегка отметили событие; ребята побежали на танцы, в ресторан.
А я начал прощаться с городом: прошёлся по Ленинской, заглянул
в «любимые» уголочки; полюбовался морем возле памятника Петру
Первому. Какая-то грусть присутствовала: всё-таки отдал пять
лет жизни, и непростой был этот период. И всё же чувство
победы скрашивало всё чёрное, тяжёлое, что пришлось пережить.
Впереди новый этап, да какой! От грядущих перспектив голова
кружилась, а душа купалась в море восторженных ощущений.
А над Таганрогским заливом отливало синевой небо с брызгами
белесых облаков. Под обрывом копошился порт с кранами,
контейнерами, электрокарами и большими кораблями у причалов.
Грохот, лязг железа, гудки…
А вдали скользил пёрышком парусник. Он устремлялся куда-то
вдаль, будто судьба моя…
Часть 4. Белая Русь, ты моя!
Глава 1.
Прежде чем перейти к «семейно-трудовому» этапу моей жизни,
хочется коснуться каникул и, в частности, поездок в Белоруссию
— туда, где был рождён.
***
Летние каникулы в младших классах — как уже упоминал —
проводил в Валуе. Пока был маленьким, меня отвозили. Когда же
подрос — в районе 12 лет, добирался самостоятельно.
Так получалось, что ехать приходилось с пересадками и
ночью. В памяти отложилась постоянная спешка, толкотня,
забитые общие вагоны, когда ни то что сесть, стоять было
негде. Доходило, что приловчился «спать-кемарить» стоя. Соседи
«по несчастью» подпирали надёжно, так что падение исключалось.
Приезжаешь в полночь в Валуйки и маешься в зале ожидания до
утренней электрички. Смотришь, разлепив сонные очи, на
вокзальные большие часы и поражаешься этой стрелке, которая ну
уж очень медленно движется. А скамейка давит во все места —
успеваешь только переминаться с одной ягодицы на другую да
голову не знаешь куда приткнуть.
Вокруг, на сиденьях, в разных позах тягомотился ожидающий
народ. Частенько оживляли картинку неугомонные цыгане. Они
постоянно о чём-то между собой спорили, пререкались с
уборщиками и милицией. Потом, таща немерянные узлы, удалялись
«шумной толпой»…
Гудки поездов, гулкие объявления дежурной по вокзалу, стуки
входных дверей, чье-то выкрики и ругательства на фоне казённых
«ароматов» — убаюкивали своеобразно.
Иногда везло — удавалось успеть на проходящий пассажирский
поезд. Он довозил к четырём утра на «нашу» станцию — Бирюч.
Эта станция, расположенная в трёх километрах от деревни, была
своеобразным центром. Тут ютились «Заготзерно», строительные
магазины, бензозаправка, столовая и иные городские прелести.
После беспокойной гулкой поездки, деревенские просторы
встречали «своей» тишиной. «Чвиркали» кузнечики, уже пытался
будить округу петух, ему подгавкивали собаки. И всё на фоне
утренней зари, когда солнца ещё нет, но восток разгорается и
украшается лилово-красными полосками облаков. А какие ароматы
ласкали городской нос!… Тут и кора брёвен, разбросанных у
насыпи; и мазут, обильно умостивший рельсы и шпалы; и запахи
сена, соломы и цветов. Особенно тянуло влагой и терпким,
сладостным с лугов и далёких ставков. Как правило, надо всем
стелился лёгкий туман.
Обязательно несколько минут любовался этой истинно
деревенской картинкой, поглощая воздух полной грудью!
Красота!…
Что интересно, идти-то неблизко, но вышагивал бодро. И
только поднимающееся солнце, припекая, тормозило передвижение.
Но всё это мелочи — впереди родные хаты!…
***
Гостил, в основном, у деда Ивана. Всё бы ничего, но
строгость бабушки Марфы, её натянутые отношения с мамой
смазывали впечатления. Поэтому просто обожал бывать у деда
Петьки и бабы Ганны, где жила Валя. Радостное ощущение
свободы, близость сестры, игры, которые нам никто не запрещал,
— создавали особенную, раскрепощённую атмосферу.
Время, проведенное у этих замечательных людей, отразилось в
памяти светлым проблеском. Именно проблеском, потому как было
коротким: меня быстренько забирали на другой конец деревни, к
бабе Марфе. Валя же навещала меня, привозила подарки, скажем,
конфеты, пирожки. И её приезд был тоже праздником.
Большим разнообразием эти летние каникулы не отличались:
сад, огород; игры в карты с соседскими пацанами; гостевание у
дядьки Коли. Иногда скука разбавлялась празднествами, да баян
выручал.
Становясь старше, иногда прогуливался один. Так пересекал
железнодорожную насыпь и поднимался вверх, к посадке. Отсюда,
с высоты холма, деревня смотрелась целиком. С удовольствием
любовался лугами, заросшими вербами и кустами диких ягод;
полями, тянущимися по холмам жёлтыми полосами пшеницы и
зелёными — гороха. Дедов дом выделялся росшим у палисадника
высоким тополем. Для меня — это был символ. И как было жаль,
когда дерево спилили. Вместе с ним будто ушло что-то своё,
личное.
Как-то, в лет четырнадцать, когда и усики на верхней губе
стали пробиваться, зашёл в гости к двоюродному деду Яшке. К
нему испытывал повышенную симпатию за непобедимый оптимизм и
природный, чисто «хорошиловский», юмор. Меня он называл
«Валерий Чкалов», всегда «подначивал», правда беззлобно.
Обожал песни и частенько слушал мой баян: очень нравился ему
вальс «Берёзка».
Встретила Тихоновна, жена деда, грузная, строгого вида
селянка. Отличалась повышенной поворотливостью: так, в летнее
время возила на электричке продавать в городе огурчики,
помидорчики и иное. Отличалась разумной рассудительностью,
любила давать советы всякие. В усадьбе у деда Яшки всегда
соблюдался порядок и чистота.
Когда откушали и попили чаёк, дед, по-солдатски козырнув,
вышел по делам, а Тихоновна посмотрела на меня пристально:
— Вот, ты всё у деда Ваньки прохлаждаешься летом. А, ведь, у
тебя родня по отцу в Белоруссии. Навещал ли когда?…
Глаза её смотрели с осуждением, а голос звучал менторски.
— Ты уже большой стал — проведал бы белорусского деда? Да и
бабка ещё живая? — наседала на меня Тихоновна.
Я пожимал плечами, отчего-то краснел и чувствовал себя
виноватым — а действительно, про отца столько разговоров, а на
его родине так и не побывал! С этого момента твёрдо решил: на
следующие каникулы поеду в далёкую Белоруссию. Мама мой выбор
одобрила…
Глава 2.
Погрузили меня на поезд с баяном: провожали мама и отчим.
Процесс проходил как всегда в спешке, поэтому проводы были
короткими, без долгих наставлений и слёз.
Время в пути — полтора суток. Чем ближе подъезжали к
Минску, тем больше волновался: встретит ли кто? И как
встретят?…
А родня здесь осталась большая: у бабы Ганны и деда Серёги
родилось аж семь детей! К моему приезду оставалось пятеро:
старшая тётя во время войны работала медсестрой, умерла от
туберкулёза; ну и отец…
Вот и Минск! Я с интересом разглядывал пригороды,
подъездные полустанки, станции, многочисленные переезды.
Столица надвигалась вырастающими домами, расширяющимися
улицами, проспектами с потоками автомобилей и массой суетливых
людей. Нарастал и городской гомон.
Вокзал приятно поразил монументальностью и чистотой. Мне
помогли выгрузиться из вагона, я отодвинулся в сторонку и стал
оглядываться, с интересом рассматривая детали зданий, отмечая,
на всякий случай, грузчиков с колясками.
Прихрамывающий мужчина уверенно подошёл ко мне.
— Из Донецка? Валера? — короткие вопросы произносились с
доброй искоркой в тёмных глазах.
Я только кивал головой и растерянно улыбался. Оказалось
меня встречал муж тёти Насти — Миша. Что у него было с правой
ногой — укороченной и негнущейся в колене, так и не узнал, но
ходил он уверенно и быстро.
Мужчина легко поднял баян, кивнул мне, и мы пошли,
синхронно хромая, к автобусной остановке. Шли молча. Я
приглядывался к мужику, и мне он чем-то напоминал отца.
Строение лица, широкие плечи, вихры волос и строгая доброта в
глазах. На самом деле, сходство с отцом было мизерное, но вот
такое ощущение поселилось во мне и сидело долго.
Ехали мы под Минск в посёлок Боровляны, тот, где меня
маленького регистрировал отец. Дорога стелилась добротная, по
бокам зеленел лес, в основном, сосново-еловый; его кроили
песчаные дороги с колеями, заполненными водой. Постоянно
попадались аккуратненькие деревеньки и посёлки.
Жила моя тётушка с семьёй, с тремя детьми — меньшая, Лена,
лежала в коляске — в деревянном доме барачного типа, в двух
комнатах, с общей кухней и туалетом на улице. Обстановка не
слишком чтобы, но угол свой и грела надежда о скором вселении
в трёхкомнатную квартиру многоэтажного дома в новом
медицинском посёлке.
Да, здесь, среди сосен и берёзовых рощ, располагался
медицинский район республики: центральные больницы разных
профилей, санатории и госпитали, в частности — госпиталь
инвалидов отечественной войны. Там и работала тётя медсестрой,
а дядя завхозом.
Тётя Настя — сама доброта и участливость.
Вообще, уже по дороге, в меня вселилось необычное ощущение
прибытия на Родину! Всё вокруг казалось родным, близким, даже
знакомым. Будто жил тут всегда и никуда не уезжал. В Валуе
такого не испытывал. Только сейчас, с возрастом, понял, откуда
такое — от моих родственников белорусских! Именно их внимание,
соучастие, бескорыстие и доброта — создавали чувство родства,
ощущение «своего» ко всей белорусской земле: к лесам, дорогам,
поселениям и людям.
Привечали, как взрослого: стопка медицинского спирта с
домашними разносолами, многие пробовал впервые. Атмосфера
витала уж очень благожелательная — с такой ещё не сталкивался.
Долго расспрашивали о моём житье-бытье. Попросили что-нибудь
«изобраазить» на баяне…
На следующий день, пока все были на работе, а дети в школе
и в садике, я исследовал посёлок. Место — курортное! Вокруг
высокие сосны, вперемешку с елями. Их разбавляли берёзовые
вкрапления. Надо всем витали острые ароматы соснового леса,
где смолянистое мешалось с древесным. Дыши — не надышишься — я
был в восторге!
Понятное дело, долго тут не задержался: вскоре пациент
тёти, инвалид, повёз меня на мотоколяске в деревню к деду
Сергею.
Глава 3.
Шоссе на Москву, которым мы ехали, отличалось качеством и
ухоженностью. Таких дорог ещё не приходилось видеть: лучшее,
где ездил — Горловка-Донецк, постоянно ремонтировалось. К
самой деревне добирались, свернув с шоссе, по просёлочной,
песчаной, с колеями, в которых плескалась вода после недавнего
дождя. Водитель, паренёк без обеих ног, мастерски использовал
обочину, объезжая солидные лужины. Иногда казалось, что не
проедем, но юркая мотоколяска справлялась с преградами.
Мы то ехали через лес, то проскакивали поля, колосящиеся
рожью; то въезжали в деревеньку, то гудели возле стены леса.
Настроение витало приподнято-напряжённое: боялся, что где-
нибудь застрянем и постоянно думал, как там, у деда, бабушки.
Родные люди, а никогда не видел, разве в младенчестве…
***
Деревня оказалась маленьким, с чудным названием Митьковка,
хуторком — пять деревянных хат по краям внушительного выгона.
Расположился хутор на возвышенности, которую с запада
очерчивала грунтовая дорога и уже привычный лес. Сказочное
место да и только! До ближайшей большой деревни — пять
километров.
Поднялись на бугорок: справа «журавль» с ведром и рубленый
колодец; чуть вперёд и левее добротная хата из брёвен с
синими наличниками на окнах. «Штакетный» палисадник, в нём
берёзки. У ворот скамейка и — плотненький, с молодецки
выпрямленной спиной дед. Он, лысый, белый, слеповато щурился и
дымил самокруткой. Вместо левой ноги — самодельная деревяшка;
рядом — сучковатая палка. Да, мужик потерял ногу, когда
партизанил в отечественную.
Так мы и встретились с моим белорусским дедом.
Почему этот момент врезался в память навсегда?… Кажется,
будто вот-вот оно было! Всё проходило по-простому, обыденно,
но вспоминается и видится одна и та же картинка: кряхтя
поднялся дедок, вглядываясь в гостей и криво улыбаясь. Подошёл
хромая, протянул руку и крепко обнял другой. Вопросов не
задавал — словно расстались недавно. Мысль, что это отец моего
отца так взволновала, что слёзы невольно затуманили глаза.
Ведь отец сидел во мне, как очень дорогое, но недостижимое…
Тут же открылась дверь ворот и появилась бабушка —
коренастая, крепкая женщина со светлыми добрыми глазами и
робкой улыбкой. На голове — серый платок, одета в длинное
тёмное платье. От неё пахло молоком и тестом — это я
прочувствовал, когда обнимались.
Ощущение, что ты попал домой, только усиливалось.
— Ну, заходи в дом, внучок, — протянул руку дед, демонстрируя
крепость заскорузлой, мозолистой ладони. Бабушка вытирала
глаза, кивала головой и улыбалась. И мы вместе поковыляли в
дом.
С помощью соседа — молодого парня — занесли водителя.
Бабушка засуетилась накрывать стол, а я, приходя в себя,
растерянно улыбаясь, оглядывался, осматривался…
***
Это была настоящая избушка, разве что не доставало курьих
ножек да поболее размерами. Внутри отделки какой-либо, хотя бы
досок или штукатурки, не угадывалось — голые брёвна,
переложенные чем-то мшистым.
Слева, в углу, икона, обрамлённая расшитым полотенцем; по
периметру угла — длинные скамейки, а перед ними основательный
деревянный стол. Прямо от входа — русская печь с лежанкой и
скамейкой внизу. Деревянная стенка с дверным проёмом, который
закрывала потрёпанная занавеска, отделяли от прихожей
кухоньку. Там громоздился стол в посудой, лежали в углу
дрова; стояли рогачи, вёдра с водой, прихваты и чернел зев
печки.

Вход на вторую половину — через двустворчатую дверь. В этой
части дома сочетались гостиная и спальня. Слева, за
занавеской, впритык стояли кровати, упиравшиеся в «грубку» —
печку для «подогрева» в зимний период. Справа, возле стен,
выстроился ещё один ряд кроватей с пирамидой подушек; над ними
высели коврики и многочисленные фото в рамках. На полу
стелились дорожки из самодельной разноцветной ткани. Перед
окнами — стол со скатертью. На потолке довольно современная
люстра. Всё отсвечивало чистотой, порядком и поражало
своеобразным уютом. Приятно пахло дымком, деревом и смолой.
***
Наконец, все уселись за стол — я умостился у окна, и из
него мельком разглядывал двор. Там прогуливались внушительного
вида свиньи, нагловатые гуси и радужные куры. Полный сельский
набор домашней скотины и птицы.
А на столе дымилась огромная сковородка с картошкой-
бульбой. Для меня оказалось вновинку, что отваренная в чугунке
бульба, вместе с кусками сала, в сковородке купалась в жире!
Пробовал так впервые — оказалось очень вкусно. Это с слову, о
здешней кулинарии скажу отдельно.
Ну и как без «горелки»?… О белорусской «самоварке» нужно
высказаться предварительно. «Гналась» она из браги, в основе
которой — ржаная мука. Выстаивалась долго. Точный рецепт не
знаю, но наличие дрожжей не помню: скорее, их не было.
Крепость «горелки» выдерживали в районе тридцати градусов,
может и ниже. Вкус был оригинальный, такого «напитка» у нас в
Валуе не «выгоняли».
Первая же чарка запьянила и затуманила. Тут же расслабился,
и разговор пошёл веселее и предметнее. Смотрел на предков
своих и наливался особенным ощущением родства, Родины. Такой
она, наверное, и должна быть: патриархальная, с простым бытом;
религиозная, трудолюбивая, наполненная опытом предыдущих
поколений их победами, бедами и поражениями…
Естественно, когда подвыпили и закусили, перешли к баяну.
— Ну-ка, покажи, на что способен! — весело гудел дед и тут же
затянул: «Степь да степь кругом».
Сориентировался быстро, и вскоре мы горланили народные песни
так, что на дворе всполошился петух и загоготали гуси! Затем
закрутился «Краковяк» и «Барыня». Бабушка пустилась в пляс, ей
помог и дед: он вытаптывал ритм на месте, вдалбливая деревяшку
в пол!
Так что встреча прошла на уровне…
Глава 4.
Когда напелись, наплясались и, естественно, насытились —
проводили мотоколяску, предварительно нагрузив водителя
всяческими деревенскими гостинцами.
Мне, как гостю, предложили передохнуть, для чего выделили
кровать за занавеской в зале. И я, удовлетворённый, слегка
опьяневший, подуставший, заснул с приятными сновидениями.
Проснулся от звуков разговора в прихожей: появилась семья
дядьки Васьки. Они строили дом в соседнем селе Зоричи и
временно жили здесь. Семья уже была внушительной: трое детей,
младший, тоже Васька, сосал соску в коляске. Прибыли после
работы на стройке. К тому же дядька имел уважаемую должность
лесника, а тётя учила детей в школе.
Новое знакомство, объятия и подоспевший ужин, как приятное
дополнение.
***
Так и начались мои каникулы в отдалённом маленьком дедовом
хуторке на Белой Руси.
Что можно сказать о языке белорусском?… Мне он напоминал
древнерусский. Вот эти «яго, каб, чагош, дяровня» и т.д. —
ласкали слух и были абсолютно понятны. Такой стиль русского
языка усиливал ощущение пребывания в сказочном краю древности.
Да и чисто русских слов наблюдалось явное преобладание. Я с
удовольствием слушал своих родственников и с упоением внимал
их необычным оборотам и выражениям. Понятийной, языковой стены
у нас даже и не намечалось…
На следующий день с утра собрались в лес по грибы и ягоды.
Зачинщиками похода стали двоюродные сестрёнки, Галя — младше
меня лет на семь и ещё меньшая Аня. Подружились мы быстро и
естественно. Несмотря на возраст, девчата выглядели очень
самостоятельными и в грибно-ягодном деле опытными.
А по крыше и окнам тарабанили капли дождя, навевая грустные
мысли: до грибов и ягод ли?…
Позднее оказалось, что дождь — своеобразная
примечательность этих мест, во всяком случае, в те времена. Не
помню ни одного лета, чтобы хоть недельку посветило солнце.
Дождь лил, казалось без передыху. Благо, песчаная почва
быстренько впитывала небесную влагу. Тем не менее, до конца
лужи и дорожные колеи не просыхали. Умение находить
«удобноходимую» обочину стало для меня непростым, но очень
важным делом.
В таких погодных условиях можно и лето потерять! Однако
местные давно привыкли и приспособились к «мокрому» выверту
природы. Вскоре и я особенно не тяготился избытком влаги.
Вот, и в этот раз, «первопроходческий», мне выделили плащ
с капюшоном и резиновые сапоги. Ощущение было — как в танке!
Главное, ноги мои ущербные прижились в резиновой обувке,
чувствовал себя удобно. Ходить было легко! Так что уверенно и
даже с удовольствием преодолевал затем любые колеи, лужи и
грязь.
Прихватив ведра, лукошки, отправились в лес…
***
О, лес! Здесь я очутился впервые.
Ощущения непередаваемые! Преобладали берёзки, ели, орешник.
Густота их умеренная с большим количеством полянок с пеньками
и без оных. Поражала лесная подстилка, которая казалась
приличной толщины ковром из мха и густой травы. Ходишь, как
по перине: ноги утопают и проваливаются. И над всем этим —
лесные ароматы: дерево, листья, гниль, трава, плесень; воздух
насыщен влагой и особенной свежестью. Обратил внимание, что
дыхания не ощущал, настолько легко дышалось. И ходил часами
без заметной усталости.
Девчата подучили, где и какие грибы собирать. Чаще
попадались жёлтенькие лисички, разноцветные сыроежки и
плотные, с коричневой шляпкой, боровики.
Небо то слабо улыбалось зыбким прояснением, то хмурилось
очередной стаей туч. Согласно небесным тонам и дождь, то лил,
то накрапывал. И всё это вместе — лес, «бронебойное» одеяние,
слезливая погода, чудо-грибы, черника-ягода и мои поводыри-
сестрёнки — создавали неповторимую смесь сказки, романтики и
ещё чего-то нового, но истинно родного.
Ходили долго, наверное, несколько часов. Усталости не
ощущал. Какая усталость?… Найдёшь полянку, усеянную
жёлтеньким головками лисичек; усядешься на мох и аккуратненько
срезаешь ножом урожай, стараясь не затронуть грибницу.
Поднимаешься, глянешь на грозные небеса, смахнёшь капельки с
носа и опять ищешь глазами грибы-ягоды. Чуть прошёл — и
опять…
Девчата от меня далеко не уходили, постоянно подсказывали
«урожайные» места. Завернул нас домой дядька Васька: в этих
местах он проходил по своим лесническим делам.
Моё ведёрко наполнилось до половины. Горел желанием добить
до краёв, но… мелкие грибы и ягоды никак не хотели исполнить
моё нескромное желание.
— Пойдёт! — подбодрил дядька. — Мои пасутся тут часто, не дают
молодняку вырасти, — пояснил он. — Девки собрали поболе, на
сковородку будя.
С тем и отправились домой.
Потом перебирали лесные подарки, мыли и жарили. Ужин
получился отменный! И опять же с горелкой…
Глава 5.
Из предметов цивилизации, наличествовал только большой, с
деревянным корпусом, приёмник. Несмотря на возраст, он бойко
ловил станции. Однако сидеть целый день возле этого «чуда» —
сомнительная радость. Поэтому, уже на следующий день, когда
все разошлись по своим делам, стал лихорадочно искать занятие.
Двор дедов небольшой, окружённый со всех сторон хозяйскими
постройками. Сразу привлекла внимание баня — этакий домик, как
с картинки, из брёвен, с низкой дверью, одним окошком и
железной трубой. Баня располагалась слева от ворот. А
напротив них стояли, подряд, «пуня», где хранили сено, и,
далее, хлев и свинарник. В самом конце — навес с дровами. Вот
они-то и привлекли моё внимание.
Куча попиленных берёзовых «чурбаков» явно была подготовлена
для рубки на дрова. «Тут тебе и физическая нагрузка и польза
немалая», — обрадовано подумал я и отправился искать кого-
нибудь из хозяев.
Предложение моё встретило одобрение. Дед показал инструмент
для рубки: два топора, один из которых специальный колун с
утолщённым топорищем; помощница «довбежка» и сосновый обрубок
как колода. Для сидения выбрал аналогичное колоде, подстелив
старую фуфайку.
Погода устоялась привычная — пасмурная, с мимолётным
ситничком. За огородом виднелся лес, по небу не торопясь
сновали тучки, а я расположился под навесом. Никто мне не
мешал, сверху почти не капало, что просто радовало и
настраивало на плодотворный труд. Почему-то не тревожился, в
плане: справлюсь ли?
Расположился поудобнее: слева чурбаки, справа —
инструменты; прямо колода. Поплевал, для порядка, на ладони и
— работа двинулась.
Довольно быстро уловил особенности рубки — а тонкости тут
имеются, как и в любом деле. Махал колуном, «довбежкой»
«добивал» и наполнялся тем хорошим ощущением, которое зовётся
— собственная полезность.
Физическая подготовка сказывалась, поэтому усталость
почувствовал не сразу. И то, она проявлялась приятно, хотя
существенно нагружалось всё: руки, спина и правая, упорная,
нога.
На обед уходил с подъёмом, любуясь кучей нарубленных дров.
Подошла бабушка, удивлённо повертела головой, одобрительно
улыбнулась и порекомендовала «бяречь спину и сядеть ямчей».
Так к ходьбе в лес добавилась рубка дров, как своеобразная
тренировка. Теперь я не засиживался, не залёживался и всегда
был при деле, как все. Для меня это всегда приоритет — «быть
как все».
***
В субботу, с утра, дядька Васька заходился топить баньку.
Дело святое: как и на всей Руси, чистоту тела тут соблюдали
спокон веку. Для меня это был первый опыт, оттого интригующий
и волнительный по-своему.
Истопить баню — не простое занятие. Тут и воды нужно
наносить немало вёдер; вычистить саму баню от накопившегося за
неделю мусора; приготовить берёзовые веники; наносить дров и,
собственно, вытопить. Затем, когда нагреется вода в котле;
станет огненным валун-камень — поставщик пара, вычищается
печка от золы. И банька готова принять, отпарить и обновить
тела людские.
Первый заход — мужики! Раздеваемся в предбаннике и ныряем в
парилку. Дед, оставив протез-деревяшку, опираясь на стены,
ловко допрыгал до лавки. За ним умостился я, а дядька взял
ковшик, набрал в котле воды и бухнул её на камень. Вместе с
яростным шипением под потолок брызнуло паром! Ещё порция и
пар-дым накрыл всё; видимость упала до нуля, обожгло голову,
горло, тело и дыхание спёрлось.
— Наклоняйся к полу, — прохрипел дед, — тама щели с воздухом.
Совет деда пришёлся впору, и, вскоре, наклонённый, исходил
потом. Он лился ручьями, коих я никогда не видел на себе.
Действительная очистка кожи и организма целиком.
— Давай на полку! — держа голову внизу, выдавил из себя
дядька, примеряя веник.
Я уже приспособился к «адовым» условиям, дышал горячим
воздухом увереннее, поэтому быстренько улёгся животом на
полку. Истязал меня дядька со всей «мочи»! Но было не больно,
а приятно. Разогретая кожа деформировалась и тут же
восстанавливалась.
Затем подошла очередь деда, а потом и дядьку я «чехвостил»
с усердием. После веников — обмывание холодной водой из
«бочки-холодайки».
Следующий этап — мытьё мылом с мочалкой. И завершение:
обмывание тёплой водой. Впрочем, по вкусу: мне более
понравилась «холодайка».
Ощущение после такой бани — будто заново родился: лёгкость
в теле, чувство чистоты и дыхание полной грудью!
Вышел из бани — на хуторок опускалась мягкая ночь: тучи
развеялись и заморгали звёзды; невероятная смесь запахов
ласкала ноздри, горло; туманила глаза. Тут и последождевая
свежесть, и банные ароматы, дымок, и лесные приветы. В общем —
благодать, да и только!
Глава 6.
Очень скоро попутным гужевым транспортом отправился в гости
в соседнюю деревню Зоричи. Как водится, взяли и баян. Первыми
меня привечали у тёти Мани, полной крупной женщины с лицом,
который можно взять за образец лица матери. Доброе, открытые,
со скрытой грустинкой. Улыбалась она даже, когда ссорилась с
мужем, дядей Лёней. Улыбалась в мою сторону виновато,
извинительно и поругивала своего пьющего муженька на чистом
белорусском так, что я с трудом сдерживал смех. У них горе — а
мне смешно. Так на меня действовали ругательства на
белорусском!
Мы ехали в Зоричи по дороге, среди полей ржи и льна. Дул
ветерок, донося вкус созревающего хлеба и «отхожую» горечь с
огороженных пастбищ скота. Вдали зеленела стена леса. Деревня
раскинулась просторно: от одного края улицы до другого не
менее двухсот метров. Посредине нечто от болота: мшистые
кочки, чередующиеся с большими лужами. В них барахталась
всякая живность, в основном, гуси и свиньи. Деревянные дома
казались чёрными коробками, с зелёными подмазками мха, плесени
и смущёнными отсветами окошек. В палисадниках колыхались
привычные берёзки.
От ворот к двери дома вела дощатая дорожка. По-другому
нельзя, поскольку дворовое пространство представляло из себя
грязе-песочную смесь. Тут стояли корыта для кормёжки
«живности», которая «перепахала» двор очень даже старательно.
Впрочем, обстановка полностью напоминала «митьковскую»: и там
также.
***
Приветствия, объятия, поцелуи; приглашение в дом.
Пока говорили, перемежая вопросами, тётя собрала стол. Уже
намеревались приступить, как во дворе послышался шум.
— Лявон прибыл, — радостно сверкнула очами тётя и поспешила из
дома. За ней потянулся и я. Так состоялась встреча с моим
двоюродным братом, Лёшкой, Лявоном!
Лобастый, с отчётливой лысиной; глазастый с веселинками;
среднего роста крепыш — таким предстал мой братец. По возрасту
был старше меня почти на три года. По осени «забривали» в
армию, поэтому напоследок «выгуливался», как тот вороной конь
перед дальним походом. И прибыл Лёшка не один — тащил за руку
шутливо упирающуюся девушку, Олёну. А приехали они на
мотоцикле, который громоздился у ворот.
Брат был навеселе, отчего атмосфера встречи имела
повышенный градус: долго обнимались, рукопожимались,
чмокались. И всё перемежалось смехом, шутками, окрашиваясь
присутствием симпатичной пассии Лёшкиной. Она то смущалась, то
задорно смеялась и всё пыталась вырваться из крепкой ладони
парня.
Наконец, все гуртом ввалились в хату, расселись и, под
непрекращающийся гомон, приступили к застолью. По ходу — баян,
песни, за ними и танцы! Я был в восторге, как и моя родня от
меня…
***
Ночь проходила тяжко: так мутило, что нутро рвалось вон!
Тётя участливо умостила ведро у дивана, где меня уложили. В
него, ставшего таким близким, я постоянно «освежался». После
оной, медицинской, процедуры, обессиленный, с градинами пота
откидывался на подушку и на время забывался. Но недолго: опять
«позывы» — и опять ведро…
Наступившее утро, на удивление, солнечное, муки не
уменьшило: попытка встать закончилось тошнотворным
головокружением.
— Счас мы табе подлечим, — показался в проёме двери
улыбающийся лик тёти.
В руках она держала чарку, налитую, правда наполовину.
— Ну-ка, выпей.
— Выпить?… — икнул я и еле сдержал рвоту.
— Закрый очи и глотай целиком, — наставляла она.
Собравшись, последовал совету бывалого человека. Горелка не
прижилась и тут же вылетела в ведро. Но через минуту
прояснилось и стало легче.
Так впервые опохмелился… Однако, уже после этого,
первого, случая «перебора», стал избегать «горячительного»,
что удавалось не всегда. Но — стремился.
***
Народ здесь жил трудолюбивый. Практически у каждого имелась
корова, несколько свиней, стадо гусей и куры. К этому
добавлялся солидный огород, часто разбитый на несколько
частей; сад, обильно усаженный по краям кустами ягод:
смородина, клубника, малина.
Тунеядство порицалось, несмотря на явное засилье «горелки».
«Пить — пей, а робиць разумей» — говаривали в деревне. Потому
и гнали самогон с крепостью вина, дабы ум не терять. А тяга к
«веселящему напою» тянулась с войны. В те годы погиб каждый
третий белорус. Одна Хатынь чего стоит! Вот, и тянулись люди
снимать напругу тягот военных доступным способом — бражкой да
самогоном. Так что не осуждал я моих родственников, хотя
пьянство для некоторых сыграло свою роковую роль…
С Лёшкой мы подружились без лишних слов, будто знали друг
друга всегда. Особенно ему приглянулось моё музыкальное
умение. Всё сложилось к месту: до осени, сельский голова
предложил будущему солдату побыть заведующим клубом. И он
согласился. А здесь появилась проблема — музыкальное
сопровождение танцев.
Прослушав мои танго, цыганочку, вальсы, барыную, краковяк —
Лёнька удовлетворённо разулыбался и потрепал меня по плечу:
— Завтра танцы. Тащим баян в клуб и врежешь мальцам так, каб
пятки отлетали!
Было стал отнекиваться, ссылаясь на недостаток опыта в
публичных выступлениях, но брат не внял и настоял на своём.
Глава 7.
Вечер выдался светлый: так всегда в здешних краях летом
при малооблачной погоде. Более того, в июле здесь закат
«целуется» с рассветом! Это когда на западе ещё светлый ореол,
а на востоке уже проскакивают лучи восходящего солнца. Зрелище
чудное!
Настроение витало подъёмное, романтичное, с ожиданием чего-
то необычного. Тётя провожала нас положенной по такому случаю
«чаркой». Кровь взбудоражилась дополнительно. Лёшка прихватил
баян, а я отправился в одиночку.
Идти недалеко для нормальных ног, да и мне, если бы по
асфальту, то ничего бы. Но дорога избороздилась колеями с
водой и грязью, поэтому мытарился по обочине. А она отличалась
разнообразием: ямки, кочки, лужицы, мокрая трава, а то и
каменные валуны, которые встречались частенько. На подходе к
клубу, чернел через канаву деревянный мост, а далее — резкий
подъём. Справа от клуба — ограда, за которой — скверик с
деревьями и скамейками.
С ошалелым сердцем поднялся наверх. Клуб белел стенами и
чёрнел крышей. У входа гудела толпа молодёжи. Многие с
велосипедами, а кто-то и на мотоцикле. Даже белорусский
«Петушок» неестественной громадой торчал на дороге. В целом,
наблюдалась обычная деревенская толкучка.
Громкий разговор, смех, шутки; «недетские» игры с
откровенным посягательством на «независимость» девушек,
вперемешку с беззлобным народным «крепким словцом». Выделялись
разнонаправленные голоса девушек. Вот они меня больше всего и
смущали. Шёл, хромая, через этот строй, который не тушуясь
рассматривал меня, и сгорал без огня. Не помню, как зашёл,
растерянно оглянулся. Но хлопцы выручили — они уже знали, чей
я есть и для чего прибыл. Поэтому и лавку, и место
«приземления» нашли скоро.
Клуб стал наполняться, появился неестественно весёлый,
очень уверенный в себе и деловой, Лёшка. Приободрил меня,
напутствовал, впихнул в руки баян и — танцы начались!
***
Деревенские танцы имеют свои отличия и особенности от
городских, тем более под аккомпанемент баяна. Полная свобода
движений, импровизация и фантазия даже для одного танца.
Например, во время танго одни парочки топтались, слегка
обнимаясь; другие откровенно «зажимались», совершенно не
стесняясь; а третий в одиночку акцентированно, не спешно,
притоптывал, лихо отбивая ладонями по голенищах сапог. Кстати,
и обувь впечатляла разнообразием, от точёных девичьих туфелек,
до мужских кирзовых сапожищ.
Периодически народ выходил покурить и «заправиться»
допингом. Отчего наметился в помещении острый дух. Но на эти
отклонения никто, и я в том числе, не обращал внимания.
По ходу, народ прибывал. И незаметно так, естественным
образом возле меня, причём с обеих сторон, уселись девушки.
Прошёлся взглядом по их возбуждённым, весёлым лицам и
поразился — до чего же красивые, как на подбор!
Со свойственной селянам непосредственностью, они тут же
заговорили со мной: откуда и чей? Заказывали танцы, в
основном, вальсы. При этом, «мои» девочки были нарасхват.
Атмосфера непринуждённости, выпитая чарка, лестные отзывы в
мой адрес — наполнили смелостью. Вдруг показалось, что я всё
могу, мне всё можно и у меня всё получится. Душа и тело
наполнились сладкой томью самца, когда рядом пышнотелая
красотка, да ещё и периодически касается своим завлекательным
плечом, рукой и локоном волос. А какие ароматы веют от неё!…
Ту, с которой наметил познакомиться поближе, и которая мне
уделяла наибольшее внимание, как часто бывает, увели. Другая
сидела справа, выглядела скромнее. Смущённо улыбалась,
танцевала реже. Глаза её тёмные, под густыми ресницами меня
просто околдовали. В их глубине светились такие манящие
огоньки, что душа падала вниз и укрывалась облаком невероятной
влюблённости.
И я решился!
— Вы здешняя? — начал смело, забыв узнать вначале имя.
Она обернулась с очаровательной улыбкой и ответила
негромко, певуче:
— Отсюда, но сейчас учусь в Петрозаводске. Приехала на
каникулы, завтра уезжаю…
Последнее неприятно кольнуло: неужели пролёт?… Однако,
цель уже преобладала и остановиться не мог. Голова кружилась
от всего, мысли витали горячие, волнительные. Мы разговаривали
уже по-дружески. А вечер пролетал стремительно — вот, уже и
танцы подошли к концу, народ стал расходиться.
— Давайте посидим возле клуба, — преодолевая робость шепнул
ей.
Она прелестно улыбнулась, и я еле уловил:
— Хорошо…
Ушла первой, а я потратил время, пока уладил вопросы с
баяном и Лёшкой: парень перебрал лишку и требовал внимания и
помощи. Выручили те же хлопцы: они подхватили братца под руки
и повели домой.
***
Небо украсилось горящими угольками звёзд. Установилась
ласковая тишина, когда звуки воспринимаются, как нежные
прикосновения. Издалека доносился смех, уже не такой звонкий;
кто-то подпевал под гармошку; беззлобно, скорее по привычке,
перекликались лаем собаки. Иногда мычал телёнок, забытый на
выгоне, а мы сидели на скамеечке в сквере.
О таком окончании вечера я мог только мечтать! Все мои
романтические возвышенные устремления сконцентрировались на
Ней, случайной, мимолётной влюблённости. Я много говорил Ей
комплиментов. Восторгался клубом, ребятами, да и всем селом,
которое казалось мне сказочным местом. Предлагал подружиться
надолго. Уже смелее обнимал и страстно целовал. Она больше
молчала, загадочно улыбалась и сверкала очами при слабом свете
фонаря, висевшего на столбе, что возле клуба.
В конце, Она нашла в сумочке листочек записной книжки и
карандашом написала адрес. Последний поцелуй — и, ставший
таким близким, силуэт исчез в светлеющем сумраке.
Поднимался рассвет…
***
Влюблённость переполняла, пьянила и тянула к звёздам. Шёл
навстречу зари, которая пылающим горизонтом поднималась, как
неповторимое приветствие природы! Гимн! Душа просто кипела,
выплёскиваясь горячими волнами на всё тело, голову. Мысль —
увижу ли Её ещё? — сидела пока в уголке и не особо
третировала.
Тётя встретила лукавой улыбкой, в расспросы не вдавалась:
обо всём и так знала, в деревне, тайна держится жалкие
минуты, максимум. Поскольку было раннее утро — часа четыре —
угостила свежим парным молоком.
— Намаялся небось? — сузились её глаза в доброй хитринке. —
Спать иди в пуню, на сено. Я ужо постелила там кожух.
— Ох, спасибо, — оставаясь в подвешенном состоянии, не особо
вникая в смысл сказанного, пролепетал я и отправился к хлеву.
Шустро забрался по лестнице на верх сеновала; распрямил кожух
и, опьянев дополнительно от запаха сена, забылся в чудесном
сне…
С этой «мимолётной любовью» мы больше не встретились. Уже
дома написал Ей письмо, получил ответ — на том и всё. Однако
этот чудный момент, очень короткий, но пленительный, остался и
в памяти, и в душе…
Глава 8.
Нашёл себе ещё одно занятие — велосипед. Он пылился в
сарае. Увидев это транспортное средство, которое успел освоить
в интернате, обрадовался несказанно. На моё счастье, техника
работала, механизмы смазаны, и, главное, получил «добро» на
эксплуатацию.
Со стороны лет только диву даюсь, как управлялся «великом»
по деревенскому бездорожью? Тут и ходить-то было накладно, а
кататься, ещё и мне?…
Выручало, что околица села была рядом. Катил велосипед,
сидя на раме на левой ноге — правой отталкивался. Выезжал за
село на дорогу, у которой имелась более-менее наезженная
обочина. По ней и пытался ездить уже двумя ногами. После
чего осмелился отправиться к деду, в Митьковку. Поехал по
дальней дороге по-над лесом: здесь ехать было сподручней, и
ровней, и накатаннее.
Нагрузка физическая — ощутимая. Бывало, остановлюсь на
пригорке, любуясь полями и лесом, и чувствую, что сердце
колотится в груди, как боксёрская груша под ударами кулаков
спортсмена. Оглядываюсь назад-вперёд и восторгаюсь, что смог
предодолеть весь этот путь. Отдышусь — и вперёд! Тренировка
отменная.
Не раз отдыхал в лесу.
Заеду на облюбованную полянку, поставлю «велик» у сосны и
растянусь на мшистом ковре. Тут же собирал и ягоды, в
основном, чернику; и грибы. Воздухом не дышал — он сам входил
в меня легко, непринуждённо. Запахи сосновой смолы, лесных
прелей, трав, грибов — обволакивали и одурманивали.
Незабываемые моменты!
Так и проходило моё первое лето то в дедовом хуторе, то в
соседней деревеньке. Лёшка, клуб, танцы, а между ними
велосипедные прогулки, рубка дров, походы в лес. Скучать
некогда, время пролетало стремительно, по-своему интересно для
меня как подростка и городского жителя. Всё внове, всё не как
прежде.
***
Очередное лето начиналось в Белоруссии привычным образом,
но…
Просыпаюсь как-то утром у тёти, открываю глаза — а в проёме
двери девушка стоит. Волосы белесые, в завитушках, спадают на
плечи. Короткая блузка-безрукавка и джинсы на ногах: так в
деревне не ходят. Смотрит пристально, с лёгкой лукавостью.
Ну, видение, да и только!
— Привет! Как спалось? — колокольчиком отозвались слова.
Поморгал глазами, неуверенно улыбнулся:
— Главное, просыпаюсь с удовольствием, — поднялся я с дивана.
Из-за плеча девушки выглянул мальчишка лет двенадцати. В
кухне послышались незнакомые голоса мужчины и женщины: о чём-
то переговаривались с тётей Машей.
Так состоялось моё знакомство с «литовцами» из Вильнюса.
Да, дядя мой, Володя, был женат на литовке тёте Броне. Народил
с ней Ларису, мне одногодку, и сына Вовку. В Белоруссию они
приезжали редко. Но теория вероятности сработала — и наши пути
пересеклись.
Дядя смотрелся солидно: работал на вильнюсском радиозаводе
парторгом. Говорил неспешно, чётко оформляя мысли: должность
обязывала.
Тётя выглядела бледненько — сказывалась хроническая астма,
но очень интеллигентно. Проскакивало нечто от учительницы и в
манерах, словах, наставлениях, которые она легко дарила всем.
Школьник Вова — типичный городской мальчик, с подчёркнуто
правильным русским, с грамотными рассуждениями — сказывалось
влияние родителей.
Такая же была и Лариса, но нежней, комфортней в общении, я
бы сказал — демократичней. Тогда закончил первый курс, а
Лариса — второй вильнюсского вуза. Хорошо знала английский,
чем не преминула похвалится. Естественно, с ней мы сразу нашли
общее, притянувшее нас…
После знакомства, отправились в Митьковку. Они — пешим
ходом, я — велосипедом по устоявшемуся маршруту возле леса.
Дорога здесь была в несколько раз длиннее, ещё я и отдыхал,
поэтому приехал позднее гостей.
Дед отбивал и точил косу, бабушка суетилась со скотиной, а
из открытой двери дома доносился шум и голоса. Заглянул —
посредине прихожей-столовой стояла тётя Броня с тряпкой в
руках и ведром воды у ног; взъерошенная, с лихорадочным
блеском в глазах. Из зала доносились голоса остальных
«литовцев».
— Валерик, это просто ужас! — трагическим тоном объявила она.
— Как они живут в этой антисанитарии! От этой печки столько
мусора — зола разлетается повсюду, пыль даже на столе. Вот,
посмотри — тыкала она пальцем на клеёнку. — Нет, больше я сюда
не приеду…
Я растерянно улыбался, собираясь с мыслями. Попытался
оправдать стариков:
— Деревня, всё-таки, да и тяжеловато бабушке одной.
— А Васька, Маня, Тася? Внуков сколько? — строго гнула своё
тётя. — Могли бы и навещать, и помогать.
Честно говоря, не наблюдал я особой грязи в доме, разве,
если задаться такой целью, что, похоже, и проделала
чистоплотная горожанка. И всё же, тётя Броня по сути была
добрым человеком, разве что принципиальным. Поэтому комнаты,
вскоре, блестели такой чистотой, что глаза щурились.
После обеда, мы с Ларисой уединились в садочке, собрались
развлечься с картами. Заодно побеседовать. Появление девушки,
ещё и одногодки, в белорусской глуши, воспринял как подарок
судьбы. Всё вокруг окрасилось в розовый, волнительный цвет. Я
даже позабыл, что это моя двоюродная сестра. Нет, не забыл, а
думать не хотелось. Девушка она, прежде всего, — сидело внутри
— и чего бы не поухаживать за ней. Что я и делал с
удовольствием. Она скромно улыбалась, блестела зрачками и
принимала мои потуги, как должное.
Братец Вова, дядька и тётя мелькали где-то, куда-то ходили,
о чём-то говорили, а мы, с Ларисой, наслаждались общением.
Взаимная симпатия проявилась быстро и только нарастала.
Недаром в классической литературе так много писано про парочку
«кузина — кузен». Они по ситуации ближе, чем другие. И как тут
не возникнуть «взаимопритяжению», даже влюблённости!
Погоды тогда стояли погожие: дожди попритихли. Мы допоздна
засиживались на скамейке у ворот. Делились впечатлениями о
Белоруссии, спорили, любовались звёздами, насыщались
очарованием летней деревенской ночи. Нам подсвечивала
всёзнающая луна, мягко устилая голубоватым светом выгон, в
дали — дома, с каплями светящихся окошек. Романтика
неизгладимая в памяти!
Вскоре мы и поцеловались, что превратилось в своеобразную
игру-прятки от взрослых. Бывало, уединимся за пуней и
целуемся. Впрочем, она пыталась умерить мой пыл, напоминала о
близком родстве, но стоило её обнять — и все крепости
рушились.
Тётя что-то заподозрила и попыталась нарушать наши
уединения. В такие моменты я уезжал в Зоричи, и наши короткие
разлуки были трогательны, с затуманенными глазами.
Две недели, наполненные дурманом греховной влюблённости,
пролетели мгновением! Литовцы засобирались домой. Проводы
проходили в новом доме, в Зоричах, у дяди Васи. Сидели мы за
длинным столом, обильно уставленным деревенской снедью с
«горелкой», поглядывали друг на друга и с трудом сдерживали
слёзы. Они вполне списывались на выпитую рюмку, поэтому
казались для остальных естественными. На душе умостилась
горечь от безысходности: никогда не быть нам вместе, поскольку
не суждено…
***
Пройдёт несколько лет, и мы таки встретимся с Ларисой, уже
в Вильнюсе: приехал я как-то в Литву в гости. Встретили меня
хорошо: жили они в малогабаритной двухкомнатной «хрущёвке».
Запомнилась поездка на озёра: катание на лодке, игра в
волейбол, костёр…
Потом водила меня Лариса на экскурсию по литовской столице.
Побывали в католическом костёле, православной церкви; отдыхали
на площади…
Однажды, сидя одни на кухне, вспомнили былое — скромно
поцеловались. Но это была уже дань прошлому, которое ушло
навсегда, кануло в вечность…
Глава 9.
Беларусь в моём восприятии оформилась в нечто родное,
светлое, невероятно близкое. Несбыточной мечтой осталось —
поселиться там и жить рядом с теми, кого любил трогательно,
искренне, как бывает в отношении к по-настоящему близким
людям. Памятных эпизодов, оставшихся в уголках души,
накопилось немало. Вот, например, сенокос, ещё в первые
приезды, когда стояла Митьковка и были живы старики, дед и
бабушка.
***
Под сенокос выделили делянку в лесу, в километрах двух от
Митьковки. Дед Серёга слыл лучшим в семье по «отбивке» кос.
Чем он и занимался несколько дней. На косьбу наваливались
«всем миром», поскольку одному, даже крепкому мужику, не
потянуть. Компания собралась приличная, в основном, их
Зоричей: брат Лёшка, дядьки, тёти; несколько мужиков соседей.
На ранней зорьке, по росе, лошадиной тягой мужики уехали
косить, а женщины готовили еду и неизменную «горелку» — без
неё никак.
Когда солнце поднялось высоко, прислали телегу и за
остальными, в том числе, и за мной. Пока ехали, любовался
природой. Лесная дорога была норовистая, покруче нашей
лошадки: постоянные лужи, глубокие колеи, корневища деревьев,
песок, намешанный грязью. По бокам — сосны, ели, берёзки;
поляны с пеньками, поваленными деревьями; синими глазками
ягод и колониями грибов. Наши девчата постоянно соскакивали с
телеги и подбирали лесные дары, которые вскоре заполнили
свободные вёдра.
Делянка встретила рядами скошенной травы и невероятными
ароматами. Наверное, только в лесу так вкусно пахнут соки
подрезанной травы. Само место смотрелось сказочно: приличная
поляна, обрамлённая деревьями, казалась зелёным «ковшиком», в
котором копошились люди.
Следующий этап после косьбы — переворачивание сена. Кто
вилами, кто граблями — работа для женщин. Подвязался и я:
неудобно было передвигаться по неровной, с кочками
поверхности, но общее дело захватило. Я старался, меня
подбадривали, что наполняло чувством полезности, которое так
ценил.
Подоспел и обед. Вареная «бульба», сало, колбасы; солёные
огурчики, помидорчики и чарка к ним: всё по здешним канонам.
Для меня весь этот процесс сенокосный, поляна в лесу, копны
сена, простая крестьянская работа, о которой знал понаслышке,
как прикосновение к некоему таинству. Естественно, действовала
и «горелка», дополнительно украшая обстановку. Смотрел сквозь
пелену в глазах и тонул в ощущениях. Где-то в глубине
подвязывалась и горечь — испытаю ли ещё такое? Повториться ли
это чудо ещё?… И как показало время — не повторилось…
Такие мгновения, в которых собирается простота и
обыденность для одних и необычность, даже сказочность для
других, то есть меня — нужно ценить и впитывать до дна! Они
отзываются потом всю жизнь, скрашивая её цветом былого,
незабытого.
К вечеру сено подсохло и его перевезли на телеге за
несколько ходок. А я жалел, что не взял с собой фотоаппарат.
Жалею до сих пор, поскольку на следующий год деда не застал,
он умер зимой. Дедов дом разобрали и перевезли в Зоричи, в нём
доживала свой век бабушка. В том же году из Митьковки уехали и
остальные жители, и мой родной хуторок прекратил
существование…
Цените мгновения!
Глава 10.
В институтские летние каникулы гостил в Зоричах,
поочерёдно, у бабушки в дедовом доме; тёти Маши и у дядьки
Васи, самого младшего из родни. Его жена, тётя Тася, являла
собой образец сельской интеллигенции — учительница русского и
белорусского языков. Была она покладистой, трудолюбивой,
доброй, но принципиальной. Всеми силами пыталась умерить
«чарочный» пыл дядьки. Среднего роста симпатяга-крепыш,
отличался добродушным характером. Ревности, укоры и
поползновения на свободу «пития» со стороны жены переносил с
юмором. Работу свою — лесником — ценил, отличался честностью,
хотя и трудно это было. Многим хотелось урвать леса, дровишек
в обход законных путей. Там дядьку и подпаивали, отчего
частенько являлся домой «на бровях». По этой ли причине, не
знаю, но умер он рано…
Бабушка жила самостоятельно до последнего дня: только за
месяц перед смертью перебралась к дядьке Васе. Конечно, ей
помогали, прежде всего, внуки, к тому времени подросшие.
Хозяйство у бабушки для её преклонных лет — за восемьдесят —
было немалое: огород, поросёночек, куры.
Нравилось мне сидеть с ней на лавочке у дома и вести
задушевные, нехитрые беседы. Берёзки у входной калитки
колыхались в такт шаловливому ветерку. Вдалеке, за выгоном,
чернели хатки. Над ними неторопливо тянулись колонны
барашковых облаков. Веяло сыростью, ароматами земли и зелени,
к которым подмешивались горькие — навозные и болотные. Вся эта
обстановка умиляла, несмотря на свою обыденность и
крестьянскую простоту. Здесь я отдыхал и «душой и телом» от
всех проблем. Отчего и тянулся сюда, в глухомань.
***
Последний раз бывал в Белоруссии, когда уже вовсю
разворачивалась горбачёвская «перестройка» — конец
восьмидесятых годов двадцатого века. Тогда уже был женат.
Приехали мы с Валей на свадьбу младшей дочери тёти Насти, той
самой, которая при моём первом приезде лежала в люльке.
Собралась почти вся родня — кроме «литовцев». Бесконечно
радовался Лёшке, «борисовчанам и зоричанам».
Когда собирается такое большое количество родственных душ
— чувства зашкаливают! Будто знал, что многих не увижу больше,
поэтому «отрывались» без оглядки.
Вокруг звенело, цвело и пело лето. Минск как всегда
поражал своей ухоженностью, порядком и красотой, по-своему
изящной, архитектурой. Вообще, ещё ранее, в предыдущие
посещения, устроил себе как-то экскурсию по столице, причём с
фиксацией на фото. Побывал во всех значимых местах: площадь
Победы, Якуба Коласа, центральный парк… Незабываемые
впечатления!
Тогда уже наметились проблемы у моего Лёшки. К тому
времени развёлся он, народив дочь. Подвела парня тяга к
«левым» походам и — пресловутой «горелке». Дело дошло до того,
что лечился серьёзно от алкоголизма, даже тётя Настя ложила
его в «свой» ветеранский госпиталь. Помогало слабо. А
жизненные планы у Лёшки намечались амбициозные: с его слов,
общался с влиятельными людьми, обещали должность приличную.
Правда, образование имел на уровне техникума. Предлагал и мне
помощь в переселении и обустройстве в Минске. Заманчиво, но…
не состоялось.
На этой свадьбе мы встретились в последний раз. Умер Лёшка
в девяностые, когда только перевалило за пятьдесят: добила-
таки его неумеренная выпивка. Для меня это одна из душевных
ран, которые жмут и давят время от времени. В закромах памяти
брат так и остался молодым, крепким, лобастым с жизнерадостным
задором…
***
А пока мы наслаждались торжественным событием: свадьба
проходила по всем правилам народного обряда. Роспись,
возложение цветов у вечного огня; венчание в церкви за Минском
и празднество в ресторане под музыку нанятого эстрадного
ансамбля. Было весело, пьяно и разгульно! Гудели два дня.
Перед тем как разъехаться — общее фото. Смотрю на него сейчас:
ещё все молодые, разгорячённые весельем и — живые…
Впереди ждала трагедия — развал Союза! Ранняя смерть сестры
Вали в 92-ом и долгая борьба за выживание.
***
Уже упоминал, пришлось побывать и в Литве, причём трижды.
Вильнюс произвёл впечатление провинциального городка.
Железнодорожный вокзал, привокзальная площадь, скажем, в
Валуйках, выглядят поболее размерами.
Как ни странно, с литовским национализмом столкнулся в лице
дяди Володи. Вернее, это был своеобразный национализм, в
основе которого убеждение в низкокультурности, даже варварстве
белорусов, от них и русских, и возвышение культуры
европейской, и литовской в частности.
Большая доля правды в этом была: так, «хрущёвка» дяди
выглядела гораздо ухоженней, чем, например, мамина в Горловке.
А, вот, в сравнении Минска и Вильнюса, последний проигрывал в
степени «столичности». Белорусская столица просто блистала
широкими улицами, проспектами и их чистотой.
Советский Союз вкладывал в Прибалтику гораздо больше денег,
чем в Россию. И уровень жизни «окраин», прибалтийских в том
числе, был повыше российского. О какой культуре можно
говорить, когда нищета да пьянство.
Слушал дядины рассуждения о природном бескультурии
белорусов и терялся в ответах: нутром чувствовал, не всё так
однозначно и просто, но возразить не мог. Несмотря на это,
дядя в одиночку часто бывал на Родине, да и отличался
добротой и отзывчивостью. Эти качества смазывали его «неродной
национализм». Проявлений же со стороны других жителей Литвы
какой-либо открытой неприязни к себе, как к русскому, я не
ощутил. Хотя общаться приходилось и на улице, в троллейбусе и
с соседями дяди Володи.
Последний, третий, раз приезжал сюда по печальному событию
— похороны дяди. Умер он от рака лёгких. По этому поводу нужно
отметить, что курильщик он был заядлый. На том мы с Литвой и
расстались. В девяностые Лариса уехала в Англию, а с братом
Володей связаться так и не удалось…

Часть 5. Семья, дом, работа…
Глава 1.
Итак, заканчивал я свой институтский марафон. Всё ложилось
один к одному: так, появилась, после «защиты», ещё одна
хорошая новость — процент отличных оценок «дипломных»
предметов у меня превысил некоторый порог и мне выдали
«красный» диплом! Приятная мелочь, которая вылилась, в
частности, в лишние рубли первой зарплаты. Да и при
первоначальном профессиональном росте помогла.
А ритм событий только нарастал: успели «обмыть» диплом,
как согласилась Зоя приехать в Горловку на смотрины к «моим».
Встречали её на вокзале с цветами.
Я летал!
Торжественность ситуации мама выдержала сполна: наготовила
и накрыла обильный стол; держалась с Зоей подчёркнуто
радушно; с отчимом демонстрировали любовь и согласие. В общем,
«сватание» прошло в нужном русле.
Побыла невеста совсем немного; пригласила меня в гости,
очень мило простилась и уехала. Тогда она работала в небольшом
городке, Новом Осколе, воспитателем детского сада. Туда я,
вскоре, и направился, поскольку нарастающее чувство овладело
полностью, и вопросы хотелось решать незамедлительно, без
затягивания.
***
Поезд пришёл поздно — уже перевалило за полночь. Небольшой
вокзальчик встретил пустотой: кое-где дремали на скамейках
пассажиры, проскакивала дежурная по вокзалу, да мелькнул
сонный милиционер.
Вышел из здания, глянул на звёздное небо, укрытую тенями от
луны улицу, тянущуюся от вокзала, и помрачнел: адрес был, но
как найти нужный дом?
Выход увидел один — стучаться в дома, будить людей и
узнавать, чтобы как-то сориентироваться. Выбрал светящееся
окошко и задёргал калитку. На моё везение, хозяин появился
скоро. Чтобы не гнать мужика к калитке, крикнул издалека на
предмет, что за улица. Как же я удивился, что уже был в нужном
месте и до искомого дома недалеко. Будто провидение помогало
мне!
Через несколько минут мы уже обнимались с Зоей, а затем и
улеглись спать. Небеса явно благоволили нам.
На следующий день начались обычные хлопоты, связанные с
отъездом: вместе мы отправлялись в деревню, к Зоиным
родителям. Перед этим прогулялись по центральному району. В
целом, аккуратненький городок, соседствующий с сосновым лесом.
Небогатый, скромный трудяга. Что-то, очевидно, приукрашивалось
в восприятии из-за моего возвышенного состояния, но
воспоминания остались приятные.
***
Обстоятельства складывались как нельзя лучше. Чувство, что
ты жених и уже стоишь на пороге той самой жизни, которая
зовётся семейной, довлело надо всем. Мечта — иметь любимую
жену, детей и собственный дом — начинала своё воплощение. Мои
плюсы: высшее образование, инженер, наличие престижной работы
— уже одно название «научно-исследовательский институт»
вызывало уважение, тем более у селян, — должно было перевесить
минус — инвалидность.
Но эти «заряды» противоположные, всё-таки угнетали,
подспудно напрягали: как меня встретят будущие тесть и тёща? В
деревне ценится зять здоровый, крепкий, работящий. Модно и
престижно было хвалиться перед соседями и знакомыми: мол,
приезжал зять, починил крышу, ворота; вскопал огород,
переносил гной, скосил сено и тому подобное. А как я?…
Зоины родители встретили внешне приветливо, но внутренняя
настороженность ощущалась: в глазах, которые иногда отводились
в сторону; в сдержанных улыбках; в шушуканиях в сторонке; в
каких-то наставлениях дочери…
Прошло несколько недель…
Я пытался участвовать во всех «трудовых процессах»,
естественно, доступных мне: где-то, что-то попилять, подбить;
телевизор подстроить. Как-то и сено помогал переворачивать.
Мои старания встречались со скрытым одобрением.
Но время шло! Июль двигался к концу, а с августа уже на
работу. Сидели мы с Зоей вечерами на скамейке, прижимались
друг к другу, целовались. Летний вечер будоражил своими
ароматами, звуками, что только в деревне можно услышать. А я
боялся спросить прямо: как же решается наш вопрос со
свадьбой?…
Вот уже стали туманиться глаза у невесты. Недомолвки и
неловкости, например, во время совместных обедов, нарастали. С
обречённостью уже подумывал о смене своих семейных планов…
Как позднее рассказывала Зоя, возникший узел разрубил брат
Серёжка. Парень недавно вернулся из армии, жил с родителями и
проявлял себя, как будущий хозяин усадьбы. Во все дела вникал,
задачи решал быстро, напористо. А, главное, всё мог по
хозяйству, отчего имел непререкаемый авторитет!
Он-то и сказал своё веское слово — да пусть женятся! Валера
хорошо картошку жарит!
Да, укладывали как-то сено в сарай, а я вызвался картошку
приготовить. Получилось, все дали высокую оценку моему блюду:
студенческая «общаговская» подготовка пошла на пользу.
Так и решилась наша, с Зоей, судьба…
Со мной теперь общались несколько по-иному, уже как с
родным. Начались ускоренные приготовления к свадьбе, в
которых я принял самое деятельно участие. Делал всё, что мог:
чистил лук, картошку; крутил мясо на котлеты; помогал сбивать
столы, скамейки…
Ощущения непередаваемые! По такому случаю забили телёнка,
подрезали кабанчика. Съездил в Горловку, известил маму и
сестру Ларису — её выбрали «дружкой»; купил по дороге костюм,
кольца — в общем, радостные, суперприятные хлопоты.
***
На свадьбу пригласили не менее, чем полсела! Помнится,
допоздна разъезжали по деревне с Серёжей на «Москвиче»,
который недавно купил тесть, приглашая родственников и
знакомых. Бабушка Марфа подивилась нашей женитьбе, вернее,
выбору Зои
— Молодёжь да и жизнь пошла другая. То раньше в селе работники
нужны были… — будто рассуждала сама с собой, привычно
вытирая руки о фартук.
Столы расставили во дворе. Сверху, как защиту от солнца и
дождя, натянули брезент, взятый «на прокат» в колхозе. Зелень,
цветы, волнительные ароматы деревенского лета.
***
Июльский день свадьбы выдался, как по заказу: лёгкие
облака празднично-неторопливо тянулись с запада; игрался в
своих забавах ветерок, а с лугов неслись ароматные приветы
скошенных трав.
Свадебный ритуал выдерживался скрупулёзно. Первое — роспись
в клубе. Подъехали мы к нему на «Москвиче», когда солнце уже
пригревало и селяне закончили свои утренние дела по хозяйству.
Я, в чёрном костюме, при галстуке; Зоя в фате и белом длинном
платье, под ручку шли по дорожке к двери. Вокруг шумели люди,
бросали под ноги цветы и что-то выкрикивали периодически.
Серёжа сбоку нас фотографировал.
Как себя чувствовал в эти мгновения?… Подъём был
высочайший! Проблемы с ходьбой сводились до минимума,
поскольку шёл, опираясь на руку любимой женщины, невесты.
Наконец, расписались, возложили тут же у клуба цветы к
памятнику воину-освободителю. Общее фото и — к столу!
И здесь всё, как устоялось в нашей деревне: тосты,
«горькие» поцелуи; песни, пляски до вечерней зорьки. И хотя
мы, с Зоей, пригубили только чуть шампанского, был я,
наверное, самым пьяным…
На следующий день продолжили. Главным действием стали
«ряженые» и прогулка по всей деревне! Танцы по ходу, песни,
шутливые выверты, вроде обливаний водой… А, главное, это мы,
с молодой женой: ощущение, что ты не один, а рядом любимая
женщина и впереди столько всего — дорогого стоит!
Глава 2.
Время скукожилось, как тот осенний листик — мы, новоявленная
семья, заторопились в Донецк. Будто спохватившись, накануне
прошёл обильный дождь. Деревенская дорога расползлась в водно-
грязевой смеси. В основном — раскисший чернозём: в него, когда
вступишь, ногу вытащить можно только с приличным усилием. При
этом, рискуя лишиться обувки.
Поэтому мы пошли с Зоей на разъезд, под электричку, лугом,
по траве. Идти было километра два до дедовой хаты и ещё
столько же — до остановки. Далековато для меня. Но… под
ручку с женой, с лёгкостью в теле, я без труда преодолевал
этот путь. Иногда влезали в грязь и весело очищались потом на
сухом месте. Что нам счастливым эти препоны?…
Задержались на полчасика у деда. Бабушка помогла привести
обувь в порядок, напоила чаем. Всё с недоверием поглядывала на
Зою: мол, как тебе будет с таким муженьком?… Мы же
переполнялись новыми ощущениями, ожиданиями своего будущего.
Трудности не пугали, наоборот — подстёгивали. Мы просто бежали
к ним.
***
Короткий привал в Горловке и, автобусом — к месту
постоянного проживания и работы. После деревни и провинции,
Донецк воспринимался как столичный город. Высотные дома, масса
автомобилей, снующие люди и знаменитый памятник шахтёру у
автовокзала — поначалу даже ошарашили.
Приехали с одним чемоданом, в котором собрали самое
необходимое на первые дни. Оставив его в камере хранения,
отправились на ближайшую улицу искать квартиру. Что-то нашли,
даже ночь переночевали. Затем с помощью интернатской
учительницы английского языка — добрейшей женщины,
прописались. После чего искали другую квартиру, поближе к
месту моей работы…
Наметился было тупик…
***
Одноэтажный посёлок, с кривыми улочками, серыми коробками
казарменного типа ещё «юзовских» домов, встретил нас
противоречивыми запахами. Они были смесью от плодовых
деревьев, угля и общественных туалетов. Такой горько-кислый
экстракт! Поселение располагалось в «шаговой» доступности от
моего НИИ. Оттого и хотелось здесь устроиться на временное
проживание. Однако обошли все улочки — и ничего.
Тут и встретились с примечательной женщиной: взлохмаченные
седые волосы; ряд железных зубов и неестественно красное
бугристое лицо. Возраст не проглядывался даже смутно. Криво,
но благожелательно улыбаясь, «лицо» потянулось к нам:
— Вам квартира нужна?… Дык у меня есть комнатка! С отдельным
входом и постельное дам!
Мы переглянулись и ухватились за это предложение, несмотря
на смутные подозрения относительно личности женщины, которая
назвалась Розой. Уж очень хотелось поближе…
Привела нас Роза к типичному каменному бараку на трёх
хозяев, в квартиру на углу. Забор, калитка, дверь — произвели
гнетущее впечатление. А вот и «отдельная» комнатка, с
кроватью, столом и стулом.
— Счас всё устрою! — бодро суетилась хозяйка.
Дело в том, что комната оказалась не совсем «отдельной», а
с дополнительной дверью в другую, напоминающую зал.
— Счас мы её заделаем! — деловито носилась Роза, кликнув
какого-то мужика за забором.
Вскоре они, вдвоём, споро заложили проём кирпичами,
придвинули шкаф.
— О, теперь вы одни! — щерилась она железно-зубастым ртом,
демонстрируя полное довольствие. — А входить будете тута, —
провела она нас через другую дверь, которая выходила прямиком
во двор.
Опять переглянулись с Зоей и кивнули согласно: куда
деваться?…
— Ну, теперь можно и задаток, — ещё более расплылась хозяйка,
покраснев до неприличия, и протягивая дрожащую руку.
***
Этот месяц запомнился надолго!
Уже в первый вечер стало ясно, что попали мы в «злачное»,
мягко говоря, место. Заложенная кирпичом и шкафом дверь слабо
звукоизолировала. Всё, что совершалось и творилось на Розиной
половине, накинулось на нас зловещей лавиной! И, хотя
молодожёны ощущали себя где-то в раю, прижимаясь и милуясь под
одеялом, обстановка вокруг напрягла уже в первую ночь.
По звукам, собралась приличная разношёрстная компания
откровенных «алкашей». Проскакивали голоса и молоденькие, и
старенькие. А выражения и заковыристая нецензурщина откровенно
зашкаливали в своей циничности и словесной грязи. Мы только
вздыхали, теснее прижимались и плотнее кутались в одеяло:
тогда ночи уже холодились. Ясно, что в этом «вертепе» мы не
задержимся, но пережить придётся.
Наслушались мы и драк, и скандалов, и интимных излияний.
Роза постоянно пыталась занимать деньги, продавала даже
подушку.
Ускорила наш уход, милиция.
В тот вечер разгулялся ветер, надвигалась гроза. У Розы
собралась очень уж воинственная компания: ругались, иногда
били морды, бурно выбирали гонца за водкой. Скрип тормозов и
резкая тишина в соседней комнате, гулкие шаги и командирский
голос:
— А ну-ка, ханурики, выметайся по одному в машину!
Недовольные голоса, вальяжные высказывания и шаркание
многочисленных ног.
— А это чё за дверь?
— Там… квартиранты у меня… — просипела Роза.
К нам постучали. В открытую дверь вошёл солидного вида
милиционер. Удивлённо оглядел обстановку, нас и потребовал
документы. Убедившись в нашей порядочности и непорочности, в
смысле общественного порядка, по-военному чётко приказал:
— Даю вам пару дней: выезжайте отсюда и побыстрее!
***
Повезло нам — из этого же посёлка некая тётя Поля
предложила, сравнительно недорого, «флигель». При других
обстоятельствах в этот «курятник» нас бы и силком не
затолкнули. Однако, искать что-то лучшее не было ни времени,
ни желания. Хотелось побыстрее, хоть как-то определится и
начать работать.
Тётя, с хитроватым прищуром женщина пенсионного возраста,
одетая всегда по-зимнему, сгородила это строение по народным
технологиям: деревянный каркас, облепленный с обеих сторон
глиной. Толщина стены — с мою ладонь. Наклонная крыша тыкалась
в лоб в нижней части. Внутри даже я, при невысоком росте,
ходил согнувшись. Тем не менее, эта «мазанка» делилась на три
крохотных части: предбанник, кухня и комната. Здесь по
периметру стояли две кровати и стол у окошка. Позднее влепили
сюда и минский телевизор марки «Горизонт». Отопление: уголь и
дрова. За них хозяйка сразу же затребовала оплату. Радовало
наличие электричества, собаки во дворе и общественного туалета
поблизости.
Ну, что — жить можно, тем более людям, знакомым с сельским
бытом. Главное, убрались из притона, и хозяйка явно
«непотребляющая». А мой НИИ в десятках шагов! Да и медовый
месяц только в разгаре…
Глава 3.
Зима подкралась, как всегда, коварной явью: то снежком
потретирует, то гололёдом; то морозцем приударит и щетинистым
ветром приласкает. Благо, ходить к месту работы недалеко.
Зоя устроилась в детском саду нянечкой — хотя бы так. А я
вливался в коллектив. Радовались первым получкам и покупкам.
Несмотря на трудности с жильём — «удобства» почти первобытные,
были мы на взлёте. Проблемы — дело временное, преходящее.
Впереди — светлое будущее! Вот, такое преобладало, витало надо
всем настроение.
Бывало, просыпаешься по утру зимой, изо рта пар; стенки
“дома” отблескивают инеем; оконное стекло в узорах, вода в
ведре под толстой коркой льда. И — побыстрее топить печку! Это
для тепла, поскольку еду готовили на самодельной электроплите.
Ляпота!
***
Территория НИИ являла собой большую стройплощадку.
Возводилось новое административное здание о четырёх этажах. На
глазах росли производственные цеха, где предполагалась
современная технологическая база. Тянулось вверх
девятиэтажное здание научных отделов и лабораторий. Всё бы
ничего, но добираться к входной двери приходилось по дорожкам
из досок и дощечек, поскольку кругом грязь при тёплых
температурах, и лёд — зимой в холод. Я старался не отставать
и сноровисто «скакал», работая тростью.
Переполняли чувства, что у тебя, как у всех: есть жена,
интересная и нужная работа. Наш конструкторский отдел
возглавляла жена директора Валентина Ивановна. Миловидная,
черноволосая полная женщина, в годах за сорок. Производила
впечатление доброй хозяйки. Её глаза светились вниманием,
участливостью и мягкой строгостью. Молодых специалистов она
встретила очень благожелательно. «Институт наш только
становится на ноги, и ваши перспективы огромные, — с улыбкой
наставляла она, внимательно задерживаясь взглядом на каждом. —
Так что не ленитесь, будьте активны. А мы, администрация, вас
поддержим».
Как тут не воспрянуть, не загореться?…
***
Душевный подъём, как ни странно, расслабил меня в очень
важном вопросе — постановке в очередь на жильё. Уже в первые
дни работы, обратил внимание на листок, приклеенный на первом
этаже на доске «Информация». Список очередников на жильё не
превышал нескольких десятков, что отозвалось в душе приятным
теплом. Да тут и квартиру можно быстренько получить!
Подумалось и мягко уложилось. Моя практичность была на тот
момент на «плинтусовом» уровне. Сходу начать хлопоты с
постановкой на жилочередь — показалось неуместным сейчас,
когда только устраиваюсь, ещё не показал себя. Да и очередь-то
мизерная! Как-нибудь позднее начну…
Зря я так решил — уже через полгода, количество очередников
перевалило за сотни. И когда я начал «хлопоты», колонки с
фамилиями в номерах перемахнули за тысячу!
Сказать, что я был в шоке — ничего не сказать! В спешке
приступил к сбору документов. Важным оказалась справка
профсоюза о проверке состояния жилищных условий. Вот тут наш
«курятник» показался мне убедительным аргументом в пользу
выделения нам, с Зоей, квартиру на внеочередных условиях. Рано
радовался! Председатель профкомиссии — старший инженер нашего
отдела — оказался придирчивым, с повадками закоснелого
чиновника.
— У вас тут и телевизор… — пригибаясь, пристально осматривал
он наше жилище. — Печка, дровишки — люди и похуже ютятся. На
головах…
Хотел было намекнуть про свою инвалидность, да постеснялся.
Впрочем, на льготную очередь поставили, но она оказалась не
менее под длине: тут и ветераны войны, армии, заслуженные
инвалиды и т.д.
Однако квартиры получали часто и сравнительно много. Город
учитывал, что предприятие новое, перспективное и нужное для
страны. Прикинув темп продвижения очереди, остался всё же
доволен: ждать придётся года три. Естественно, реалии
отставали от желаний и теории. Ну, что ж — пришлось смириться
и ждать…
***
На работу, что называется, накинулся. Мне выделили стол,
кульман для черчения, карандаши, линейки, тёрки и иное для
чертёжных работ. Оглядывая помещение, которое было просто
напичкано чертёжными досками, рулонами бумаг, книг и людей —
испытывал гордость от сопричастности к серьёзному и важному
делу! Хотя, моя специальность — инженер-конструктор
радиоэлектронной аппаратуры — в реальности оказалась не совсем
тем, что хотелось изначально, когда выбирал при поступлении в
институт. В действительности конструирования оказалось мало, а
больше черчения, работы с нормативными документами и обработки
того, что уже было придумано «до того». Стандартизация —
естественное явление в любом проектировании, но она противник
новшеств, глубинных изменений. Вот, это открытие было
неприятным. Я горел творческим пламенем, а оно тушилось
холодным душем стандарта!
И тем не менее, уже с самого начала почитывал научную
литературу — в институтской библиотеке стал завсегдатаем.
Искал возможности побороть рутину. И нашёл — в автоматизации
конструкторских работ. Но об этом позднее…
***
Как молодого специалиста, комсомол сразу же «активировал»
на общественную работу. В частности, самодеятельность — пение
под баян — и выпуск институтской стенной газеты. Я особо не
противился, поскольку что-то в этом было от школьных дней.
В интернат практически не наведывался, разве что по
юбилейным датам. В школе постепенно менялся состав учителей,
появился новый директор. Естественно, уходили знакомые из
младших классов. И всякий раз, прохаживаясь по школьным
коридорам, заглядывая в классы, спортзал, актовый зал,
испытывал одинаково горькую тоску по ушедшему…
Глава 4.
Так пролетели два года…
Институт заметно подновился, подстроился: сдали новое
административное здание. Готовились вселиться в девятиэтажный
лабораторный корпус. По территории стелились новым асфальтом и
плитками дорожки: ходить стало комфортнее и легче. Зеленели
морозостойкой травой газоны, подрастали высаженные на
субботниках берёзки, клёны, тополя. Численность персонала
тянулась вверх, как и планы института.
Мы прижились у тёти Поли, привыкли к суровым условиям
существования. Пережили уже две зимы: в одну из них у нас
украли уголь! А чего его там воровать, если сарайчик выходил
на улицу «загрузочным» окном. Прикрывалось оно досками на
гвоздях — защита от детей. Пришлось прикупить топливо
дополнительно. Бывает…
Тогда шёл лёгкий тихий снег. Он укрывал белыми пушинками
весь посёлок, смазывая его природную черноту и украшая древнюю
убогость. Под стать хорошему настроению, навеянному природной
причудой, объявила мне Зоя заветную, долгожданную весть — она
беременна!
Невероятная по воздействию новость! Жизнь наполнялась
дополнительным смыслом, появилось ощущение вечности: дети,
внуки, правнуки… В них мы бессмертны.
Жилищный вопрос окрасился в другие, более значимые тона.
Смотрел я на наше место проживания и не испытывал иллюзий, что
тут мы будем пестовать младенца. Срочно, срочно нужно
добиваться нормальной квартиры! Цель вырисовывалась,
выкристаллизовывалась и стала довлеющей надо всем.
***
Наметилось решение моих затруднений с передвижением —
загорелся купить автомобиль «Запорожец», ясное дело — с ручным
управлением. Мысль подкреплялась финансово: Зоина мама, то
бишь тёща, как оказалось, подарила ей как-то солидную сумму,
достаточную для покупки, естественно, через органы
соцобеспечения. Вот так, на меня наваливались очередные
приятные заботы. Когда мы обговорили вопрос с авто, сразу же
оформился в автошколу. Очередная мечта наметилась в своём
воплощении. А ведь совсем недавно такое даже не снилось, не
то, что обсуждалось.
Учился водительскому мастерству с удовольствием. Когда
впервые сел за руль и самостоятельно проехал несколько метров,
испытал истинное наслаждение! Привила дорожного движения
впитывал и переваривал, как нечто съедобное и вкусное. Всё
давалось легко, поскольку с охотой.
Покупали мы «Запор» с коллегой по работе, высоким,
основательным парнем Колей. Я-то ещё был неопытен в вождении и
побаивался ездить самостоятельно.
Тогда студилась моросью и нудным ветром поздняя осень.
Туман периодически окроплялся холодными снежинками. Они таяли
на щеках, стекая капельками на подбородок. Погода и
неординарная покупка натягивали нервы струнами.
Автостанция на окраине города встретила массой машин у
центрального входа, гулом, стуком и резкими запахами масел,
бензина и едкой гари выхлопных газов.
В очереди задержались, поэтому выбирали машину в темпе, что
просто смазало эффект от такого важного и дорогого
приобретения. На улице дождь менялся на снег, когда мы выехали
из ворот станции. Невольную нервотрёпку усилила неприятность —
не включалась третья, скоростная, передача. Возвращаться назад
не хотелось, да и станция уже не работала. Коля, правда,
обнадёживал, мол, обычная ситуация, когда механизмы требуют
разработки и обкатки.
А машину мы гнали в Макеевку к моему школьному другу: у
него можно было временно похранить «Запор», пока не определюсь
с гаражом. Так мы и доехали на второй скорости. Затык с
коробкой портил мне настроение до самой весны. Тогда я уже
самостоятельно перегнал машину в Горловку к Зоиным
родственникам — они жили в частном секторе возле знаменитого
химкомбината. Там, при въезде во двор, зацепился боком, погнул
слегка корпус, поцарапал. Вот так, с накладками, мелкими, в
общем-то, но чувствительными для психики начинался мой опыт
водителя-любителя. Хорошее дело, тем более для меня, заиметь
автомобиль. Но сколько забот и хлопот, к которым я, слава
богу, оказался готов.
***
Недаром всегда ждал весны. Именно этой порой происходили
многие важные события: влюблялся, заканчивал школу, институт;
женился… Вот и этой весной 1979 года Зоин живот напоминал,
что мы движемся к значимому событию.
Наконец-то, с помощью Зоиных коллег по работе, снял в
аренду гараж в кооперативе, расположенном неподалёку от
института. Автомобиль, помещённый под крышу, стал как-то
роднее, ближе, доступнее. Теперь, с книжкой-инструкцией в
руках, ключами, отвёртками учился обслуживать технику.
Воспринимал своего «Запора» как сложный организм, поражался
его грамотному устройству в части конструкции. Недостатки
тушевались на этом фоне. Испытывал особенное удовольствие в
процессе чистки и мытья. Нравилось после этой процедуры отойти
в сторонку и, выжимая тряпку, любоваться блестящим на солнце
кузовом. Даже вмятина боковая не портила впечатление.
Катался по городу уже сносно, с минимальным мандражём —
это, когда руки трясутся, а мысли и глаза разбегаются по
дорожным знакам и светофорам, с напрягом улавливая их смысл.
***
Тесть мой, Василий Михайлович, держал приличную пасеку. Уже
тогда жужжали в ней и круглосуточно ударно работали, принося
полезный продукт, пчёлы в паре десятках ульев. По этой причине
мёд и у нас, в Донецке, всегда присутствовал на столе.
В ходе совместных размышлений, вырисовалась идея —
«подвалить» с мёдом к моей непосредственной начальнице, как
жене директора, с трёхлитровкой мёда. Валентина Ивановна была
в курсе моих жилищных проблем, знала о неудавшихся походах в
профком, партком. Мёд не взятка, но «нужному» отношению
способствует, может даже повысить и внимание, и активность
начальства в этом непростом вопросе — обдумывали мы, с женой.
Всё обставил более чем пристойно: продал по сходной цене
мёд некоторым коллегам по работе, любителям настоящего
продукта, и наделил начальницу банкой. При этом слова об
оплате замял, переведя разговор в русло текущей работы…
Может, и не только мёд своё «отработал», но через пару
месяцев предложили нам однокомнатную квартиру во вновь
строящемся доме! Правда, председатель профкома советовал не
спешить, учитывая грядущее увеличение семьи, и подождать,
скажем, двухкомнатной. А то ведь выделялась жилплощать в доме
типа общежития малосемейного. Все квартиры однокомнатные,
причём, по восемь штук на этаже с одним длинным коридором. Но
я уже не рассуждал: «курятник» и мой будущий сын — понятия
несовместимые! Ребёнок должен начинать свой путь по жизни в
нормальных условиях: с ванной, туалетом, водой, газовой
плиткой; чистотой и уютом, с теплыми батареями и холодильником
на кухне. А дальше бытие определит цели и средства к ним, как
говорят философы. На том и решили.
Глава 5.
Получение ордера, переезд, расставание с тётей Полей и её
«флигелем» — радостные моменты, о которых вспоминается с
трепетным теплом и восторгом! Новая квартира, несмотря на
малые, в общем-то, размеры: комната 18,2 квадрата, кухня в
районе шести и совмещённая с туалетом малогабаритная ванна —
показались огромными хоромами. Что после Полиных «удобств»
психологически вполне объяснимо.
Вновь построенное — это не «бэушное» жильё. Здесь особые
запахи, замешанные с красками, клеями, обоями и синтетическими
плитками. Правда и дефекты присутствовали: так, с трудом
закрывалась балконная дверь. Да и входная выглядела уж очень
казённо. Замок поменял самостоятельно, затем ушлые ребята-
шабашники натянули струну для оконных штор. Не стали
откладывать и покупку холодильника — взяли в кредит. Далее
пошли — кухонная мебель, диван…
Параллельно занялся давно желаемым собственным гаражом.
Здесь повезло: внизу от нашего дома, строились кооперативные
гаражи, основательные, шлакоблочные. У входа выделил исполком
ряд для временных, железных. В ускоренном темпе выбил место,
купил сборный гараж, подготовил площадку, засыпал её щебёнкой.
Ребята с работы помогли собрать и установить это
незамысловатое строение. Так что когда полетели первые «белые
мошки», мой «Запор» отдыхал в собственной будке.
***
Своя крыша над головой, волнительная суета с обустройством
перевешивали наметившуюся проблему с поездкой на работу: она
удлинилась и усложнилась существенно. Расстояние более
двенадцати километров преодолевал общественным транспортом с
пересадкой. Лучшее время, если погода позволяла и транспорт
бегал бойко — сорок минут. Затем идти с троллейбусной
остановки к месту работы ещё около двадцати минут. Итого — час
с хвостиком.
Тяжеловато, накладно, но руки опускать не стал, хотя ездить
на авто пока побаивался: опыта вождения маловато и
дополнительные расходы на бензин смущали. Решил использовать
новые возможности в плане утренней зарядки. Не так, чтобы
роскошно, но появилось место в комнате, где можно было и стоя,
и лёжа зарядится и укрепиться. Прикупил гантели, резинки.
Теперь и закаляться стало сподручнее: ванна, душ.
Вставал раненько, делал получасовую зарядку, усиленную, с
гантелями. Холодный душ, завтрак и — в поход! Зоя вставала
позднее. Я иногда даже подогревал ей завтрак. Такой подход —
с ранней зарядкой и освежающим, закаливающим душем — помог мне
сносно переносить новые нагрузки и успешно работать.
И тем не менее, главным стало добираться до работы, а не
сама работа. Вот, такая объективная реальность. Как-то
выдались годы со снежными и гололёдными зимами. Скользятина
доставала до горечи во рту и тумана в глазах. В такие дни и
вставать приходилось пораньше, и возвращаться с работы
позднее. Однажды, выдался такой гололёд, что пришлось дома
сидеть неделю.
Бывало доберёшься на рабочее место в такую непогоду, когда
и транспорт больше стоит, чем движется, и думаешь: прилечь бы.
Ан, нет: выпьешь водички и в ускоренном темпе подтягиваешься к
трудовому ритму. Чертишь, ходишь, утрясаешь, согласовываешь…
Тут и задумался: как бы облегчить себе жизнь в плане борьбы с
природными вывертами?… Начал с трости. Впрессовал в конец,
где резинка, гайку. Обточив, заострил конец болта и получил
штырёк. По гололёду ввинчивал его, а при нормальной погоде и
при входе в помещение — одевал резинку. Получилось практично и
удобно.
Второе — в железной пластине набил дырки с загнутыми
краями: получилось что-то вроде рашпиля. Изогнул края-ушки
пластины по форме обуви, просверлил в них отверстия и,
используя их, с помощью шнурков, крепил эту штуку к ботинку
правой ноги. Сам «рашпиль», естественно, прилегал к подошве.
Тут уж никакой лёд не страшен. Единственное неудобство
возникало при наличии снега: он забивал дырки. Поэтому одевал
эту «рашпилевую» насадку только при чистых гололёдах.
Эти приспособления существенно помогли. Иногда даже сердце
прыгало от радости, когда бодренько шёл по льду, в то время,
как обычные люди двигались «в раскорячку». Конечно, неудобно
было садиться в автобус-троллейбус, снимать в помещении, но
приловчился, куда денешься.
***
В русле этой темы нельзя не отметить ещё одно
приспособление, которое скрадывало проблемы левой ноги. Идея
появилась неожиданно ещё в год, когда заканчивал институт.
Разминался как-то на каникулах дома, в Горловке, с резиновым
бинтом. Он, натянутый вверх руками, с креплением за ступню,
подсказал решение двух проблем: с отвисанием стопы и
удерживанием от непроизвольного сгиба коленки. А что, если
резинку закрепить на ноге, помогая и стопе, и коленке?…
Накинулась мысль и рванулась к решению.
Не сразу получилось удобоваримый вариант, но постепенно
пришёл к чему-то, что назвал бы ременчато-резиновым протезом.
Получился он компактным, легко снимался и укладывался, скажем,
в пакет. А, главное, изготовлялся и ремонтировался безо
всяких походов на официальный протезный завод. Были и
недостатки: например, повышенное давление ремня на тело в
районе пояса, что вызывало раздражение, покраснение и даже
онемение части кожи. Особенно это проявлялось при сидении.
Однако наловчился незаметно отпускать ремень, сбавляя его
давление на пояс. Зато ходить с этой «поддержкой» стало
настолько легче, что иногда казалось пройду километры и не
устану.
Вот так, мои инженерные наклонности помогали смягчать
«последствия» болезни. Жизнь требовала проявлять смекалку и
выдумку, и я не чурался этих вызовов, в пределах своих
возможностей.
Глава 6.
Только обустроились, подоспела осень. Рассыпалась она
разноцветьем на кронах деревьев, по газонам и дорожкам.
Волновала терпкими запахами горелых листьев, мокрого дерева и
остывающей земли. И отметилась радостью — рождением сына Коли.
Ехал первый раз в роддом, сидя в троллейбусе, и с трепетом
размышлял. Человек на самом деле бессмертен, поскольку
продолжается в своих детях, внуках, правнуках… Они несут
твои гены, опыт, знания и память о тебе, даже неосознанную.
Настолько явственно почувствовал эту «бессмертную» роль и
значение детей наших, что душа наполнилась особенной радостью.
И как жаль, что моя мама частенько в сердцах, в гневе,
проклинала всех и детей своих в том числе. «И кто их только
рожает!» — били её слова по душе не раз во время скандалов с
отчимом. Списывал эту жёлчь на стресс, когда не всегда
ведаешь, что говоришь. Но осадок остался. Сам-то сомнений не
испытывал — дети, это всегда счастье, даже трудное если…
***
Домой привёз «своих» из роддома на «Запоре». Отовсюду
сыпались поздравления: из деревни, из Горловки; на работе
поздравили по устоявшейся уже традиции с накрытым столом;
подарили комплект пелёнок, подгузников, рубашонок. Чувствовал
себя мужиком с большой буквы — а как же, сына родил! Как
говорили тогда — отработал без брака.
Конца рабочего дня ждал со сладким предчувствием — увижу
сына! Возвращался домой с невероятным желанием, стараясь нигде
не задерживаться. Приходил, быстренько умывался, ужинал и — к
ребёнку. Будто и говорить особо тут нечего, и смотреть ещё не
на что, а душа тает, млеет. Прикоснуться к маленьким ручкам,
лобику, носику. Уловить может улыбку, гугукание малыша.
Похудевшая, но не менее счастливая, Зоя светилась внутренним
ярким светом. Мне она казалась не меньше, чем сказочницей —
чудо такое произвести на свет!
***
Но без проблем не обошлось: заработала Зоя гадкую, но
распространённую болезнь — мастит, это когда воспаляются
молочные железы груди. Боли начались такие, что пришлось ехать
в больницу, естественно, с Коляшей. Держал его на руках, пока
Зое срочно делали операцию. Потом она обессиленная, бескровная
лежала на кровати, а рядом малыш. Будто чувствуя момент, не
особо капризничал, но звуки подавал.
— Ребёнка забирайте, — сказал хирург. — Ей нужно с недельку
полежать в больнице под присмотром. Рецидив может
повториться…
Эта «неделька» прошла для меня мучительной бессонницей.
День и ночь смешались в одно целое, в котором всё подчинялось
ритму жизни ребёнка. Кормление из бутылочки; приготовление
новой порции кашки; смена пелёнок, подгузников и последующая
стирка с сушкой. И так через каждые два-три часа непрерывно в
течение суток. Спали мы с Колей вместе.
Ухаживая за малышом, постоянно боялся сделать что-то не
так; подсудно давила тревога — а вдруг заболеет! От таких дум
тяжесть положения только усиливалась, и я пытался отгонять
этих назойливых мух и больше уповать на радостное ожидание
скорого возвращения Зои.
Помогали коллеги по работе, женщины, естественно. Они
периодически наведывались: ходили в магазин, помогали
приготовить еду, постирать пелёнки и просто поддерживали
морально. В такие моменты у меня появлялась возможность
съездить к Зое в больницу. Она держалась стойко, поправлялась
ускоренно и уже рвалась домой.
Неделя — срок, в общем-то, небольшой. Поэтому не успели
даже «напугать» родителей, ни Зоиных, ни мою маму. Когда
бабушки приехали навестить внука, Зоя уже была дома.
***
В летний отпуск отправились мы впервые в деревню
«расширенным» составом. Ехать предполагалось на «Запоре». Это
была первая поездка на такое длинное расстояние — около
четырёхсот километров. По карте наметил оптимальный маршрут,
подкрутил гайки, подрегулировал двигатель, накачал колёса.
Волновался, конечно, но выбора не было, поскольку пора
задействовать автомобиль на полную катушку. Тем более,
планировали на «обратной ходке» взять с собой картошечки
мешок, сальца, мёду и других деревенских продуктов. Машина
должна отрабатывать своё!
Поездка прошла, в целом, успешно. Шероховатости случились:
так сделали по дороге несколько лишних «крюков», отчего
приехали на место к вечеру.
С этого момента такие поездки стали регулярными. Более
того, их главной целью стал привоз продуктов, прежде всего
картошки, лука и «купорки»: банок с помидорами, огурцами и
тому подобное. Зоина родня, хотя и считалась в селе
прижимистой и скуповатой, но нас не обижала и одаривала щедро
— лишь бы в машину влезло. И наши аппетиты росли!
Постепенно, чтобы поболе нагрузиться, я стал ездить один:
Зоя с Колей добирались домой поездом. Впрочем и мы старались
хоть как-то отметиться своими «подарками». В основном,
привозил я варёную колбасу до десяти килограмм да рыбу
копчёную. В те времена Россия была намного беднее Украины, а
с продовольствием — беда одна. Так что наши подарки были к
месту и уходили за столом с рюмкой вина на ура!
Когда в гараже вырыл погреб — помогли ребята с работы,
появилось место, где можно было хранить картошку. Теперь у
нас выработалась система: Зоя с Колей ехали в деревню своим
ходом, а я, выкинув сиденья, дабы больше места было, — на
«Запоре».
***
Последняя моя ходка на этом автомобиле — он сменился
позднее на «Москвич» и «шестёрку» «Жигулей» — выдалась просто
героической! Тогда нагрузили меня родственники под завязку:
даже на съёмный багажник на крыше кинули мешок картошки. Потом
посчитал — более полутонны! Для маленького «Запорожца» вес
внушительный, запредельный.
Только выехал за ворота, сразу наметились шероховатости: на
малейших кочках, при небольшом повороте — колёса тёрлись о
ниши. Поэтому поехал тихо, по принципу, главное — доехать.
Скорость и время не важны.
Осень только начиналась — тихо стелился сентябрь. Поэтому,
я, внутренне собравшись, неспешно настроился на сложную
дорогу. Первые двести километров проехал сносно. Проблемы
начались со второй половины пути. Тогда уже подкрадывался
закат, вселяя тревогу — засветло не доберусь.
И вот оно — на подъёме спустило заднее колесо. Съехал на
обочину, достал домкрат, «запаску». Начал домкратить…
Штатный домкрат запорожский, со швеллерной основой, вдруг
согнулся в узел! Автомобиль завалился и чуть не опрокинулся на
бок. Я был в шоке. Однако собрался и стал останавливать
попутные машины.
Когда солнце почти село, помог мне один водитель установить
запаску. Поблагодарил за помощь, перекрестился и поехал далее.
Но не долго — через километров двадцать, хорошо, что возле
поста ГАИ, опять колесо спустило, причём то же, заднее.
Тут помогли «гаишники». Через короткий промежуток, на
въезде в город, опять прокол! На небе издевательски мигали
звёзды, глаза слепили фары проезжающих мимо машин, а я с
трудом соображал, что же делать?… Вздохнул глубоко и поехал
на спущенном колесе в город: оставаться в одиночку на ночной
трассе было явно рискованно.
С ужасом прислушивался к стуку колеса, но упрямо ехал.
Наконец прибыл и остановился недалеко от перекрёстка. Вылез,
взглянул на колесо — его диск чудом не развалился полностью,
лишь погнулся основательно.
К полуночи, нашёлся случайный прохожий, который помог с
колесом — он продал мне его. Колесо старое, с древней
покрышкой…
На этом колесе добрался до въезда в Донецк. Время — поздняя
ночь. Естественно — колесо опять спустило. Тут уже подвернул к
обочине, включил габариты и закрыл глаза от усталости…
Мобильников тогда не было, поэтому утром остановил
легковушку, объяснил ситуацию и попросил в городе позвонить
Зое — телефон у нас тогда уже был. На удивление, человек не
подвёл, и через пару часов ко мне на помощь прибыли моя Зоя со
знакомым на «Запорожце». Тот распахнул очи, обошёл мой
«грузовик» и только головой замотал:
— Ну, ты даёшь! Куда же столько грузить на этого бедолагу?…
Распределили мы груз на две машины и уже благополучно
доехали. Больше я столько не возил…
***
Случилось как-то ещё одно нехорошее, мягко говоря,
приключение в поездке. Собрался съездить в гости к сестре
Вале. Летняя пора в разгаре, жара, июль месяц. Температура
днём прыгала под сорок.
Валя осела в городе Губкине Белгородской области. Туда в
своё время уехала на заработки: здесь строился губкинский
горнообогатительный комбинат, один из крупнейших в Союзе.
Интенсивно шло и жилищное строительство, что и поманило
сестру и не напрасно: довольно быстро она, с дочерью,
вселилась в двухкомнатную квартиру.
«Запорожец» машина неприхотливая, с воздушным охлаждением
двигателя. Но в этом кроятся подвохи. До Белгорода ехал без
осложнений, периодически поглядывая на температуру масла. А
жара нарастала: уже и останавливался охладиться, и окна
пооткрывал. Уже Белгород проскочил, когда на выезде, на мосту,
автомобиль заглох… Выскочил из салона, лихорадочно открыл
капот и стал осматривать карбюратор, дёргать за рычажки. Тут и
нечаянно рукой снял одну, в общем-то некритичную, трубочку. Но
с неё впоследствии капнул бензин.
Сел за руль — машина завелась! Обрадованный поспешил далее.
И только выехал за город, как машина резко остановилась,
запахло гарью и сзади полыхнуло пламя!…
Вылез из салона с оборвавшимся сердцем. Внутри всё сжалось
от ужаса. В голове проносились мысли: что же делать? Уходить
подальше или попытаться тушить?…
И тут сработала водительская взаимопомощь: мгновенно возле
меня остановилось несколько легковушек. Водители бежали с
огнетушителями, тряпками, даже вёдрами.
— Открывай капот! — крикнул один.
Огненный смерч рванулся из-под крышки, а мужики стали
кидать туда тряпки и поливать струями из огнетушителей.
Удивительно, но через секунды, они потушили огонь. Похлопали
меня по плечу ободряюще и разъехались. Есть на свете настоящие
мужики!
Смотрел я на свой закопчённый «Запор» и тупо соображал, как
быть далее. Однако самое страшное уже было позади, и в голове
появились трезвые мысли. Выход один: на буксире добраться до
Губкина. Это более ста километров.
Было уже за полночь, когда меня «притарабанили» к Валиному
дому. Далее пошло веселей, в смысле автомобиля. Валя нашла
специалиста, и он помог восстановить сгоревшее в двигателе.
Обратно домой добрался без проблем…
Глава 7.
Мой гараж оказался одним из первых в ряду. Сразу же нашлись
местные помощники, предлагавшие свои руки и ноги безвозмездно.
Такое участие трогало, забивало все мысли о каких-либо
подводных камнях такой помощи. А они, как выяснилось позднее,
имелись. Так один шустрый паренёк, Хачик, армянин по
национальности, брался за всё. Я в гараж — и он тут же. Что
подкопать, закрутить, размонтировать, покрасить и т.д. —
пожалуйста! Сначала я отнекивался, даже смущался, потом
привык к «бескорыстному» новоявленному другу. И когда гараж
более-менее обустроился, Хочик попросил на хранение мотоцикл!
Дружба наша завершилась, когда паренёк стал «подкапываться»
под мою Зою. Перед этим предлагал мне девушек «разбитного
образа поведения»… В общем, расстались.
Другой помощник оказался настырнее, опытнее и, как
выяснилось, хитрее, отчего — на долгие годы «друг». И то
сказать, был он возраста моего отца. Этим и взял. Назову его
Митричем.
— Давай помогу с погребом и обустройством гаража, а ты мне
выделишь половину погреба. Соления, картошка, банки… Дома в
квартире не разгонишься, а в погреб влезет, — предложил
Митрич.
«Бог с ним, — подумал я, — времени у меня мало, сил и
возможностей тем более. Без половины погреба обойдусь, а
человек поможет». На том и согласился.
Митрич рьяно взялся за работу, и, вскоре, и погреб
выкопали, и пол зацементировали, и стены обложили. Даже ворота
мужик поменял на более надёжные. Делал всё кропотливо, не
требуя, за редким исключением, оплаты. Качество сделанного
хромало, правда, выдерживая принцип: косо-криво лишь бы живо —
но результат на лицо.
В целом, наличие помощника-напарника, в условиях моей
занятости основной работой и неопытности в делах стройки,
выглядело уместным и полезным. Я чувствовал себя увереннее и
даже спокойнее. А Митрич оказался мужиком нахрапистым,
хитроватым с элементами наглости. Цели у него были
долговременными и далекоидущими, что выяснилось только по
происшествии лет.
Не сразу сообразил, что товарищ сделал из моего гаража
этакий перевалочный пункт для всего, что «плохо лежало» в тех
местах, где он работал. А работал Митрич и сварщиком, и
слесарем, и даже сторожем. Чего только не перебывало в
гараже! Толь, смола, мешки с цементом, газовые баллоны,
сварочные аппараты, рельсы, трубы и ещё чего немерянного
количества. Полежав, предметы исчезали. Как выяснилось, Митрич
прикупил в частном секторе домик-флигель с сараями, куда и
переправлял добытое недоспанными ночами.
Однако тут присутствовала и для меня польза: тиски,
молотки, гвозди, шурупы, винты, гайки и тому подобное у меня
не переводились. Частенько их пользовал как при ремонте
«Запора», так и квартиры. Ловкач Митрич знал, чем ублажить
меня и заставить не задавать лишних вопросов.
Так с ним и жили…
Митрича недолюбливали соседи по дому. Закадычных его друзей
и знакомых за всё время нашего общения — десятки лет — не
наблюдал. Наоборот, не раз предупреждали мужики — осторожнее
будь с Митричем, человек, мол, у себя на уме. А я был молод,
незагрязнён душой, не хотел верить в «плохих» людей.
Вообще, отношения с моим «старшим другом» складывались
противоречиво. Иногда их можно было даже назвать родственными.
Я наведывался к нему в гости, например, в дни рождения. Он
приходил ко мне. Бывало, помогал в ремонтах; или что поднести,
подвезти. Присутствие Митрича всё же вносило в жизнь
своеобразную устойчивость, когда в трудные минуты есть к кому
обратиться за помощью. Но часто от такой помощи оставался
осадок какой-то искусственности, ненастоящего участия, а по
необходимости.
Бывало время, когда редко стыковались и говорили, держались
на расстоянии. А то подоспеет ситуация, соберёмся в гараже, да
разопьём бутылочку водки по какому-либо случаю или так — по
настроению. Уже через годы, в лихие девяностые 20-го века,
когда прикупил трёхкомнатную квартиру; установил на новом
месте добротный сварочный гараж, вылезли планы Митрича —
захотел забрать старый гараж бесплатно!
— А тут всё моё! — заявил он как-то в разговоре нагло. —
Двери, погреб я рыл, штукатурил. Стены в гараже кирпичом
обложил. Стол, верстак, свет, — перечислял мужик уверенно.
Меня такие выпады настолько задели, что я возмутился — к
тому времени пришедшая «демократия» изменила меня кардинально.
— А место под гараж? А железо? А деньги за дверь? Песок и
кирпичи кто доставал и возил? — огрызнулся я. — А всё, что ты
сделал тут, ты им же и пользовался! Я — гораздо меньше.
Митрич сник, понял, что я изменился, на кривой не объедешь.
И гараж я «другу» даром не отдал, сбыл по минимальной цене.
Прошли ещё годы. С Митричем почти не общались. Как-то
позвонила его жена и со слезами в голосе пригласила посетить
болеющего мужа. А лежал он прикованный к постели лет пять.
Высох весь, из живота торчали трубки, говорил слабым голосом.
От былого, здоровенного мужика, остался только рост. Правда,
годы поджимали — за восемьдесят, но умирал он в муках и
страданиях.
Сидел я потом у гроба Митрича, осматривал квартиру с
тёмными старыми обоями, давно не крашенными окнами, таким же
неопрятным полом и думал, за что наказание такое человеку? То
ли крепкий самогон за шестьдесят градусов, который гнал лично?
То ли проблемы с дочерью — с мужьями у неё никак не
складывалось? Да и жена частенько лежала в больнице то с
сердцем, то с ногами, то ещё с чем? А, может, бог наказал за
хитрость чрезмерную, когда везде выгоду себе ищешь в ущерб
морали и принятым правилам?… Всё же жаль было человека, по-
человечески жаль.
И пришёл к выводу, вспоминая библейскую мудрость: да
воздастся каждому по делам его…
Глава 8.
Наконец, обустроился с гаражом, научился сносно ездить на
автомобиле. Мои поездки на работу общественным транспортом уже
выглядели нелогично — есть-то своё средство передвижения!
Мысль вдохновила, обрадовала — она подсказывала способ
кардинально решить проблему.
И, вот, я первый раз зарулил на площадку перед своим НИИ. С
волнением вылез и также трепетно влился в толпу спешащих
коллег. Некоторые пожимали мне руки, интересуясь «Запором», в
части возможностей «техники»… В целом, ощущал себя на
высоте. А, главное, прежней усталости от поездки не чувствовал
и мог с большим энтузиазмом окунуться в работу! Это был
поворот в жизни.
***
***
Проработал конструктором лет шесть. Даже дослужился до
старшего инженера. Большое количество чертёжной работы, этапов
монотонных, косных, неумолимо толкало к желанию разобраться в
возможности автоматизации этих процессов. Копаясь в
литературе, журналах, познакомился с современными, на тот
момент, системами автоматизации проектирования. Все они были
связаны с вычислительной техникой, с компьютерами, что я и
стал осваивать самостоятельно.
Так начался мой путь в программисты…
Вскоре, в духе времени, было создано отдельное
подразделение автоматизации конструкторских работ. Туда я и
перешёл по собственному желанию, поменяв квалификацию с
конструктора на программиста.
Новую область осваивал с особым подъёмом и увлечением.
Вычислительная машина воспринималась как чудо! Часами, без
устали мог сидеть, отлаживая программу, осваивая новые
системы. Перерывы сокращал самостоятельно, поскольку тянуло
магнитом к вожделенному экрану монитора.
Вычислительная техника тогда была громоздкая, сложная в
работе и обслуживании. Одна ЭВМ, скажем, последнего поколения
советского периода занимала целый этаж. Только охлаждение чего
стоило: трубы с водой, мощные вентиляторы и кондиционеры.
Отдельный зал магнитных накопителей, когда кассету с лентой в
одной руке не удержишь! Надёжность всей этой техники, к
сожалению, оставляла желать лучшего: часто «сбоила», ломалась,
портилась. Солидный штат обслуживающих «электроников» и
«системщиков» только успевал с ремонтами. Тем не менее, мы
пытались по максимуму выжать из этих «железяк» пользу. Но, с
моей точки зрения, эффект от автоматизации конструкторского
проектирования оставался низок. Держались на понимании, что
другого пути нет и нужно двигаться вперёд, несмотря на
огромные расходы.
Период работы программистом — почти десять лет — остался в
памяти и душе как светлый, насыщенный, плодотворный. По
сравнению с прежней конструкторской, здесь была масса
настоящей творческой работы, свободы в мыслях и действиях.
Поэтому и по служебной лестнице начал двигаться ускоренно:
старший, ведущий инженер и начальник сектора. Возможно, пошёл
бы и дальше, но… мои «последствия», инвалидность сдерживали.
Да и характер у меня присутствовал «неначальнический».
Побывав, наверное, с год, в руководителях сектора
программистов, понял, что эта должность требует хорошего
здоровья, физического и психологического. Это со стороны
некоторым кажется, что начальники только командуют, языком
треплются и ничего не делают. На самом деле, чем выше уровень
руководства, тем выше нагрузки, причём все. Естественно, при
условии, что человек добросовестно — это, как минимум —
относится к своим обязанностям.
Вообще, если ты ведущий специалист, то уровень физических
нагрузок начинает превалировать над умственными. Начальник —
это периодические совещания, беготня по отделам, постоянные
разъезды по командировкам; время, потраченное на планирование,
воспитательную работу с сотрудниками и тому подобное.
Творчество присутствует, но своеобразное, организационное.
Но я старался — выхода-то не было: нужно двигаться вверх,
повышать себе зарплату, дабы кормить семью.
В этом русле, побывал и в командировках: в Москве,
Ленинграде, Пензе, Саратове. Да и по месту покатался…
Нелёгко давались такие поездки, тем более, выпадали они, как
правило, в зимний период. Скажем, приезжаешь в Москву зимой. У
вокзала снежная каша, лёд. Идёшь с портфелем с опущенной
головой, поскольку всматриваешься в дорогу, чтобы не
поскользнуться. И как всегда, тебя опережают, ты замедляешь
движение.
Втискиваешься в автобус, троллейбус и едешь на предприятие.
Там выписывают пропуск, смотрят на тебя с любопытством. Ищешь
нужный корпус, отдел, комнату, людей. Беседуешь с ними,
вытаскиваешь нужную информацию и тому подобное. В конце дня
тебе дают адрес общежития или гостиницы…
Кое-как поужинаешь, ляжешь, наконец, в кровать и ощущаешь,
как ноги не то, что гудят, а ноют. Закрываешь глаза и
обрываешься в беспокойном сне…
Зато, вернувшись из командировки, прикупив какую-нибудь
мелочь в виде подарка для Зои и детей, чувствуешь себя на
высоте! Смог!… Начальство выслушивает тебя с уважением,
видит, польза есть от поездки. Пишешь отчёты, выступаешь на
совещаниях. Бывало, и у директора отмечался в выступлениях. В
такие минуты думалось, что пережитые «командировочные»
трудности стоили того.
Кроме того воспользовался моментом и посетил-таки
«Третьяковскую» галерею, «Русский» музей; полюбовался
Ленинградом, Волгой у Саратова; своеобразной «деревянной»
архитектурой Пензы. И бросалась в глаза нищета и скудость
продовольственного обеспечения российской провинции, в
сравнении с Украиной. Так, запомнился обед в пензенской
столовой. У нас, в Донецке, в столовых можно было достаточно
сытно пообедать. Даже обычный суп отличался наваристостью,
хоть маленьким кусочком мяса и картошкой. Главное,
присутствовал выбор блюд и первых, и вторых.
Тут же, в Пензе, предлагали суп с фрикадельками — бульон, в
котором плавал один тощий шарик фарша — и, на второе, шницель
сомнительного качества, всё без вариантов. Витрины стояли
пустые. Иногда появлялись горки сала-шпига и ряды консервов,
чаще сардин в соусе. Удивила как-то очередь за ливерной
колбасой. У нас ей кормили в основном собачек и кошек.
***
Очень неприятным моментом, в период «начальствования»,
оказалась выросшая «стена» между мной и коллегами, с которыми
был «до того» на равных.
Дисциплина в секторе хромала, особенно, что касается
«слабой» его половины — женщин. А были они все молоды —
недавние студентки. И подобрались, как на подбор: стройные,
симпатичные, некоторые — просто красавицы! Рабочий день
сотрудницы начинали с продолжения домашнего утреннего туалета:
причёска, макияж, маникюр. Затем обязательное чаепитие с
обменом свежими новостями и впечатлениями от процесса прибытия
на работу.
Такая «подготовка» к трудовому дню занимала, бывало, до
полутора часа, а то и тянулась до обеда. И типичной
наблюдалась картинка: мужики бегают, что-то утрясают,
подписывают, консультируются, а кучки прелестных девушек
красуются телесами в коротеньких юбочках или облегающих
джинсах; периодически радуют здоровым смехом, очевидно, от
пикантных рассказов или анекдотов. Поэтому начальство
заглядывало к нам редко, дабы не попадать в неловкую ситуацию.
Напрягать себе нервы, наставляя этих красоток не всякому
хотелось…
Естественно, став начальником, я попытался навести тут хоть
какой-нибудь порядок. Для чего ввёл индивидуальные задания с
чёткими сроками и обязательным месячным отчётом. Вот тут и
попал в немилость наших «слабеньких».
Лишив месячной премии одну из наиболее «оторванных от
рабочей действительности» вызвал негодование, кровные обиды и
даже слёзы! Однако на своём настоял и немножко поджал девчатам
свободу, но только немножко. Они продолжали своё, но не так
явно. От бессилия я просто терялся в чувствах, лишний раз
понимая — никудышний я руководитель. Здесь нужно быть иногда
жёстким, бескомпромиссным, иначе коллеги младшие «садятся на
голову и ногами болтают, задевая нос».
Когда пришёл к нам в сектор солидный товарищ, старший по
возрасту, бывший учитель, с опытом общения с людьми, я
возрадовался, зная, что его готовят на моё место. При моих
возможностях – физических и моральных, ведущий инженер — это
золотая середина профессионального роста. Так решил для себя
и, наверное, правильно, хотя в душе осталась горечь — не
оседлал руководящего конька…
Глава 9.
Поскольку коллектив института был молод, то тяга к спорту
проявлялась во всех подразделениях. И дирекция шла на встречу
таким устремлениям. Туризм, футбол, волейбол, шахматы, теннис
— основные виды, которыми увлекался наш активный коллектив.
Естественно, я тоже не собирался оставаться в стороне и выбрал
наиболее подходящее для себя: шахматы и теннис.
Если с шахматами всё ясно, то на последнем остановлюсь
подробнее. Когда мы вселились в новенький девятиэтажный корпус
с широкими холлами, началась «эпидемия» тенниса!
Способствовало тому установление в этих самых холлах теннисных
столов. За ракетку взялись все, можно сказать, поголовно.
И я с дрожью в душе приглядывался, вспоминая опыт
интерната. Но там — «свои», а тут ребятки с ногами: как с ними
состязаться?…
Выручила массовость: играть стали парами, чтобы за короткий
перерыв в работе успевало “удовлетвориться” большинство. Вот
тут и появилась для меня возможность! В паре всё движения
делятся пополам: твой удар, а следующий — за партнёром.
Главное, вовремя освободить для него место и успеть
настроиться на «свой» ход. Левой рукой я, при необходимости,
придерживался за стол, обеспечивая устойчивость, а правой
управлялся ракеткой и шариком. Шёл на него с ракеткой как с
гранатой под танк! И получалось!
Постепенно наловчился так, что с некоторыми партнёрами — не
только сильными — даже побеждали и не раз. И хотя
индивидуально я с трудом выигрывал у самого слабого,
начинающего, в паре чувствовал себя очень даже ничего! Игра
так захватила, что купил хорошую, дорогую, ракетку и тратил на
теннис даже час после работы. Благо, наличие автомобиля
скрадывало усталость и сокращало время прибытия домой.
***
Втянули меня в художественную самодеятельность как баяниста
и певца, и в редакторы стенной газеты по линии комсомола.
Хорошо, что эта общественная нагрузка проявлялась только в
праздничные периоды, затухая до нуля в будни, а то бы не
управился.
Вообще, в те, “застойные” брежневские времена 70-80 годов
отмечали даты, праздники и просто “отдыхали” с полной
“отдачей”! В такие дни, начальство закрывало глаза, на мягко
говоря, нерабочую обстановку в секторах и отделах. Столы
накрывали обильно, с домашними разносолами и обязательной
выпивкой. Тут совсем ситуация благоприятная — имелось своё
горячительное, в виде технического спирта, выделяемого
ежемесячно для профилактических и ремонтных работ
многочисленной техники, как сейчас говорят —
высокотехнологичной. Спирт этот, как установили опытным путём,
на организм действовал стандартно, без видимых отрицательных
последствий, естественно, при умеренном потреблении. Это когда
пьёшь меньше, чем хочется, придерживая коней.
С особой удалью проводили новогодние “Огоньки” или отмечали
круглые даты, связанные с образованием института! Двухэтажная
столовая, рассчитанная на сотни клиентов, вполне позволяла
развернуться во всю ширь.
Такие празднества на меня действовали противоречиво:
сначала вызывали восторг, а затем отупляли. А как могут
подействовать собранные в одном месте сотни голосов, которые
сливались в один гомон на фоне будоражащей музыки!
Отношения с коллегами из других отделов, как правило,
носили официозный характер. Что понятно. И только тут, на
«Огоньке», народ расслаблялся, строгость начальников
улетучивалась, они становились как все: тосты, блестящие
глаза, улыбки, подчёркнутая любезность и тому подобное. Это
радовало, вызывало даже умиление. Но, когда пьянели, беседы
становились развязнее, смелее и громче. Вот тут и начинался
кошмар — разобрать собеседника уже было нельзя. Все что-то
говорили, о чём-то договаривались — но мало кто понимал, о
чём, поскольку наступало похмельное отупение.
Смотришь с дали лет на этот застойный период и тихо
поражаешься — питие на рабочем месте с благословления
руководства, даже по пристойным причинам, вещь сомнительная.
Да, в какой-то мере коллектив “сплачивался”, люди становились
ближе, даже «роднее», но не все останавливались на
«достигнутом». Многие продолжали и, практически, становились
банальными алкоголиками, пусть и не сразу. И несомненно —
страдало дело, которым занимался институт. Отсюда и низкая
эффективность разработок, отставание от аналогов зарубежных.
Впрочем, здесь не только причина в пьянстве. В целом,
организация научно-конструкторских работ иногда казалась
имитацей, а не практической деятельностью. В институте
несколько лет бились над созданием современной технологической
базы. Без неё самые смелые задумки превращались в ничего,
суету и сотрясание воздуха.
На других предприятиях отрасли было получше, даже в нашем
городе. Многие специалисты туда и уходили, а мы тонули в
застое. Иногда удивлялись, как ещё существовали.
И всё же, много было построено, особенно цехов, уже
налаживалась технология, когда нагрянула перестройка. Она и
поставила крест на нашем предприятии. А зря! Как выяснилось
позднее, наши разработки были в русле прогресса высоких
технологий в области электроники.
После развала Союза, институт сократился численно в десять
раз, но сумел выжить, правда, в жалком виде и уже без меня. Об
этом — позднее…
Глава 10.
Нравилось мне осваивать что-либо новое. Когда появился
«Запор», изучил всё, что с ним связано. Вопрос технического
обслуживания и ремонта с использованием «спецов» из
автостанции даже не стоял — всё сам! Для чего и смотровая яма
в гараже, и стол с тисками, «точилом»; разные приспособления
и многочисленный инструмент под рукой.
Возился с автомобилем с удовольствием, не замечая времени,
тратя, бывало, все выходные. Доходило, что даже ждал этого
момента. Начинал с десяти и допоздна, когда и солнце садилось.
Без перерыва на обед — несъеденное добирал в ужин.
Смена колёс, монтаж покрышек; мелкий ремонт ходовой части
постепенно перешёл в сложный — двигателя. Не останавливали и
температурные аномалии, характерные для железного гаража: ни
летняя «баня» за сорок; ни зимний холод за двадцать — тут
использовал обогреватель. Автомобиль должен быть на ходу —
главный принцип, которому следовал неукоснительно.
Зоя с пониманием относилась к такому увлечению, совпадающему
с необходимостью. Иногда приносила и еду в гараж, заскакивала
поинтересоваться ходом работы…
Закончишь ремонт, сядешь усталый на стул у порога открытых
ворот и любуешься или закатом, или ливнем, или обильным
снегопадом. Ладони щиплются от масел и растворов, тело
постанывает, ноги гудят, а ты внутренне доволен. Даже если
что-то стопорилось, не получалось, всё равно получал
удовлетворение от такой физической работы.
Поражала собственная выносливость: иногда немалое количество
раз опускался в смотровую яму по формуле: туда-сюда. Часами
бился, чтобы открутить заржавевшую гайку, скажем, тормозного
цилиндра. Но — отдохну минут пять — и опять появляются силы.
***
Зимой самостоятельно чистил перед гаражом снег. Митрич в
этом деле помогал инструментом: лом — колоть лёд; лопата
обыкновенная и специальная «грабарка», с широким алюминиевым
«захватом» и метёлка из кустовых прутьев. Нужно отметить, что
«старший друг» иногда тоже подметал и убирал зимние дары. Но
чаще приходилось самому. Впрочем, в критические моменты
помогали и Зоя с подросшим Колей.
Метели, бывало, так отрабатывали, что снега выше колен
набиралось. В таких случаях выходил из дома пораньше;
вытаптывал проход к двери, лишь бы щель для входа. Вытаскивал
«грабарку»; опирался левой рукой на дверь, а правой орудовал
лопатой, отодвигая снег. Когда собиралась куча, подходил к
ней, принимал устойчивое положение и, нагибаясь-разгибаясь,
бросал снег на дорогу. Затем подходил поближе и уже с дороги
отбрасывал ещё далее, к противоположному забору. Носить снег,
как это делает «здоровый» человек, я не мог, отсюда и лишние
манипуляции с перебрасыванием. И так, пока вся площадка перед
воротами не становилась чистой.
Уставал, но, как говорят инженеры, в пределах допуска. Зато
— отрабатывал сам, без посторонней помощи.
Машину тоже мыл сам, да и нравился мне этот процесс, как и
последующий результат. Воду с вёдрами приносил Митрич, иногда
даже тёплую. И я мягкой щёткой, тряпками обмывал весь кузов.
Протирал насухо, отходил в сторонку и любовался блеском чистой
поверхности. Мытьё внутри салона казалось лёгкой прогулкой.
***
Гаражное братство!
Хорошая, в целом, вещь. Это, когда соседи по гаражу всегда
готовы помочь, причём, в любом деле. Да и веселей работать,
когда слышишь, что сосед тоже чего-то мастерит, ремонтирует
или наводит лоск со своей «тачкой». В перерывах перекидываемся
новостями; обмениваемся советами, впечатлениями обо всём, о
той же погоде…
А окончание трудов праведных, когда лучики солнца
заглядывают в глаза, предрекая закат, как не отметить?… Эта
и была теневая сторона «братства».
Сначала парами, например, с моим соседом Абрамычем, потом в
расширенном составе, когда стали подключаться дальние соседи —
собирались, дабы снять напряжение и посудачить о том о сём за
бутылочкой «Столичной» или собственного разлива.
Такие компании затягивают, расслабляют до одури, до потери
самоконтроля. Меня это касалось особенно, поскольку
чувствовал себя состоявшимся, с внутренним ощущением счастья.
Тут ко всем, ко всему миру, относишься с любовью. А рюмка, к
коей приучали с детства, воспринималась как естественный
атрибут такого возвышенного душевного состояния.
Не часто, но бывало, терял ощущение реальности в таких
запойных компаниях, обрывал ограничитель, и перебирал лишку. В
таких случаях меня не бросали коллеги-автолюбители и отводили
под руки домой. Неприятная, мучительная ситуация особенно на
следующий день. Стыд, унижение, обида за себя. Зоя всегда была
примерной женой и прямо упрёков не бросала, а я каялся. И
действительно, следующая похожая ситуация повторялась, может,
через месяцы, а то и годы. Но повторялась, к сожалению…
Глава 11.
Жизнь и работа в эти годы настолько устоялись, что даже
грустно иногда становилась от этой предопределённости и
прямолинейности. Нарушило этот монотонный ход рождение
доченьки долгожданной, Леночки. Девочка родилась крупной,
щекастой с хорошим аппетитом: молоко у Зои не застаивалось.
Пополнение семьи воспринялось как подарок к десятилетию
нашей свадьбы. Причём, даже день совпал: июль, 24. Вот так
распорядилась судьба!
Коле шёл седьмой год, мальчика готовили в школу. Он с
удовольствием приглядывал за сестрёнкой. Вся семья была
счастлива!
И вновь взялся за решение квартирного вопроса: теперь можно
было становиться в очередь, как говорили, “на расширение”. Всё
бы ничего: документы оформил оперативно, опыт имелся — но в
стране случилась страшная трагедия — Чернобыльская! Апрель
1986 года… Мы с ужасом вслушивались в звуки новостей радио,
вглядывались в экран телевизора. На душе разливалось нечто
чёрное, накрывающее радостное семейное событие.
Началось отселение из Чернобыльской зоны сотен тысяч людей.
Им выделялись квартиры во многих городах Украины, в том числе
и в нашем Донецке. Темп движения очереди в НИИ резко упал. Я с
тоской наблюдал, как рушатся мои мечты поскорее вселиться в
трёхкомнатную квартиру. В одной комнате четверым становилось
ощутимо тесно. И хотя мы попытались разделить шкафом
пространство пополам, теснота уже давила. Тем не менее,
оптимизма не теряли, веря в «светлое будущее».
***
На этот же период приходится апогей увлечения рыбалкой!
Вернее, оной увлекался не я, а мой шурин, муж сестры Ларисы,
Юрик. Я лишь обеспечивал транспортом, то бишь, автомобилем,
поскольку ездили рыбалить далековато, на Краснооскольское
водохранилище, что в двухстах километрах от Донецка, на
северо-востоке.
Сдружились мы с Юриком как-то сразу, ещё до свадьбы. А
вышла Лариса замуж, когда перевалило ей чуть за восемнадцать.
Отвеселились в темпе и скромно на дому. Присутствовали самые
близкие друзья и, естественно, родные.
Молодая семья не стала тянуть и вскоре «выдала на-гора»,
как говорят шахтёры, сынишку, Андрея. Ситуация складывалась
близкая к нашей, что стало основой для сближения. Мы часто
встречались, навещали друг друга, вместе отмечали праздники.
Юра — по комплекции низкорослый крепыш, с подростковыми
усиками — был парнем коммуникабельным, компанейским, просто
обожал весёлые застолья. Работал шофёром на “хлебовозе”. О
таких говорят: рубаха-парень! Умел создать атмосферу
праздника, превратить банальную выпивку в ритуал. Тут баян и
песни превосходно дополняли его открытую натуру. Частенько мы
засиживались допоздна за рюмкой и с обязательными песнями.
Жёны с детьми уже спали, а мы всё о чём-то говорили, иногда
спорили и потихоньку напевали…
К рыбалке склонял меня давно и, наконец, додавил.
Выбирались, как правило, после работы в пятницу, к вечеру,
из Горловки. С собой брали ещё двоих ребят: Юриных, друга и
кума. Готовился парень к поездке основательно: снасти —
удочки, сети; наживка — черви, хлебные смеси; дрова для
костра, тёплая одежда и пару трёхлитровых банок самогона! Да,
вот последнее Юрик отслеживал тщательно: что за рыбалка без
веселящего «сугреву»?… И конечно же — баян! Моё
музицирование шурин просто обожал.
Когда выезжали в дорогу, небо мигало звёздами и светилось
тусклым скошенным глазом одинокой Луны. В салон врывались
ночные шумы и ароматы. Настроение зашкаливало, отчего выпивали
по «маленькой», кроме водителя, и начинали горланить песни —
купцы гуляют!
Добирались к полуночи…
Свет фар вырывал из темноты длинный мост, под которым
плескалась вода. Водохранилище в этом месте было самое
широкое. В нос били запахи воды, рыбы и камыша. Мы сворачивали
на грунтовку и рулили к берегу, подальше от жилья, на дикую
природу!
Наконец определялись с местом и начинали устраиваться. Юра
первым делом бежал к берегу, весело мочил ноги, плескался и
уже примерялся ставить снасти: «донки» с колокольчиками, для
ловли карпов, и маленькие «сетки-флажки» на «дурковатых»
карасей и всякой мелочи. Это для ночи, а на утро нас ждали
удочки.
Вдали мигали огоньки села, на противоположном берегу при
свете луны просматривалась тёмная стена леса. Квакали лягушки
и где-то хлопали крыльями о воду взлетающие утки. Туман только
начинал опускаться, но прохлада уже ощущалась. Романтика
«дикости» впечатляла основательно!
Когда установили палатку, расстелили внутри подстилку,
приступили к ритуалу начала рыбалки: бутыль самогона, закуска
и последующие песни под баян! Опьяневшие, засыпали кто как
мог. Так, Юра обычно отправлялся в машину. Я предпочитал
палатку, хотя и жестковато было для тела.
Первые раз просыпался от холода. Тянул на себя всё, что
попадалось под руку, чаще — подстилку. Поскольку похмелье было
серьёзным, то приходил в себя, когда в палатке становилось
жарко от лучей восходящего солнца. Облизывая пересохшие губы
выглядывал наружу: над водой ещё стелился туман, тянуло тиной,
водой и рыбой. Пылающий огнём шар солнца иронично подмигивал
сквозь реденькие облака и наставлял на земные деяния. А ребята
уже суетились вовсю: закидывали удочки, собирали ночной
«урожай», рубили дрова для костра и, посмеиваясь, поглядывали
на меня.
К одиннадцати дня, когда солнце палило нещадно, заканчивали
утренние хлопоты: установку снастей, удочек, донок; разжигание
костра, подвешивание котелка для варки ухи и приготовление
завтрака.
Помогал, чем мог. Так, чистил картошку, рыбу; открывал
консервы, поддерживал костёр. Наконец, натянув на палках,
вбитых в землю, противосолнечный навес, недалеко от костра,
раскладывали завтрак, вернее, закуску. Начинался второй
«заход» празднества рыбацкого.
После третьей рюмки, опять баян и песни. Орали до хрипоты:
мешать-то было некому. Разве что рыбакам, которые крохотными
чёрными фигурками застыли в лодках где-то посредине водоёма.
Кругом разгул солнца, песка и широкой водной глади до двух
километров в поперечнике.
Водохранилище плескалось в берегах, которые изгибались по
руслу, будто огромная змея. Высокие, украшенные стройными
соснами, берега сменялись низменными заводями, поросшими
камышом, какими-то кустами и, иногда, отмечались голыми
остовами затопленных деревьев. Где-то вдалеке мелькали пляжи и
точки людских тел. Попадались и островки. Один из них
умостился недалеко от нас. Когда насытились, «приняли боевую
форму» решили развлечься, но не рыбалкой, поскольку в полдень
рыба практически не клевала. А вознамерились отправиться на
остров. Для чего надули лодку и умостились на ней,
одноместной, все вчетвером.
Плавучее средство ушло под воду, но рыбаков удерживало.
Гребли руками с хохотом, шутками и песнями! Вот и островок.
Мне нашли какую-то палку, и я, опираясь на неё, выбрался на
берег.
Нужно сказать, водоём у берегов был неглубоким: идёшь
метров десять и всё по пояс. Для меня такая ситуация в самый
раз: я с удовольствием плавал, чаще на спине, не опасаясь
глубины. На груди «барахтался» неким своим стилем, больше
похожим на «брасс». Благодаря лёгким ногам, держался на воде,
как поплавок. Ребята ухахатывались, когда я демонстрировал
свои «поплавковые» способности. Так, мог улечься на спину,
сложить руки на животе и спокойно лежать, лишь слегка
покачиваясь в стороны.
На островке дурачились до упаду. И как всегда пропускал
момент, когда тело подгорало под лучами солнца. Особенно
страдали нос, лоб, плечи и спина. Однако постоянный хмельной
допинг и атмосфера веселья скрадывали неприятности от ожогов.
Они ощущались позднее, когда прибывал домой. А сейчас — гуляй
душа и тело!
После загульного обеда намечался полный дефицит
горячительного: банки сиротливо валялись пустыми возле костра.
Такой момент предполагался и решение проблемы лежало на
поверхности: «гонцы», во главе с Юриком, отправились в
ближайшее село прикупить водки, на худой конец — вина.
Возвращались, обычно, с вином, целой «батареей». Его
«тянули» неспешно, сидя на берегу с удочками. По ходу шутили,
любовались природой, водным простором и небесным. А там плыли
причудливые облака, в которых виделись образы то бородатых
мужиков, то миловидных дам, то гривастых лошадок и кучерявых
барашек.
Чаще ловились карпы на «донки». В качестве наживки
использовалась макуха. Она так аппетитно пахла, что бывало и
самому хотелось отведать, не то, что рыбе. Сигнализировали о
клёве колокольчики. Когда раздавался их звон, сердце
обрывалось, а Юрик проворно подсекал и тянул на себя леску.
При удачном исходе все откровенно радовались, пробуя по
очереди руками извивающееся тело рыбины! Это были моменты
торжества рыбацкого счастья.
Не меньшее, а может и большее, удовольствие получаешь от
удочки. Сам ритуал — нацепить на крючок червя, закинуть леску
подальше и потом пялиться на поплавок — уже завораживал.
Терпеливо ждёшь того чудного момента, когда поплавок дёрнется
и уйдёт под воду, натянув леску. А, когда подсечёшь удачно и
почувствуешь, как удилище что-то тянет вглубь, после чего
резким движением выбрасываешь эту тяжесть на берег, то радости
нет предела! А награда извивается и бьёт хвостом по песку, под
общее ликование. Таков рыбацкий азарт, ради которого и сидят
днями мужики на берегах водоёмов, как истуканы.
А улов бывал разным. Первые годы хватало покушать рыбки и
на месте, и домой немало привезти. В последующем ситуация
постоянно ухудшалась. Бывало, чтобы не прослыть неудачниками
по приезде домой и для «отчёта» перед жёнами, прикупали рыбу
на сельском базарчике. Местные занимались рыбой основательно,
не брезгуя откровенным браконьерством. Да и мы, особенно, в
последнее время, не чурались незаконных средств лова, тех же
сетей. Такова жизнь…
Оттенки этих рыбалок случались разные. И полный провал с
уловом, и дожди, когда больше просиживали в палатке, чем на
берегу. В такую непогоду «Запор» к трассе ребята выталкивали
на руках. По уши в грязи, уставшие, но не унывающие, что меня
всегда поражало в нашей компании, душой которой был Юра.
А судьба обошлась с шуриным неласково, подтвердив народную
мудрость: она, судьба, как правило, куётся сами человеком! Но
об этом позднее…
Вспоминаешь сейчас эти рыбацкие дни и укрываешься тёплой
волной, одновременно ощущая на губах горечь от ушедшего
прошлого…
Часть 6. Бизнесовый марафон.
Глава 1.
В стране разворачивалась горбачёвская «перестройка»! Нужна
ли она была?… Как по мне — нужна. Те времена, брежневскме,
часто называют «застойным периодом», с чем не согласен: застой
ещё бы ничего, но наблюдалась деградация. В нашем НИИ это
особенно ощущалось. В чести был не столько талант, сколько
умение услужить начальству. Часто казалось, институт не
работает, а имитирует деятельность, пытаясь выдать хоть что-
то. Новое внедрялось с трудом, действовали по шаблонам. И,
конечно, довлела коммунистическая идеология, загоняющая в угол
частную инициативу. Стимулы, в виде премий и долгожданного
повышения по «службе», что было заранее предопределено,
работали слабо.
Чтобы подняться на ступеньку вверх, например, получить
старшего инженера, нужно «отсидеть» минимум два года рядовым.
Ну, разве что продемонстрируешь семь пядей во лбу, тогда
двинешься с места на год раньше. Прибавка в зарплате —
процентов пять, копейки. И так, год за годом.
Я попытался заняться кандидатской диссертацией, как
возможность ускорить профессиональный рост. Тему собрался
взять из области автоматизации проектирования. Успел сдать
кандидатский минимум по английскому языку. Написал пару
научных статеек по выбранной теме. Казалось, схватился за
хвост удачи, но — перестройка и тут вмешалась, поставив на
моих планах жирный крест.
***
В восьмидесятых годах набирала темп «талонная» система
покупки дефицитных товаров: автомобилей, ковров, телевизоров и
иных. Записываешься в очередь и ждёшь, когда тебе выдадут
талон-разрешение на покупку. Так мы, с Зоей, приобрели большой
ковёр, а, затем и телевизор.
Вообще, дефицит нарастал и уже становился популярной темой
анекдотов. С товаров бытовой техники нехватка перекинулась
практически на всё: одежда, обувь, парфюмерия, бытовая химия.
Коснулось и продовольствия. Дошло, что профком нашего
института распределял среди сотрудников — причём, по очереди —
мясные наборы, состоящие из костей с остатками мяса; по
десятку яиц и даже соления, консервы.
Однажды и мне достался такой продуктовый набор…
В тот день добирался на работу без автомобиля. Была поздняя
осень, дождило, сыпался мелкий снег. Мне выделили десяток яиц
и трёхлитровую банку с огурцами. Внутренне собрался и не
спеша, троллейбусом до «конечной», а потом автобусом «дотащил»
продукты домой. Нелёгкое было дело: дорога присыпалась тонким
слоем снега, заставляя не идти, а осторожно ползти. Но я
упрямо, терпеливо добрался: очень хотелось обрадовать своих
таким подарком, причём, доставленным в целости.
Удалось!
***
Говоря современным языком, креативный менеджмент, то есть
творческое управление, находился в Союзе на низком уровне.
Тому способствовала жёсткая командная система, основанная на
такой же непробиваемой идеологии. Сказали — делай, не
рассуждай много. А тот, кто приказывал, не всегда отличался
знаниями и компетенцией, ориентируясь только на установки
партии.
Горбачёв — порождение этой системы. Перестройку нужно было
осмыслить со всех сторон, глубоко продумать, наметить чёткий
план, а затем действовать. Генсек же предпочёл наполеоновский
принцип: ввязаться в драку, а далее действовать по
обстоятельствам. Всего-то и нужно было убрать идеологическое
давление на экономику; допустить частную собственность и
свободу предпринимательства, без ограничений. Так поступил
Китай.
Бесхребетный аппаратчик Горбачёв, умело работающий только
языком, разрушил всё, что можно было. Разрушил не только
бездарными решениями, но и бездействием. Надо же, вместо того,
чтобы подписывать юридически обязывающие бумаги с западными
“коллегами”, он им верил на слово. Потом это и вылезло боком.
***
И всё же наметилось и хорошее, перемены пошли. Так, стала
расцветать кооперация; где-то к концу восьмидесятых появились
и частные фирмы. Предприятиям, в том числе и нашему институту,
дали большую свободу в выборе заказчика, в формировании
зарплат. И мы это ощутили. Выросли премии. Надежды на лучшее
ощущались явственно для каждого.
По дороге домой стал посещать мясо-рыбный магазин, что в
центре города, рядом с домами нашей руководящей «верхушки».
Уже мог позволить себе купить настоящую копчёную колбасу, мясо
«вырезку» и свежую, ещё живую, рыбу, в особенности любимого
мною карпа.
Более того, мы, программисты из нашего сектора, нашли себе
подработку на стороне. Через частное предприятие заключили
договор на разработку комплекса программ по управлению
рудником. Поработали не много, но деньжат прихватили. Их,
«лишних», даже пришлось «ложить» на сберкнижку. Впоследствии,
эти накопленные тысячи так и пропали, вместе с развалом Союза.
Не хватало, во всяком случае, у меня, предпринимательской
жилки. Наиболее продвинутые вложили деньги в золото — его
размели со всех магазинов. А мы ещё верили в нерушимую
коммунистическую власть и не опускались до такого мещанства,
как куда-то вкладывать деньги, кроме сбербанка. Наивные…
Пышным цветом расцвёл бизнес и в институте. Появилось
множество частных предприятий, которые занимались и банальной
торговлей: тряпками, бытовой аппаратурой, телевизорами — и
гражданской радиотехникой, например, радиоигрушками.
Этот всплеск свободы, принёсший материальные выгоды в
разной степени всем, продолжался до развала Союза. Когда
Украина объявила независимость, а троица, во главе с Ельциным,
подписала в Беловежской Пуще приговор Союзу, всё покатилось
вниз.
Интуитивно многие, и я в том числе, понимали, что
происходит что-то не то, не в интересах людей, а в неких
чужих, внешних. Но маховик уже раскрутился и спасти ситуацию
могло только чудо, которого не произошло.
***
И наш институт стал угасать… Связи с Россией оборвались,
а новой державе мы оказались почему-то не нужны. Разве до
высоких технологий и науки было дело?… Нарождающаяся
украинская элита была занята новой идеологией, в которой всё
старое, тем более коммунистическое, отметалось. К тому же в
страну хлынули дешёвые товары с Запада: телевизоры,
холодильники, персональные компьютеры… Враги стали друзьями:
зачем разрабатывать электронику военного назначения, когда
можно приобрести готовое и подешевле!… Да и кто теперь
потенциальный противник?…
Сначала ушли в былое премии, затем пошли задержки с
зарплатой, далее её урезали до минимума… Наиболее ушлые, как
упоминалось, организовали под прикрытием института свои
частные фирмы. Другие элементарно увольнялись. Сначала
отдельные этажи, а затем и целые корпуса стали сдавать в
аренду коммерсантам…
Независимость толкала на создание своей денежной системы,
поскольку рублей уже не хватало. Как промежуточный этап —
внедрили систему купонов. Их номиналы, как и цены, скакнули за
тысячи и миллионы! Раскручивалась и инфляция: цены менялись
каждый день.
Весь этот разрушительный процесс мы наблюдали с тоской,
лихорадочно чего-то ожидая.
***
Переходил я как-то перекрёсток и увидел за рулём
«Шестёрки», ожидавшей «зелёного» светофора, бывшего коллегу-
программиста, Сашу И. Парень с год как уволился, на работе
ничем особенным не выделялся. Отличался спокойной,
рассудительной натурой.
Пока я, перейдя дорогу, осмысливал увиденное, Саша подрулил
ко мне, остановился и помахал призывно рукой. Я подошёл, и мы
разговорились… Выяснилось, парень потому и уволился, что
занялся бизнесом, вернее, как считалось в уходящие советские
времена, элементарной спекуляцией. Технология проста: находишь
где-то дешёвый товар, скажем, сигареты, консервы; закупаешь
оптом и продаёшь в розницу. Тут как придётся: договариваешься
с продавцами в государственных магазинах; находишь точки на
базарах или по-простому: где-нибудь на углу сам продаёшь. Так
Саша начинал.
И преуспел: скопил капиталец, расширил дело: организовал
свой офис, для чего снял в аренду комнаты в одном из районных
исполкомов. Нанял людей, даже секретаршу завёл. Подрос и
материально: купил новую трёхкомнатную «сталинку» в центре;
вот, «жигулёнка» приобрёл. Даже повторно женился!
Саша, у которого я успел побывать и в начальниках, делился
своими успехами с искринкой снисходительности в глазах. Вся
его фигура излучала успешность и полное довольство. А я только
терялся, внутренне осознавая, что, сидя в институте, просто
теряю время. А, вот, человек проявил смелость, решительность —
поменял кардинально профессию и преуспел!
Эта встреча стала поворотной. В критической ситуации, когда
институтские выплаты стремятся к нулю; когда дети растут, а
комната одна; когда их нужно будет учить в высших учебных
заведениях и кормить, соответственно — выход увидел один —
рынок!
Глава 2.
Центральную роль в новых устремлениях сыграл, конечно,
родной «Запор»! Наличие автомобиля резко повышало шансы
добиться на новом поприще приемлемого результата. Без этого
помощника, мои планы могли бы и рухнуть. Добавлял оптимизма и
гараж, как будущий склад товаров. То есть, основа для начала
бизнеса имелась.
Однако вылезала и чувствительно давила психологическая
ноша: мне, ведущему инженеру, стать примитивным торгашом?…
Нелёгкая переделка! Но выхода не видел — программисты тогда
были не в почёте, инвалиды тем более; предприятия
останавливались, безработица росла — и потому начал
действовать.
***
Тот день, когда я впервые приехал на рынок продавать свой
первый товар — гидравлический домкрат, запомнил навсегда…
Цвёл, пел, дышал ароматами зелени и просыпающейся земли
апрель. По утрам было ещё прохладненько, но солнце висело
высоко и подбадривало ощутимо.
Авторынок гудел въезжающими автомобилями, наполнялся
голосами торговцев, раскладывающих запчасти и всё, что связано
с автомобилем, на «забитых» местах. Неслась из колонок
торговца кассетами заводная музыка, перекликались воробьи,
поддувал ветерок — и всё это создавало особенное настроение
присутствия на празднике жизни. Оно хоть частично скрадывало
внутренне напряжение, которое только нарастало: даже дрожь
пробирала.
Машину оставил на стоянке, взял домкрат и потащился на
рынок. Нашёл пустое место в ряду таких же, как я,
«малотоварных» одиночек. Поставил перед ногами нужную, надо
сказать, вещь и оглянулся в ожидании покупателей. А их поток
уже нарастал…
Люди медленно, присматриваясь к предлагаемым вещам,
прицениваясь, тянулись по рядам. Моим домкратом
заинтересовались быстро, и уже через полчаса я его продал,
особо не торгуясь. С облегчением вздохнул, ещё раз пересчитал
«доход» и удовлетворённый направился к выходу.
***
Так начался мой бизнесовый марафон в десять лет, продолжился
он торговлей запчастями для «Запорожца». Вскоре нашёл частный
магазинчик, напрямую связанный с заводом, и там отоваривался
мелким оптом. Сбывал товар по выходным. Вот так, совмещал
работу в НИИ с торговлей.
Быстро узаконился: оформился в налоговой инспекции как
частный предприниматель. На рынок заезжал на автомобиле, как и
большинство. Товар выкладывал на капот, предварительно укрытый
подстилкой.
Через несколько месяцев «мандраж» прошёл, и я ощущал себя
не просто уверенно, но и с чувством удовлетворения.
Зарабатывал не много, поскольку мои наценки были невелики, да
и торговля шла вяло. Но система заработала, и дополнительный
доход семье пошёл.
Что меня привлекало в бизнесе-торговле?… Прежде всего —
свобода действий и независимость. Я сам всё планировал, и мой
заработок зависел, в основном, от меня. Как провернёшься,
сколько не доспишь, чтобы пораньше прибыть на рынок, так и
заработаешь! Тут не нужно заглядывать в рот начальству и
ждать, когда добавят к зарплате или выпишут побольше премию.
На рынке твоё благо зависит от твоей активности,
поворотливости, сметливости ума. Отдача идёт сразу же, а не с
годами, как в НИИ.
Этот этап протянулся почти с год.
Трудновато было зимой. Бывало, приедешь в снег, мороз под —
20. Разложишь товар и, собравшись по максимуму, терпеливо
вглядываешься в реденький поток покупателей, выжидая «своего».
Мороз щипает, ноги стынут ускоренно, противный холод
пробирается к телу неумолимо, руки в перчатках дубеют. Но
терпишь, переминаешься ногами, как можешь, и ждёшь полудня.
Тогда уже становится невмочь, быстренько собираешься и едешь
домой.
Иногда выручка была нулевой, но дело не бросал, несмотря на
погоду. Разве в жесточайший гололёд сидел дома.
В морозы выработал свою систему: после завтрака, перед
уходом, разогревался под горячим душем. На рынке, такой
«разогрев» дополнительно давал часок торговли. А зимы в те
годы случались морозные, до -30. Иногда ноги так заколевали,
что чувствительность сходила на нет и боялся обморожения. А
«Запор», в смысле обогрева, никудышняя машина: печка постоянно
ломалась, а затем и вообще «умерла».
На негнущихся, бесчувственных добирался домой и — в ванну.
Там отогревался в тёплой, а затем и в горячей воде. Вот такое
приходилось преодолевать. Очевидно, настрой у меня был такой
мощный, что болезней в той экстремальной ситуации не
подхватил, даже простого насморка!
***
***
Следующий бизнесовый этап связан с родным, студенческим,
Таганрогом и бензином. Началось всё следующей весной с совета,
данного опытными «торгашами».
Схема выгодной прокрутки была основана на существенной
разнице в ценах на бензин в России и Украины и выглядела
следующим образом: едешь в Таганрог на рынок с товаром;
продаёшь за рубли; на них отовариваешься бензином — и
возвращаешься. В Донецке продаёшь бензин и на разнице цен
зарабатываешь.
Схема простая, а реализация — сложнее. Отправлялся в дорогу
с ночи, чтобы успеть к утру к открытию рынка и заехать в числе
первых, занять удобные места. Опоздание — равносильно провалу
«операции». Тогда в Таганроге торговцев с Украины собиралось
столько, что уже к восходу солнца негде было стать человеку,
не то что с машиной.
К такой поездке готовился основательно: приобретал товар;
проверял состояние «Запорожца»; пару часов отсыпался.
И всё же, случалось засыпал за рулём на подъезде к
Таганрогу. Здесь на прямолинейном участке вдоль моря, после
полуночи, убаюкивало неудержимо. Бывало, очнусь, помотаю
головой, продирая глаза, и вижу, что несусь по встречной
полосе. Выручало, что поздней ночью охотников кататься было
мало. Да и Бог, видать, хранил.
В таких случаях, подруливал на обочину, глушил мотор и
минут на двадцать «отключался», набираясь сил. На самом рынке,
после заезда, когда ещё светили звёзды и устанавливалась
тишина, откидывал сиденье и старался забыться. Просыпался от
нарастающего гула голосов, шума машин и настырного солнца. Оно
разогревало воздух внутри, отчего уже давило жаром. Водичкой
из бутылки наскоро умывался, вылезал из салона и окунался в
суетливую атмосферу бурлящего базара. Торопливо раскладывал
товар на капоте, вытаскивал двадцатилитровую канистру, на
которой сидел… Так начинался рабочий день.
В целом, мне везло, особенно в первый заход. Тогда продал
пару туфель и ещё какую-то мелочь. Но на три канистры бензина
денег «хватанул». Торговля закончилась к полудню. Быстренько
свернулся и поспешил на Ростовскую трассу. Там процветал
бензиновый бизнес: стояли вдоль трассы армейские бензовозы,
возле которых выстраивались очереди украинских «челноков». В
крайнем случае, заправлялся и на государственных заправках тут
же.
Позднее, всё стало проще: разбогатевшие «бензозаправщики»
понастроили частные заправки прямо возле границы. Далеко ехать
не нужно. Но это позднее…
Границу пересекал, объезжая пограничные посты, что
называется «по копанному»: по грунтовке, по полям и просёлкам.
Здесь попахивало контрабандой. Однако тогда граница только
оформлялась, и строгости были слабые, чем и пользовались
бензиновые «челноки».
Домой добирался к вечеру: уставший, но в меру, зато
удовлетворённый. На следующий день, не откладывая, принимался
за сбыт товара: ехал на заправку и предлагал автомобилистам
более дешёвый бензин.
Первые канистры продал быстро и полученный «навар»
впечатлил. После чего процесс закипел! Выкинул сидения из
салона, оставив только водительское. Прикупил пару десятков
канистр, достал пару сорокалитровых бочек — одна
синтетическая, что опасно. Однако риск становился моей
обыденностью, и не пугал. Что за предприниматель без риска?…
Трудно поверить, но теперь я возил на своём маленьком
«Запоре» до полутонны бензина! Когда подходила моя очередь
перед бензовозом, и я расставлял свои двадцать канистр — народ
диву давался: как всё это влезает в малолитражку? Бочки я не
вытаскивал из салона, а вот канистры грузил самостоятельно.
Терпеливо, держа в левой руке, опираясь на трость, тягал по
одной ёмкости к машине и втискивал, устанавливая компактно в
салон.
При езде задние рычаги гнулись, днище постоянно цеплялось
за дорогу, а я ехал… Чудом каким-то ни разу не сломался в
дороге. Это при том, что ездил гружёный по бездорожью. Как тут
не поблагодарить Его!
Вскоре нашёлся оптовый покупатель: забирал все полтонны и
ещё заказывал. Казалось, нащупал свою стезю бизнесовую. Но всё
хорошее скоро кончается…
Сначала пошли пограничные проблемы: границу перекопали,
перерыли. На постах за провоз брали по канистре, а потом и
вовсе насели запреты.
Обозначились проблемы со сбытом. Оптовый покупатель исчез.
Решил как-то вечерком торгануть на одной «прикормленной»
точке, возле дороги, среди кустов…
Вечер опускался звёздный, вдали ещё красилась зоря, когда
ко мне завернул джип. Из салона вылезли двое парней
баскетбольного роста. Душа сжалась, почувствовав недоброе. Так
и вышло. Мужики деловито быстро залили себе канистру бензина.
На мой вопрос об оплате ухмыльнулись, один даже хохотнул,
продемонстрировав бицепс, и, без слов, уехали.
Я остался в темноте в полной прострации, осознавая, что
бензиновому бизнесу пришёл конец. Его ускорили насевшие, было,
милиционеры, от которых с трудом отбился…
Глава 3.
Ещё не распродал остатки бензина, как подвернулась новая
идея — открыть магазинчик. Тому поспособствовала встреча на
собрании районного общества инвалидов с одной шустрой
женщиной, некоей Людмилой К.
С нездоровой полнотой, с утиной походкой, хитроватыми
очами, она отличалась повышенной деловитостью, что нас и
сблизило… вначале. У Людмилы имелся муж, работавший
водителем грузовика, и трое детей. Жили в трёхкомнатной
квартире недалеко.
— Слышала, ты занимаешься торговлей? — подплыла она ко мне на
собрании, доброжелательно улыбаясь. — Давай объединим усилия и
соорудим магазинчик. Я буду директором, ты — замом. Навар
пополам, — выдала она не мешкая.
Лишний раз убедился в жизненной мудрости: если взялся за
что-то, то варианты всегда найдутся, отыщут тебя сами. Вот и
сейчас: бензиновый этап закончился, и тут же «наклевался»
новый, из той же серии.
Людмила сходу взяла «быка за рога» и энергично понеслась
вперёд. Я только успевал поддакивать, да возить её в разные
места. Личный водитель да и только!
Под патронажем общества инвалидов юркая женщина «пробила»
помещение и его бесплатный ремонт. Достала «бэушное»
оборудование: холодильник, витрины, столы. И уже через месяц
мы открылись!
Вскоре я изучил азы бухгалтерии и добавил себе должность
зама по финансам. Всё налаживалось живо и даже солидно.
Пришлось взять в НИИ отпуск за свой счёт на несколько месяцев.
Поскольку институт фактически сидел на мели, то начальство
возражать против моего отсутствия не стало.
Развернулись для начала «не хило», как говорят. Товары
брали, в основном, «под реализацию», чем полностью
компенсировали финансовый голод. И всегда Людмила использовала
прикрытие для торговых сделок в лице общества инвалидов. Тут
уж многие, особенно, государственные предприятия, шли на
уступки. Так мы отоварились на местном химзаводе моющими
веществами; продукцией кондитерской фабрики; колбасой на
мясокомбинате; майонезом и даже холодильниками с завода!
Однако излишняя самоуверенность Людмилу и подвела.
Зазналась деловая женщина, стала со мной меньше советоваться и
просто хитрить в свою пользу. Наши отношения стали портится,
дела магазина ухудшаться, и вскоре мы обанкротились!
Расставались со скандалом: она вычла из моей доли всё, что
смогла, оставив фактический ноль.
Для меня это был урок, но частичный, поскольку не сразу
понял, что рынок — это джунгли. Вести себя тут нужно
соответственно, постоянно озираясь, чтобы не съели, даже
«друзья».
***
Везёт тому, кто везёт, то есть упрямо, настойчиво
занимается выбранным делом. Абсолютно права древняя мудрость:
кто хочет — ищет средства и ему в этом стремлении сам Бог
помогает. Так и со мной: начав свои бизнесовые попытки, всё
более вникая в рыночную кухню, я, наконец, нащупал свою
«жилу», уцепился за хвост своей удачи. Пусть и недолгой…
Ещё работая с Людмилой, заметил, как на базаре «нарасхват»
идут майонез и маргарин нашего городского завода. Возле его
проходной с раннего утра толпились автомобили разных марок и
калибров. У отдела сбыта постоянно кишела очередь, а сами
сотрудники только успевали оформлять заявки.
Порывшись в своих скромных финансовых закромах, наскрёб на
пару ящиков майонеза и один — маргарина. Не бог весть что, но
для начала пойдёт. На следующий день, раненько, ещё заря не
поднималась, поехал на «маргаринку». Я оказался не
единственным таким мудрым: очередь уже выстроилась. Тем не
менее, настроение витало приподнятое. Я, стоя в очереди,
поглядывал на светлеющее небо, на усиливающийся гомон птиц и
ускоряющийся поток автомобилей по примыкающей к заводу улице,
физически ощущал, что начинается новый этап в жизни.
***
Когда подошла очередь, процесс двинулся с ускорением.
Получив долгожданную накладную на отпуск продукции и пропуск
на въезд, быстро отправился к входным воротам завода: там тоже
очередь. Пока стоял немножко волновался: как пройдёт погрузка?
Есть ли там штатные грузчики?… Всё оказалось в наличии, и,
вскоре, я, счастливый и окрылённый, спешил на рынок — день
только начинался. Однако мест свободных на рынке осталось
только в «закутках», что несколько расстроило. Понял, что
закупать товар и торговать в один день сложно. И всё же,
выставленный маойнез и маргарин «улетели» в полчаса!
Воодушевлённый успехом, не мешкая, вновь поспешил на
«маргаринку». Финта удался: опять прикупил «свеженького». И
снова — базар.
Этот первый день стал знаковым, хотя не всегда получалось
за день дважды обернуться. Тем не менее, уже через месяц мой
оборотный капитал существенно вырос: теперь уже приобретал до
четверти тонны товара! Накрутка была небольшая, но
оборачиваемость делала своё дело.
***
Удача коварная тётка, но иногда она благоволит и прямо
осыпает тебя дарами.
В тот день стояла жара. Рынок к полудню притих: покупателей
наблюдалось совсем мало. Я сидел на канистре, как сиденье,
перед «Запором» и допродавал майонез — осталось пол-ящика.
— Как идёт торговля? — вырос передо мной высокий паренёк с
весёлыми глазами.
— Заканчиваю уже. Свеженький майонез, берите, не пожалеете…
— завёл я обычную песню.
— Да я не покупать. У меня деловое предложение: если подкинуть
вам на реализацию пару тон, потяните? — лукаво улыбался
паренёк и пояснял: — Я с «маргаринкой» работаю на условиях
«давальца»: поставляю масло, а со мной расплачиваются готовой
продукцией. И тут важна быстрая реализация.
Далее он назвал цену для меня, что оказалось ниже
заводской! Естественно, я с радостью согласился. К вечеру к
моему гаражу подъехал микроавтобус и загрузил гараж под
завязку. На следующий день, ещё и солнце не всходило, а я уже
на рынке. Продавал по самой низкой цене, отчего местные
торговцы брали маойнез и маргарин ящиками. Ещё пару ходок — и
к десяти часам я освобождался.
Душа просто пела, когда подсчитывал «навар». Первую партию
продал быстро. Пошла вторая… И так несколько месяцев.
Глава 4.
Закончилось сотрудничество с «давальцами» по двум причинам:
они подняли отпускную цену, и я накопил «свой» капитал,
достаточный для закупки до полутонны майонеза и маргарина! Моё
желание работать самостоятельно ребята приняли без энтузиазма,
посетовали, но я уже решился на свою «прокрутку». Жаль было с
ними расставаться, но бизнес диктует своё — всегда стремится
туда, где выгоднее.
Наступал самый успешный период моей предпринимательско-
торговой деятельности. Система вырисовалась достаточно чётко и
устоялась, наверное, на год…
Теперь я с утра отправлялся на «маргаринку» в любую погоду.
Здесь уже выстраивалась очередь из «реализаторов», таких же,
как я. Со многими перезнакомился, даже наладил дружеские
отношения. Они мне иногда помогали, советовали,
кооперировались. В общем, сложилась некая команда людей,
занятых одним делом. Были они из разных частей города, что
уменьшало конкуренцию между нами: у каждого имелся «свой»
рынок для сбыта.
Так, я обосновался в микрорайоне с ласковым названием
«Мирный». Подруливал на гружёном «Запорожце», не заезжая на
территорию. Давал знать «моим» торгашам и раздавал оптом,
ящиками. Иногда прокручивался дважды в день. Это было самое
прибыльное время.
***
То, что появились деньги, вылилось в покупку для дома
современного телевизора — советский «Электрон» ломался
постоянно. Приятно было с Колей поехать в центр города и
выбрать одну из лучших на тот момент моделей! Радовались все.
Естественно назрела проблема смены автомобиля: «Запор» уже
не удовлетворял мои запросы ни моральные, ни технические.
Коллеги по «маргаринке» катались на «Нивах» и иномарках.
Замахиваться круто не стал и остановился на «Москвиче».
Подвернулась модель старенькая, но с добротно
отремонтированным кузовом, что ценно для перевозки грузов.
Ручное управление в части «сцепления» снял с «Запорожца» и,
кое-что переделав, установил на «Москвич»: получилось
приемлемо, пусть и не идеально. Теперь я со спокойной душой
мог загрузить более полутонны. Все меня поздравляли с
покупкой, а я внутренне таял, ощущая реальные результаты
своего труда.
***
Привозил товар в гараж и самостоятельно, без посторонней
помощи, разгружал. Естественно возникает вопрос: как это мне
удавалось при моих ущербных ногах и неполноценных руках?…
Как ни странно, помогала теснота. Загонял авто в гараж,
открывал дверцы и, опираясь на корпус машины телом, вытаскивал
ящики. По весу они достигали максимум двадцати килограмм,
которые уверенно поднимал двумя руками. Повернувшись, стоя на
месте, укладывал первый ящик у стенки гаража. На него —
второй. Третий перетаскивал со второго на пол и так далее
вдоль всей стены.
Самое интересное, что особо и не уставал, хотя руки и ноги
ныли ощутимо. Здесь я и не заметил, как нужда заставила
физически окрепнуть и поднять тренированность в целом. Да и
сказывалась интернатская закалка.
***
Постоянно маячила мысль — расширить дело. Трудился-то
один, а тут особо не разгонишься. Так скооперировался с
коллегой по «маргаринке», Аллой К. Она «крутилась» тоже на
«Москвиче» в паре с мужем.
Дивчина отличалась поразительной «худобой», невзрачным
видом, но повышенной активностью, решительностью в делах и
особой коммуникабельностью. Казалось, она с любым могла
наладить отношения и порешать вопрос любой сложности. Чем и
привлекла меня.
Мы объединили свои капиталы и усилия. Теперь заказывали по
нескольку тонн, что для оптовиков-давальцев было более
привлекательным. Алла торговала на «своём» рынке, что рядом с
моим, я — на «своём». Выручку делили пополам. Частенько
торговал кто-нибудь один, а другой «добывал» товар. Такое
разделение удобно и, главное, оказалось плодотворным.
Как-то случилась неделя, когда «маргаринка» «встала» на
плановый ремонт. Сразу же наметился дефицит, цены на маргарин
и майонез ринулись вверх. И тут вёрткость Аллы проявилась во
всей красе! Она наладила контакт в отделе сбыта, обошедшийся
нам в приемлемую сумму “зелени”, который позволил
отовариваться складскими «излишками» на заводе.
Вот тут я наиболее ярко прочувствовал, что значит монополия
и дефицит на рынке! Мы загружали мой «Москвич» под завязку и
мотались по «точкам», только успевая возить товар. Его
разметали ящиками по любой цене. Подъём был двойной! За
несколько дней заработали месячную норму. Купоны пачками
складывали в сумку. С блеском в очах, трудились без отдыха.
К концу недели «маргаринка» заработала и сказка
кончилась… Однако успели «сбить навар», что добавляло
энтузиазма.
Сообща трудились с год. Могли бы и больше, но «вёрткость»
Аллы перекинулась и на меня.
Как-то она попросила меня «покрутиться» одному несколько
дней: ей нужно срочно навестить родственников в Ростовской
области. И я добросовестно торговал один на всю нашу «фирму»
эти несколько дней. Дела шли неплохо, товар закончился, и я
отправился на ставшую родной «маргаринку»…
— А твоя подруга только что умотала гружёная, — поделился по
приезде первый же коллега.
— Как умотала? — впал я в ступор. — Она же у родственников…
— А ты чё, не в курсе? — изумился мужчина. — Она уже который
день тягает маргарин в Ростов. Там, говорят, цены высокие…
Я укрылся потом, сначала горячим, затем холодным. Ну, и
дела! Выходит, я парюсь на рынке за двоих, а Она, с мужем,
дополнительно выгодно «проворачивается» исключительно для
себя!…
На этом и закончилась моя очередная «кооперация». Лишний
раз убедился, что в рыночных условиях понятие партнёр, друг —
уж очень относительны.
Глава 5.
Желание расшириться, однако, только усилилось. На это
подталкивали примеры других. Многие открывали свои
стационарные точки на рынке — бывало, и не одну — нанимали
продавцов, тем самым развязывая себе руки в плане поиска и
закупки товаров. Значительно расширяли ассортимент, добавляя
новые группы товаров…
Наконец, решился и я пойти проторенным путём: купил
палатку, договорился о месте с рыночным начальством; подыскал
через знакомых продавца-реализатора, Розу П. Спокойную,
рассудительную женщину. Кандидатов поторговать тогда, в
девяностые, хватало: предприятия стояли, безработица
захлёстывала страну.
Нанял и грузчика Володю, молодого парня призывного
возраста.
Так что, набрал полный штат сотрудников. Вскоре поменял
ассортимент: сахар, макароны и крупы стали главными
продуктами. К тому времени появились серьёзные конкуренты
«Маргаринке», завалив рынки майонезом и маргаринов всех видов
и сортов. Мой майонезно-маргариновый «золотой» период,
благодаря выросшей конкуренции, закончился, к сожалению.
И всё же, приятно теперь было прибывать на рынок,
подходить к своей палатке, где за столом, с весами и
разложенным товаром, расфасованным в пакетики, встречала
улыбчивая, но сосредоточенная Роза. Ощущал себя хозяином
солидного «дела» — всё, как у людей.
Но забот добавилось ощутимо!
Как правило, теперь поднимался в четыре утра, когда
светлело только в июльские дни, а так встречала темень за
окном. Делал получасовую неизменную зарядку — без неё бы не
потянул этот, «рыночный», ритм. Душ, завтрак в одиночестве и —
на рынок.
Палатка, весы, остатки товара хранились в машине, чтобы не
тратить время на выгрузку-загрузку. По дороге заезжал за
Володей-грузчиком. Выставить «точку» нужно было к шести,
максимум семи часам. Поскольку потом рынок наполнялся людьми,
которые мешали установке палатки, да и терялся покупатель.
Затем мы ехали в гараж за основной частью товара. Когда эти
хлопоты заканчивались, и Роза уже работала, мы с Володей
отправлялись на «закупку». Здесь главными стали базы, бывшие
продуктовые и овощные. Они перепрофилировались коммерсантами и
теперь тут торговали оптом всем, в том числе и моим
ассортиментом.
Освобождался к обеду…
Приезжал уставший, с острым желанием поспать, что и делал
после еды. Перерыв получался в несколько часов, поэтому, как
правило, силы восстанавливал. Хотя и в это период занимался
бухгалтерией: учёт, контроль, расчёты — считал важным и
необходимым делом. Как без этого?… Нужно быть в курсе того,
куда плывёшь, есть ли прибыль?
К часам восьми-девяти вечера ехали закрывать торговлю:
считали выручку, остатки; грузили их в машину, сворачивали
палатку и — в гараж.
Выходной устраивал — впрочем, как и большинство торгашей, —
по понедельникам. Выходной был только для рынка и продавцов-
реализаторов, я же с утра занимался с Володей закупкой. И всё
же, в этот день нагрузки снижались, и я мог теснее пообщаться
с семьёй; почитать книги, поиграть на баяне, посмотреть
телевизор, да и просто отоспаться.
Глава 6.
Наступало очередное лето…
Как-то, подсчитывая накопленный «капитал», мелькнула
мысль: не пора ли замахнуться на покупку новой квартиры,
желательно трёхкомнатной! Дети подросли: Коля заканчивал
лицей, готовился поступать в ВУЗ; Лена училась в третьем
классе — жить вчетвером становилось всё более проблематично.
План вырисовался конкретный и, главное, выполнимый. В
основе его лежало несколько моментов. Первое, время. В этом
году спланировал себе отпуск летом на две недели: почему бы не
отдохнуть от дел торговых?… В этот период и решился
провернуть сделку с квартирой.
Второе: к отпуску нужно сбыть товар по максимуму, отчего
высвобождались деньги. Их-то и пустить на квартиру.
Третье: денег всё равно не хватало, но немного, и эту сумму
можно было занять у хорошего знакомого, активиста общества
инвалидов, Гены Калиты. Парень, инвалид-шейник, «сидя» на
телефоне, сумел организовать бизнес: посреднические услуги в
оптовой торговле. На этом поприще поднакопил деньжат и с
охотой вкладывал их под солидные проценты. Почему «солидыне»?
Тогда инфляция зашкаливала, отсюда и высокие ставки на его
«кредиты». Банковская система в стране ещё не установилась, и
такие частные «инвестиции» практиковались повсеместно.
Четвёртое: восстановить «оборотный капитал» и отдать долг
можно после продажи теперешней однокомнатной квартиры.
Вот такой наметился план.
О своей идее объявил Зое, и мы загорелись! Ещё бы — мечта о
большой квартире может осуществиться. До конца не осознавал
наплывающее счастье — по-другому не назовёшь. Не откладывая,
споро взялись за дело. Для начала — штудирование объявлений в
газетах.
По ценам нам подходили варианты на окраинах, в спальных
районах. Объездили мы не одну улицу, посмотрели не одну
квартиру, а приемлемых по качеству и цене не подбиралось. В
душе даже наметилась тревога за мечту. И время давило…
— Давай посмотрим вот эту трёхкомнатную: довольно дёшево, —
как-то сказала Зоя.
— Что-то там не так, — возразил я. — Или печное отопление, или
комнаты смежные и маленькие…
— Всё же давай съездим, — настаивала жена.
И я согласился…
Квартира оказалась в хорошем спальном районе, с
примечательным названием «Текстильщик». Уже внешне
девятиэтажный дом понравился: два подъезда с ухоженными
парадным входами; панели стен выложены белыми плитками;
обширный двор. Да и сам дом стоял несколько в стороне от
остальных. Лифт тоже оставлял приятное впечатление: ещё не
затасканный и чётко работающий.
Продавец, деловой молодой человек, встретил нас приветливо,
сходу давая пояснения, предваряя возможные вопросы. Оказалось,
дом построен недавно по оригинальному для советских времён
«чешскому» проекту. Две лоджии, комнаты раздельные, как и
ванна с туалетом. Большая прихожая…
Я слушал продавца и с изумлением, и нарастающим волнением
рассматривал комнаты. Планировка нас впечатлила, и желание
купить нарастало. Мы даже не обращали внимание, что квартира
выглядела «убитой»: входная дверь держалась символически;
стены с ободранными обоями; в местах розеток и выключателей
торчали голые провода; в каждом окне по выбитому стеклу;
линолеум скукожился и почернел и тому подобное.
— Потому и дёшево, — видя, как мы рассматриваем квартирные
«огрехи» и прикидываем будущий ремонт, пояснял продавец. — Да
и спешим мы, поскольку уезжаем.
Осмотрев лоджии, я выдохнул с сияющим лицом:
— Берём!
— Один только нюанс, — посерьёзнел парень: — До вас уже были
клиенты. Если они откажутся… то позвоню вам…
Пыл наш, с Зоей, подугас и мы, уже безо всякой надежды на
положительный исход, уехали. По дороге я укорял себя: нужно
было предложить надбавку в цене и уговорить продать нам! Эх,
сожалел я.
И очень хорошо, что сработала мудрость из песни известного
советского кинофильма: «кто хочет, тот добьётся, кто ищет, тот
всегда найдёт». Удача идёт к тому, кто к ней идёт!
Утром мне позвонили и предложили купить квартиру, но за
большёю цену. Надбавка устроила и почти совпала с той, которую
я собирался предложить. Далее — дело техники: в тот же день мы
оформили квартиру у нотариуса, и вечером с Зоей уже под другим
углом зрения, счастливые, осматривали своё новое гнёздышко.
Моя мечта о новой квартире сбылась!
***
Далее отработал по плану: продал свою однокомнатную;
расплатился с долгом и с месяц, всей семьёй, делали ремонт
своими руками. Не так чтобы «ах», но на тот момент приемлемо.
Не откладывая, занялся и гаражом. Место нашлось тут же
рядом, в сотне метров от дома — куда ближе. Там уже
громоздились четыре металлических «коробки». Гараж приобрёл
сварной, добротный. В дальнейшем выкопали яму смотровую,
сделали утепление, покрасили. В отличие от «старого» гаража,
тут всё было моё, и я ничего ни с кем не делил.
Судьба благоволила нам. Наверное, так и должно быть, когда
есть цель и ты упрямо к ней идёшь! Теперь у каждого была своя
комната, и дети могли комфортно жить и учиться.
Я же продолжил свой трудовой марафон…
Глава 7.
На торговой ниве «пропахал» около десяти лет. Именно
«пропахал», не особо отвлекаясь на отдых: максимум две недели
в год. Оно и понятно, рынок — это своеобразное добровольное
«рабство». За тобой «забито» место. И даже если ты рискнул
отдохнуть, то за эти дни всё равно платишь «местовое». Кроме
того, пока отсутствуешь — теряешь клиентуру: она переходит к
конкурентам. Так что очень расслабляться — накладно для себя.
За это время многое чего случалось, менялось, огорчало и
радовало. Сталкивался и с рэкетом! Особенно, в первые годы,
когда ещё торговал сам и дела шли бойко.
***
Игрался красками и лучами июньский день, приближаясь к
полудню. Торговля шла споро, и я уже отдыхал, сбывая остатки
маргарина. Весело посматривал на рыночную суету, на
озабоченных людей и планировал завтрашний день…
— Как торговля идёт?… — послышался сзади хрипловатый голос.
Обернулся: два небритых юнца, нагловатой наружности,
умостились за спиной и криво ухмылялись.
— …Нормально. Заканчиваю, вот… — ускоренно соображая,
внутренне холодея, промямлил я.
— Пора уже и делится… — оглядываясь, пробубнел один,
худущий, высокого роста. — Десять процентов с оборота…
Меня обдало жаром, а виски затикали, как старые часы перед
поломкой.
— Я же не своё продаю. Тут моей наценки-то всего…
— Инвалид? — поинтересовался длинный. — Тогда подойдёшь к
вечеру к нашему киоску и утрясёшь вопрос.
Хлопцы так же шустро испарились, как и появились, а я
облизывал высохшие губы и натужно соображал, как поступить.
Да, в центре рынка затерялся неприметный киоск, в котором
«ютились» рэкетиры. Время, когда они по трое обходили рынок и
собирали дань, было недолгим и ушло в небыль. Теперь торговцы,
за исключением «несистемных» или новичков, в установленные
дни, как правило, в конце месяца, сами приходили и оплачивали
«благотворительный» сбор.
Вопрос я «утряс» на уровне двадцати долларов, фиксировано,
без учёта оборота. Была и польза от крутых ребят, в плане
конкурентов. Случалось, приедет кто-нибудь из «чужих»,
залётных и сбивает торговлю, скажем на майонез или сахар,
низкими ценами — демпингует! Мы к крутым, мол, помогите. И те
помогали!…
Рэкетирский «налог» платил с года два, пока не пришла в
себя милиция. Наиболее «крутых», паханов, тупо отстреляли, а
мелочовку разогнали и пересажали. Наш рынок «прибрал к чистым
рукам» некий бывший генерал милиции. И теперь мы, торговцы,
неофициально доплачивали к государственному «местовому»
десятикратную сумму прямо директору, раз в месяц. На эту
сумму, естественно, никакого чека не выдавалось…
***
Сталкивался и с участковыми…
Так, однажды уже собрался уходить из гаража, как заглянул
ко мне мужчина в милицейской форме характерной наружности. Он
подозрительно осмотрел мешки и ящики, разложенные у стен и,
говоря с акцентом, поинтересовался:
— Что это у тебя — товар?
— Да, вот, занимаюсь… — начал я. — Официально
зарегистрирован как частный предприниматель…
— А кто разрешал товар в гараже хранить? Не положено! — начал
наседать «мент» и представился местным участковым с именем
Альберт.
Я попытался оправдаться, ссылался, что инвалид, кормлю
семью… Альберт холодно уставился на меня:
— Завезёшь мне мешок сахара и всё уладим. Жду завтра. Вот
адрес…
Вот так, просто, без лишних слов. Пришлось согласиться…
Прошло несколько месяцев и участковый опять «насел». Тут меня
возмутило и прорвало: я «послал» наглого мента, пообещав
обратиться в исполком. На удивление, Альбертик сник, потух,
стал озираться по сторонам и пошёл на мировую. Однако ещё
долго ходил вокруг и мимо, злобно поглядывая в мою сторону…
***
Однажды прихожу с утра к гаражу и сердце ринулось куда-то
вниз с неистовым стуком — погнутые ворота покачивались на
ветру; в сторонке валялись поломанные замки! Ограбили! —
стукнула молотом мысль.
С дрожью заглянул внутрь: мешки с сахаром, крупами
исчезли, остались только начатые… Прикинул ущерб: до
восьмисот долларов. Мозги лихорадочно закрутились, и от сердца
отлегло: могло быть и хуже. Сразу же наметил варианты выхода
из ситуации, главными из которых были — брать товар под
реализацию. Заявлять в милицию даже и не подумал: хлопотно и
бесполезно. Ещё и прицепятся за хранение товара в гараже, как
юркий Альбертик.
Потом, путём несложных умозаключений, пришёл к выводу, что
воров навёл мой бывший грузчик, некий Миша, ранее судимый.
Вспомнил, хвалился он как-то, что подвели его «кореша»: такую
«наводку» выдал, а они не поделились! Хотел с Мишей обсудить
тему, но мужичок даже квартиру сменил и исчез. Бог ему судья,
— подумал я и постарался забыть неприятный инцидент. Уже через
месяц «восстановился»…
***
Вообще, грузчик в моей системе был важной фигурой. Найти
хорошего, добросовестного, крепкого — силовая работа всё-таки
— нелёгкое дело. Вот и попадались то пьянь, то судимые, то
ленивые. Долго не задерживались. И тут на помощь приходили
мои: Зоя и Коля. Сын частенько помогал в выходные дни, в
отпуск, когда уже работал. Однажды и Зоя «отпахала» несколько
месяцев. Впрочем, был период, когда жёнушка и продавцом
поработала немало. Было и такое… Да и я сам умудрялся и
грузиться, и разгружаться.
Не раз подворачивался, скажем, дешёвой сахар, а грузчика
уже отпустил домой. В панику не бросался: ехал на базу, там
грузили товар штатные грузчики, а в гараж разгружал сам. Как
это? Мешки по пятьдесят кило?…
А вот так: открывал ворота гаража; подъезжал поближе;
выволакивал поочерёдно мешки. Затем брался левой рукой за угол
мешка и, опираясь правой на трость, тащил волоком в гараж. Там
подтягивал к стенке и укладывал на пол. Затем следующий. Даже
натаскивал на два яруса! Вот так, не поднимая, просто тягая по
земле.
Ящики тоже тащил волоком, держась левой рукой за край.
Бывало по такой же схеме, только в обратном порядке, и
загружался. Всё, что в районе двадцати кило, грузил-разгружал
без особых усилий — тренировка!
Глава 8.
С реализатором Розой П. мы поработали плодотворно, если
так можно сказать про торговлю. Была она женщиной
дисциплинированной, добросовестной и честной. С ней, несмотря
на возросшие расходы и уменьшившиеся наценки, зарабатывал
приемлемо. Подумывал и расшириться, в смысле открытия ещё
одной «точки». Уже подыскал продавца — что было не сложно;
прикупил палатку, присматривал место.
К тому времени государство несколько поумнело и заменило
для частных предпринимателей (ЧП) «мелкого пошиба» тетрадь
учёта на патент. Решение правильное, поскольку резко снижало
коррупционную составляющую. Чтобы платить меньше в госказну,
особенно пресловутый налог на добавленную стоимость — НДС —
все «химичили» с учётом: не весь товар отражали, цены занижали
и т.д. Дополнительно «одаривали» своего налогового инспектора,
чтобы прикрывал глаза на эту «химию».
Патент упростил систему отчётности: заплатил в месяц
фиксированную сумму и торгуй спокойно, посматривая нейтрально
на налоговиков. Наличие реализаторов численно — до трёх —
ограничивалось и за них нужно было платить полпатента и
дополнительно пенсионный сбор. В этом случае усложнялась и
отчётность: оформлялись дополнительные бумаги, забиралось
время.
Решил упростить себе жизнь и предложил как-то Розе
оформиться ЧП, что она и сделала. И моя экономия вышла
боком…
***
К тому времени Роза, будучи разведённой и одинокой с двумя
взрослыми детьми, сумела найти супруга, высокого роста,
крепкого на вид мужика, Николая. Он уже давно мелькал на
рынке, продавая то самодельные веники, то домашние продукты.
Тут они и познакомились. Заимев спутника жизни, да ещё и
делового, Роза решилась на самостоятельное «плавание»: ушла от
меня и открыла свою «точку», тут же, на этом рынке, рядом с
моей палаткой!
Это был не просто гром среди ясного неба — это был удар
ниже пояса! Мой новый реализатор выдала в первый же день
работы такую выручку, что хоть плачь, хоть закрывайся: Роза
забрала с собой всех моих покупателей. Кроме того она
существенно экономила на грузчике, роль которого просто
выполнял здоровенный супруг.
С этого момента мои бизнесовые дела из успешных перешли в
разряд вялотекущих, с намёками на деградацию. Конечно, сдался
не сразу. После перестройки рынка, когда заасфалтировали
площадь, выстроили новое админздание, возвели забор и тому
подобное — в «проходном» месте установил палатку. Затем купил
здесь же, на рынке, контейнер, где установил витрину с
морозилкой, прикупил холодильник и собрался поторговать
колбасой, сырами, молочными продуктами…
Так расширился до двух точек. Контейнер использовал и как
склад, что уменьшило нагрузку на мой автомобиль. Всё бы
ничего, но возросшая конкуренция и расходы на местовое, на
реализоторов снижали доходы.
С тоской пересчитывал по вечерам выручку, расходы и
констатировал мизерный «навар» с тенденцией к падению.
Пробовал осваивать и другие рынки, что ни к чему хорошему
не привело. И, как всегда, довлела проблема продавца-
реализатора… ***
Она долго ко мне напрашивалась, звали её Алла — везёт мне
на женщин с таким именем. Сбитая крепко, с круглым лицом и
очень честными глазами; юркая, умеющая ненавязчиво отстаивать
своё. Взял её, поскольку выбор оказался невелик: к тому
времени экономика в стране стала оживать, у людей появилась
работа.
Алла сразу же проявила себя старательной, а, главное,
заинтересованной. Она часто подсказывала, чем расширить
ассортимент; работала до «упора», до девяти вечера. Умело и
жёстко руководила грузчиком. Однако дела шли с ней похуже, чем
с Розой. Частенько случались недостачи, которые, правда, Алла
компенсировала. Но прибыль падала…
***
Где-то в это время, созрел на покупку нового авто —
«Жинулёнка» шестой модели — «шестёрки». Ещё шурин Юрик мечтал
о такой машине, считал её лучшей из советских моделей. Да и я
с завистью поглядывал на владельцев «шестёрки». И хотя уже
крутилось вокруг много иномарок, российский «жигуль» оставался
в почёте.
И, вот, приобрёл! Ручное сцепление перекочевало с
«Москвича» с небольшими переделками. Старенького трудягу
удалось продать по минимальной цене. Эти торговые манипуляции
с автомобилями натолкнули на мысль — попробовать наладить
бизнес с продажей отремонтированных после аварий авто! Схема
вырисовывалась такая: находишь по объявлениям битый «жигуль»,
ремонтируешь его и с хорошей наценкой продаёшь. Просто, как
всё гениальное — так мне вначале показалось.
А тут и «спец» подвернулся: сынок хорошей Зоиной знакомой —
вместе работали в детском саду. Парень просто обожал возиться
с техникой, в частности, с автомобилями. Не раз ремонтировал
кузов, легко залезал в двигатель, а уж с ходовой обходился «на
раз».
Моё предложение воспринял с энтузиазмом. У парня и гараж
имелся пустой, где можно проводить ремонты. В общем, всё
завязывалось прекрасно! Да и ожидаемую прибыль собирались
поделить справедливо…
Не разводя воду на киселе, мы быстренько отыскали битый
«Жигуль» и накинулись на него, как куры на просо.
Определились с объёмом работ, съездили за запчастями аж в
Харьков и — система закрутилась!
Я чувствовал себя на коне, уже планируя расширение
«автомобильного» направления…
Но, ремонт затянулся, расходы превысили плановые, однако
оптимизма не терял. И, вот, наконец, машина была готова,
блестела новой краской и бросалась в глаза новыми покрышками.
Я хлопал «мастера» по плечу, пожимал руку. Наступил
вожделенный, самый главный момент — продажа. Для чего дал
объявление и с нетерпением ждал звонков. Естественно,
демонстрировал машину сам «спец». Цену установили по
максимуму.
Проходит месяц — звонков много, а машина не продаётся.
Снижаем цену… Проходит второй — ситуация та же. Я начал
волноваться, нервничать. Уже и сам подключился к продаже, а
«мастер» сначала стал отлынивать, а потом и исчез…
Тут и выплыло его «мастерство»: оказалось, он неправильно
приварил крыло, отчего “передок” повело в сторону. Когда же я
пригляделся поближе, вылезли и другие «бока»: краска уже
осыпалась, двигатель заводился с трудом, аккумулятор садился
из-за старости, и покрышки выявились неновые.
Шок — приблизительно то состояние, в котором очутился.
Потратил несколько месяцев и еле продал этот «Жигуль» по цене
битой машины. Убыток составил восемьсот долларов! Своеобразное
ограбление, да и только. На этом мои потуги на автопоприще
закончились.
Убедился на этом примере, что расслабляться нельзя. В любом
деле нужно продумать его со всех сторон, не чураться мелочей и
деталей. А уж партнёра выбирать — так не один раз
примериться…
***
Был отрезок, когда поработал с партнёрами-мужиками, один из
которых мой однокашник интернатовский, Коля С. Создали некую
минифирму с чётким распределением ролей: я занимался
непосредственно рынком, другой коллега покупал-подвозил товар,
а Коля выискивал, чаще по телефону, «где-чего прикупить». Мы
позиционировались как равноправные партнёры, из-за чего и
споткнулись на известные грабли, связанные с учётом вклада
каждого в общее дело. Нелегко оказалось справедливо делить
полученный доход. Пошли трения и споры, которые и поломали наш
«деловой союз».
Глава 9.
Сын Коля уже учился в институте, на платной основе. Лена
заканчивала школу…
Мой бизнес устоялся, хотя назвать его успешным можно было с
большой натяжкой, скорее, подходит слово «стабильный». Тем не
менее: кушали сытно; на Колину учёбу хватало, строили планы на
доченьку.
К тому времени из НИИ я рассчитался: так настояло
начальство. Мои годовые отпуска за свой счёт выглядели уже
«некрасиво», мягко говоря. Хотя институт выжил, сократившись
количественно с трёх с половиной тысяч сотрудников до трёхсот.
Зацепились за заказы с Китаем, на чём и кормились.
Жалко было покидать любимую работу. Всё же техника,
электроника, программирование — это моё, а торговля —
случайность, обусловленная жёсткими жизненными
обстоятельствами.
***
Вот уже Коля успешно защитил диплом, и устроился работать
программистом в «телефонную» фирму «Укртелеком». Стал
приносить зарплату! Почва под ногами начала ощущаться более
устойчивой.
Мои же дела шли волнами: подъём — снижение. Контейнер с
колбасно-сырной начинкой желаемой отдачи не принёс. Более
того, добавились дополнительные расходы, скажем, на
лабораторию и ветеринарные разрешения-сертификаты; на
неофициальное «местовое». Тут приходилось раз в месяц относить
директору, накачанному, с внушительным невозмутимым лицом
мужику, приличную сумму. Я ведь теперь крутой делец — хозяин
контейнера!
А сколько оставалось просроченной, непроданной продукции!
Колбасы, сыры, масло, молочное! Мы уже объедались ими, они
приелись всей семье.
***
Скидок мне, как инвалиду, практически никто не делал,
государственные органы в том числе. Рыночные сборы, тем более
неофициальные, платил как все. За всякие нарушение тоже не
миловали. Вот случай…
Любой реализатор-продавец, работающий с весами, обязательно
начинает «химичить». Стандартный набор таких уловок:
«облегчённые» гири, подкрутка весов, выставление стрелки не на
ноль, а грамма на три или более — насколько наглости хватит.
Естественно и «мои» грешили тем же макаром. И тут как в
игре: нужно вовремя «перестроиться», если вдруг нагрянут
проверяющие. Моей Алле сходили с рук такие вольности,
поскольку реагировала быстро. Но однажды споткнулась, попалась
проверяющим на «трёх граммах». Наказали не её, а меня, как
хозяина торговой точки. То, что собрались наложить штраф, ещё
бы ничего. Процедура наказания оказалось сложнее: меня вызвали
на «ковёр» в «Общество охраны прав потребителей».
Пятиэтажное здание высилось на другом конце города, среди
деревьев и аллей. Поставил машину на стоянке, поднялся на
третий этаж, нашёл нужную комнату. Встретила меня женщина с
невозмутимо-казённым лицом. На мою хромоту и трость не
среагировала никак, лишь уточнила нарушение. Усадила за стол,
дала бумагу и наказала писать объяснительную.
Следующий этап: рассмотрение моего «дела» на комиссии. Там
решат, какое вынести наказание, — скупо пояснила инспектор
«общества защиты». Комиссия — на пятом этаже, придётся с часик
подождать.
И сидел, и стоял в очереди таких же «переступивших», пока и
обед проскочил. Наконец, выглянула озабоченная девушка-
секретарь и назвала мою фамилию.
В солидной комнате, за таким же солидным столом сидели с
серьёзными лицами человек с десяток во главе с широколицым
грузным мужчиной, очевидно, председателем.
На стул меня усадили и, после представления инспектора,
начали «песочить». Мол, почему нарушаете? Законов не знаете?
Собираетесь ли принять какие-то меры?… И тому подобный трёп,
который я мысленно обозвал «пустопорожним словоблудием». Никто
не поинтересовался, какие у меня проблемы, как у инвалида?
Может помочь чем?… Похвалили бы, что не сижу на шее у
государства, а пытаюсь “заработать копейку”. Нет, глядел в их
пустые глазницы и внутренне закипал. Виноват, конечно, но в
моей ситуации нужно бы потактичнее, мягче, с хоть каким-нибудь
участием.
Инспектор, похоже, не совсем пропащая, уловила моё
настроение и, встретившись с глазами, приложила палец к губам:
мол, воздержись от комментариев, дабы не навредить себе. И я
воздержался: хладнокровно выслушал весь этот «чинушный»
словесный мусор, коротко отвечая на вопросы.
— Вы раскаиваетесь в содеянном? Обещаете больше не преступать
закон? — пристально, почти не мигая, глядел на меня
председатель.
— И раскаиваюсь, и обещаю, — сдерживаясь, выдавил я.
— Тогда подождите в коридоре, мы посоветуемся и огласим
решение.
Вот так, не больше и не меньше! Оказалось, стал я врагом
государства. Вердикт вынесли такой: штраф и предупреждение,
что в следующий раз, при повторном нарушении, привлекут к
уголовной ответственности.
Отыгрались на мне по полной! Лишний раз прочувствовал, что
такое государственный чиновник — бездушное, слепо следующее
букве закона существо. Ради чего потратил столько времени –
так и не понял!
Глава 10.
Да, торговля — это было не «моё»! Ощущение несоответствия
такого занятия с моими внутренними устремлениями и
наклонностями, с моими психологическими установками, когда
порядочность и честность сидит в тебе и обливается грязью
неписанных правил бизнеса, всегда давило и угнетало. Жил на
изломе, в постоянном стрессе; с подспудным страхом — вдруг
завтра всё рухнет и останешься ни с чем! День без проблем —
исключение из правил.
Неприятности присутствовали ежедневно, всегда и везде,
поодиночке и вкупе. Прохудилась палатка и заливается дождём;
гречка или рис порченые попались; сахар мокрый; сыр
плесневеет, колбаса цветёт, молочное киснет; у Аллы недостача;
сломались весы; подняли местовое, появилась дополнительная
плата за свет; цены сбивает Ислам — крутой конкурент,
торгующий с грузовой машины; насела санинспекция; грузчик
запил; сломался «Жигуль»… — малый перечень моих текущих,
практически повседневных проблем и забот.
Это не работа в НИИ, когда есть одно чёткое задание и ты
его выполняешь. Проблемы, естественно, случались и тут, но
мелкие, незначительные, решаемые малыми силами, физическими и
моральными. «Пашешь», в основном, головой, своими знаниями и
интеллектом. А торговля — джунгли, где успевай отскакивать и
защищаться от очередной угрозы. Здесь работают инстинкты, руки
и ноги, поворотливость и наглость; беспринципность и моральная
нечистоплотность. С тобой дружат, пока ты нужен, пока не
мешаешь или договороспособный. Иначе — могут и убить!
Вот, был такой случай…
***
Этот субъект хозяйничал в палатке напротив, торгуя сырами и
сливочным маслом. Откормленного дикого борова напоминал всем:
настороженным взглядом из-подо лба; массой тела и походкой в
развалочку, с наклоном туловища вперёд, будто постоянно
готовясь на кого-то кинуться. По тому, как легко тягал ящики,
сила чувствовалась немалая.
Сначала мы не пересекались при утренней загрузке и вечерней
«сборке» палатки. В те времена, я заезжал прямо на рынок, к
палатке, чтобы быстрее грузиться. Естественно, перекрывал
доступ к коллеге-борову напротив. И вдруг надумал и он делать
то же самое и в то же время. Тут и назрел конфликт!
Однажды утром, когда мы разгружали товар в палатку,
«боров» прошёлся мимо и злобно кинул:
— Освобождай место! И побыстрей!
Я тактично ответил:
— Ещё минут пять…
Он опустил голову, сверкнув свирепо глазом, и нервно стал
прохаживаться возле своей палатки. Однако наша разгрузка
затянулась. Я уже сидел в машине, когда по капоту что-то
стукнуло: это «боров» колотил кулаком, выкрикивая с матом:
— Я тебя щас удавлю, урод! Последнюю ногу выломаю! Сматывайся!
Меня обдало жаром. Впервые ощутил явственно угрозу своей
жизни — этот всё может! Когда уже выезжал с рынка, «боров»
успел заглянуть в открытое окно автомобиля и прошипеть:
— Ещё раз помешаешь — убью!
Что человек неадекватный, вероятно, психически ущербный,
видели все. Но только молча поглядывали со стороны, не
вмешиваясь. Алла, правда, помня мои отношения с рэкетирами,
присоветовала к ним обратиться. Да грузчик предлагал свои
услуги наказать хама — проколоть ему колёса.
Я же, поразмышляв над ситуацией, пригасил чувство
оскорблённого достоинства и элементарной справедливости,
вспомнив мудрость: самый худой мир лучше самой хорошей войны.
Можно было и в милицию обратиться, и в дирекцию рынка, да и к
«крутым» ребятам. Но тогда — война, с непредсказуемыми
последствиями. Лучше смирить гордыню и найти способ уйти от
противостояния. Что я и сделал: утром приезжал пораньше, а
вечером — позднее, чётко отслеживая присутствие и перемещения
«борова». Тем и разрешилось…
Глава 11.
Иногда дни сливались в какой-то один, бесконечно
однообразный: ранний подъём, гараж, установка-загрузка точек;
закупка товара, обед, короткий отдых и вечерняя «сборка».
Понедельник — выходной, вторник… и цикл повторялся.
Частенько вечером, сидя в машине возле рынка, ожидая
грузчика и своих реализаторов, любовался вечерним небом и
мечтал о том времени, когда закончу этот марафон. Когда
займусь «своим». А что своё?… Ну, например,
программированием, как Коля. Чтобы писать книги не думал, хотя
мысленно, неосознанно, что-то «писал» в голове. Так, чтобы
скоротать время ожидания.
А торговые дела шли вниз по наклонной. Вот уже и Колину
зарплату стал вкладывать в товар. Произошло это незаметно,
даже естественно, отражая факт: денег становится меньше…
Недостачи у Аллы росли, она всё чаще суетливо отводила очи
в сторону, обещая всё выплатить. Это позднее, Вовчик-грузчик
покаялся, как непорочная Алла на выручку закупала, скажем,
мешки с сахаром и продавала не моё, а «своё». То есть
«прокручивалась» на моих кровных. Я же наивно доверял ей,
правда, уже чувствуя подвохи.
Всё чаще по утрам, за завтраком, отмечал появляющиеся
красные круги перед глазами. Бывало, помотаешь головой, будто
проходило. Но чем дальше, тем кольца держались прочнее, не
желая исчезать. Проявлялись и головные боли. Стал замечать,
что и передвигаюсь труднее. На базах по железной лестнице
раньше взлетал, а сейчас с напрягом. Больше засиживался в
машине, поручая грузчику решить, скажем, вопрос с оплатой,
дабы самому лишний раз не ходить.
Всё это наваливалось постепенно, даже незаметно, но
неумолимо. А тут подоспела очередная перестройка рынка: вместо
палаток и контейнеров, решили хозяева понастроить стройными
рядами железные ячейки с дверьми-«роллетами». Естественно, всё
за счёт торговцев. Суммы предполагалось собрать немалые, по
нескольку тысяч долларов. А будет ли потом отдача для нас,
торгующих?… Хозяев не особо интересовало.
И я понял — это конец! Было расстроился по такому поводу,
лихорадочно прикидывая варианты. Потом же успокоился и стал
хладнокровнее считать, прикидывать и размышлять.
Коля устойчиво работал, персональный компьютер имелся; Лена
заканчивала школу, готовясь в институт; пенсии платили
небольшие, но регулярно. Если всё продать: товар, контейнер с
начинкой, палатку — денег на Ленину учёбу будет достаточно!
Последнее было для меня самым главным. А на кормёжку хватало,
даже наших, с Зоей, пенсий.
После таких мыслей повеселел, посоветовался с Зоей и, не
откладывая, приступил к осуществлению намеченного плана.
Коллеги по рынку, даже конкуренты, встретили моё решение с
удивлением, скрывая удовлетворение. А я не стал вдаваться в
детали, объясняя переходом в другую сферу деятельности.
Алла тут же пристроилась у моих «заклятых» друзей-
конкурентов. Отзыв выдал о ней положительный, не желая портить
жизнь, неплохому, в общем-то, человеку. Куда денешься? Жизнь
заставляет оборачиваться по-своему, иногда пренебрегая божьими
заповедями. Однако, новые хозяева оказалась жёстче меня: как
только уловили, что Алла «подрабатывает», ловчит, уволили без
промедления.
Распродал всё, как планировал. Сумма собралась достаточная,
чтобы дочь могла спокойно отучиться. После удачной сделки,
вечером, мысленно, лёжа в постели, подводил итоги бизнесового
марафона.
Трёхкомнатная квартира, в приличном районе города;
добротный сварной, утеплённый гараж со смотровой ямой;
престижный советский автомобиль… Но, главное, «поднял»
детей, обеспечил им достойное образование, как основу будущих
успехов в жизни. Что и подтвердилось.
***
Шёл 2002 год, год моего пятидесятилетия. Отметили юбилей в
кругу друзей и родственников: была сестра Лариса. Сидел я во
главе стола, командовал «парадом» и явственно ощущал, что
жизнь моя начинается заново…
Часть 7. Дела общественные.
Глава 1.
«Перестройка» всё-таки всколыхнула и затронула все сферы в
стране, в том числе и такую болезненную, чувствительную, как
жизнь инвалидов. В Союзе эта часть общественной жизни была
полностью отдана на откуп чиновникам и загнана в отделы
социального обеспечения. А чиновник есть чиновник: блюдёт
интересы государства и чётко следует букве закона и наказам
министерских инструкций. Ни шагу в сторону…
Я каждый год обходил врачебно-трудовую экспертную комиссию
— ВТЭК, доказывая свою вторую группу инвалидности. И, наконец,
наткнулся, уже работая в НИИ, на чиновника-человека. Молодой
председатель комиссии, поглядывая в мои бумаги, осмотрел
коллег и весело предложил:
— Вот, человек закончил институт, женился, работает… Давайте
не будем ему мешать и дадим группу инвалидности пожизненно!
Коллеги переглянулись, ещё чего-то подумали, посовещались и
— согласились. Так избавили меня от ежегодной маяты и беготни
по медицинским кабинетам. Но — это исключение…
Помню, в интернате всякие выходы «на люди», как-то: кино,
музеи, выставки — планировались заранее и согласовывались,
чтобы не третировать сознательных советских граждан видом
ущербных детей с костылями, колясками и палками.
Архитекторы даже и не задумывались, что в их домах будут
жить, по их дорогах будут ходить люди с «ограниченными
возможностями». Отсюда крутые лестницы у подъездов, часто без
перил и съездов-пандусов; узкие двери лифтов и квартир;
высокие бордюры и тому подобное. Об общественном транспорте и
говорить не приходится: туда и здоровый человек не всегда мог
влезть!
Что поражало, даже в больницах на скользком кафеле зимой, с
тростью или на костылях, человек мог элементарно упасть и
убиться! Никто не догадался придумать для пола нечто
нескользкое, удобное для инвалида…
***
Шла вторая половина восьмидесятых годов двадцатого века.
Страна бурлила, как ручьи в обильное весеннее половодье. Одни
ещё выжидали, оглядывались, принюхивались — куда оно повернёт.
Другие уже зарабатывали свой первый миллион, а третьи ощутили
пьянящие ароматы свободного ветра и смело бросились в его
вихри.
Объявление об учредительном собрании общества инвалидов,
прочитанное в местной вечерней газете, всколыхнуло. Что-то
подобное подспудно ожидал: должны же инвалиды объединиться и
начать сообща решать свои проблемы. А они лезли отовсюду, за
что ни возьмись: дом, транспорт, лечение, отдых и, конечно же,
работа.
И хотя мне от государства многого не требовалось —
основного добился сам, но общения хотелось с себе «подобными».
Собрание проходило в районном доме культуры. Здание уютно
расположилось среди деревьев и газонов. Перед колоннами
парадного входа, на площадке, парковалось несколько
«Запорожцев», куда подрулил и я.
Просторный холл здания встретил запахами старой мебели,
пыли и цемента: в одном крыле наблюдался ремонт. Актовый зал
уже заполнился и разнонаправлено гудел. Собралось около
полусотни человек. Большинство приехало «колясочников»,
причём, с сопровождающими. Обстановка, естественно, напоминала
интернатскую. Волнение окутало меня, даже лицо опалило жаром.
Оглядывая приехавших, прислушиваясь к негромким голосам,
уселся где-то посредине.
Вот, на сцену вывезли одну коляску с парнем в спортивном
костюме, затем другую. И так пять человек. Они были слегка
смущены, но, в целом, держались уверенно. Я наивно подумал:
какие крепкие ребята, вот только ноги видать…
Затем неторопливо вышла, опираясь на две палочки, худенькая
девушка со свежей завивкой и слабеньким макияжем на лице. Она
подошла к трибуне, взяла микрофон и представилась Наташей
Шевченко, главой инициативной группы.
— Мы пригласили вас сюда, — обратилась она к притихшему залу,
— чтобы организоваться и заявить о себе перед нашими
властями…
Далее Наташа представила инициативную группу, тех ребят,
что расположились на сцене. Тогда ещё не представлял, что
значит инвалид — «спинальник», «шейник». Внешне выглядели они
хорошо. Единственное, ощущалась какая-то неестественность в
плане сидения в колясках таких молодцев.
После выступления Наташи приступили к прениям. Говорили с
мест, что понятно. Обсуждение проходило плавно, иногда со
всплесками эмоций в адрес властей. Слушал я и думал, нелегко
будет добиться признания и наладить хоть какую-то работу. Но
инициаторы есть, и это обнадёживало. К этим ребятам я сразу же
испытал огромное уважение. Желание помочь окрепло и оформилось
окончательно к концу мероприятия.
Особенно ничего конкретного не решили: разве что поддержали
начинание и одобрили план действий. Он включал, подготовку
устава общества, согласование его с исполкомом города,
замахнулись и на область. Наташа рассказала о своей переписке
с активистами из других городов… В общем, работы намечалось
непочатый край! И, похоже, инициаторы были готовы к такому
труду.
С Наташей познакомился легко: она приветливо всем
улыбалась, отвечала благожелательно; голос у неё был
несильный, но убедительный. Я предложил её подвезти, поскольку
мы оказались из одного района. И она согласилась…
«Колясочников» рассаживали по машинам. Тут я и увидел,
насколько они беспомощны: их на руках втискивали в салон, а
коляски складывали на верхний багажник. Да, подумалось, я по
сравнению с ними — ещё очень даже неплохо отделался: всё делаю
сам, без помощников. В душе нарастало притяжение к этим
непростым ребятам, оказавшихся в роковой, по сути, ситуации. В
чём и убедился позднее.
Перед тем, как разъехаться, отметили событие шампанским. Я
вызвался поруководить «столом»: открыл бутылку, разлил по
стаканчикам и смело сунул тому парню, в спортивном костюме…
Назвался он Геной Калитой, вот с такой примечательной
фамилией. Парень протянул руку, и я поразился: пальцы у него
были скрючены и не способны держать что-то! Гена показал рукой
в сторону лица. Тут и сообразил, что нужно делать: поднёс
стаканчик ко рту «спортсмена» и напоил его, как ребёнка.
Так состоялось моё знакомство с ребятами, получившими
травмы позвоночника и шеи. У первых не «работали» ноги, у
вторых добавлялись и руки. Естественно, последствия были
разными, в зависимости от степени тяжести травмы. Так, Наташа
могла передвигаться на ногах с помощью тростей. А у Калиты
травмировалась шея, и он был полностью парализован! Наташа
выпала из окна третьего этажа, а Гена, будучи спортсменом-
пловцом, неудачно нырнул и сломал шею.
От этой информации я был шокирован!
Глава 2.
Итак, я подключился к нелёгкому процессу организации
общества инвалидов, сначала на областном, а затем и на
городском, и районных уровнях. В основном помогал Наташе в её
поездках: по инстанциям; по городам области, где встречались с
местными активистами; иногда и личные просьбы выполнял.
Жила Наташа скромно, в однокомнатной квартире с малолетним
сыном. Муж отсутствовал, и я тактично не касался этого
щекотливого вопроса. Мы подружились.
Женщина — тогда ей перевалило за тридцать — не имея
средств, кроме пенсии, проделывала огромную подготовительную
работу. Созванивалась, списывалась с людьми; готовила и
проводила собрания; ходила на приёмы к чиновникам; работала
над уставом и так далее.
Помогал я ей бесплатно: ну, кто мне оплатит бензин? Тогда
ещё работал в НИИ, и топливо стоило дёшево, и энтузиазм
присутствовал!
***
Втянули меня и в поездки на природу. Да, ребята пытались
жить активно. В первые выезды за город, к какому-нибудь
ставку, желательно подальше от глаз людских, собиралось много
людей, с разной степенью подвижности.
Оставляли «Запорожцы», мотоколяски в сторонке,
пересаживались в коляски, а кто — своим ходом, и рассаживались
вокруг костра! Это был обязательный атрибут, как и шашлыки, и
выпивка. Помогали организовывать «сабантуй» сопровождающие
родственники и знакомые.
Тут познакомился ещё с одним парнем, сходу ставшим другом,
пусть и не на долго, Сергеем Пузырёвым, с понятной кличкой
Пузырь. Был он «тяжёлым» шейником и невероятным оптимистом,
чем и сразил меня. На мой простецкий вопрос:
— Как дела?
Последовал убедительный ответ:
— Висит капитально!
Как не зауважать человека, который не смущаясь посмеивается,
иронизирует над своим недугом и его последствиями?…
***
Судьба Сергея выдалась трагичной в своей банальности.
Парень он был спортивный, крепкий. Женат, двое детей; работал
шахтёром. Слегка выпивал и, как многие видные мужики, хаживал
«налево». Прогуливаясь как-то со своей пассией по берегу
речки, и, будучи во хмелю, решил покрасоваться перед подругой
и прыгнул с берега…
Очнулся в больнице с переломом шейных позвонков. С того
света вытянули, а, вот, постель стала его постоянным местом
обитания. Жена, забрав детей, ушла, найдя другого. За Серёгой
теперь ухаживали родители и сёстры — их было две. Но основная
нагрузка легла на маму Женю, полную, с особенным народным
юмором, женщину. В этой ситуации юмор выручал ощутимо!
А из Пузыря он брызгал. Так парень задавливал в себе,
навалившиеся беды, чем и привлекал к себе посторонних. Правда,
не только шутку использовал, но и водку, как допинг. Впрочем,
большинство «колясочников» грешили питием спиртного, что у
окружающих не вызывало особенного неприятия. Разве что у
врачей: пить лежачим — ускорять свой уход! А средняя
продолжительность жизни «шейника» колебалась в районе десяти-
пятнадцати лет, при удачном «раскладе».
С Пузырём мы сблизились, и я частенько стал бывать у него.
Отмечали праздники за обильным столом; пели песни под баян —
моё музицирование и пение очень понравилось всей семьей
Пузырёвых.
Ему я посвятил одно из моих первых стихотворений:
Мне никогда с постели не подняться,
Не пробежать по шёлковой траве,
Морозным воздухом во всласть не надышаться,
Не поклониться ягоде, земле.
Не станцевать мне «яблочко» вприсядку,
С красивой девушкой аллеей не пройтись,
Не целовать глаза её украдкой,
И нашим чувствам вместе не сойтись.
Мой мир замкнулся в потолке и стенах,
А телевизор — самый лучший друг,
И одиночество ревёт, клокочет в венах:
Эх, разорвать бы чёртов этот круг!
И я живу, борюсь, не умираю,
С судьбой своей на «ты» и не сдаюсь,
И верю я, надеюсь и мечтаю —
С постели этой всё же поднимусь!
Когда читал это стихотворение, все плакали…
***
Провели уже не одно собрание, а ощутимых результатов не
наблюдалось. Устав набросали, оформили юридически правильно,
но чиновничья стена не пробивалась. Не хватало у Наташи чего-
то, что могло бы подействовать на власть. Хотя упрямства
доставало, особенно, когда касалось прав других. Запомнился
случай…
Витя Фёдоров входил в инициативную группу. История его
инвалидности типична для нашего, шахтёрского края: травма
позвоночника в шахтной аварии. И дальнейшая судьба тоже в
сущей части типична: жена ушла к другому. Но получилось такое,
что возмутило его друзей: Витина жена с новым мужем осталась
жить в квартире, только в другой комнате! Можно только
представить психологические пытки, обрушившиеся на бывшего
шахтёра.
И Наташа, собрав ребят на колясках, зимой, устроила пикет
перед горисполкомом с требованием: разрешить этот вопрос
выделением отдельной квартиры. Мёрзли парни и девушки целую
неделю и добились своего: Витина жена переехала в другое
место.
А Витя Фёдоров оказался уникальным парнем: не стал «рыть
яму и душиться дустом». Занялся парень поделками из различных
материалов; добился выделения «Запорожца»; установки напротив
дома гаража и выезда к нему. Работая руками, ползком делал
всё, вплоть до ремонта автомобиля и ухода за маленьким
огородиком. Но, главное, нашёл себе подругу! Уникальный
парень, с которым мы тесно, в своё время, общались.
***
Это собрание стало поворотным. Проходило оно в месте,
ставшем привычным: районный дом культуры. Народу собралось
немало, отчего в зале стоял устойчивый гул. Наташа была
возбуждённой, даже нервной: многие высказывали ей упрёки за
неэффективную работу. Чтобы разгрузить себя, она посадила и
меня в президиум. Более того, поручила вести собрание. И я с
энтузиазмом взялся за это непростое занятие.
А страсти в зале накалялись: выступавшие критиковали
Наташу, обвиняли её в «застое», в отсутствии инициативности; в
заорганизованности и тому подобное.
Эту женщину я приметил как-то сразу: симпатичное лицо, с
умными, решительным глазами; спортивная фигура в кожаной
куртке и джинсовых брюках. Даже костыли смотрелись у неё как-
то гармонично.
Представившись Луизой Скринник, она выступала с места.
Говорила твёрдо, хорошо поставленным звонким голосом. Её
выступление отличалось конкретикой и деловитостью. Она
предложила свои услуги в утверждении устава в исполкоме.
— Чего мы топчемся? Предлагаю поручить мне.
Речь Скринник задела Наташу, и она поставила вопрос о
доверии к ней, как исполняющей обязанности председателя
областного общества. И народ выразил недоверие Шевченко, после
чего стали выбирать нового председателя.
Так, под моим «кураторством», собрание утвердило Луизу
Александровну Скринник руководить новоиспечённым обществом
инвалидов!
Глава 3.
Естественно, после собрания я подошёл к Луизе, и мы
познакомились. Маленькая, аккуратненькая, со смазливым
личиком, она демонстрировала свои помощники-костыли так, будто
атрибут женского туалета. В её словах и утверждениях
проскакивала внутренняя сила и лихая самоуверенность.
— Подвезёшь меня? — игриво улыбаясь, попросила Луиза. —
Поможешь протокол собрания составить. Вообще, предлагаю место
моего зама!
Вот так, сходу, без обиняков, новый председатель втягивала
меня в дела общественные.
Поискал глазами Наташу: она уже сидела в чьём-то автомобиле
с напряжённым, грустным лицом. Во мне проскочила жалость к
человеку. Однако мельком подумал, что замахнулась женщина на
не подъёмное для себя дело. Пока всё было на уровне
обсуждений, она справлялась, но в практической плоскости ей не
хватало всего: интеллекта, образования и просто физических
сил.
А Луиза излучала уверенность и энергию. И я поддался этому
порыву и обаянию. Хотя в душе проскочило гаденькое ощущение
некоего предательства. Попытался себя оправдать: похоже, Луиза
больше подходит на роль лидера, чем Наталья. И это факт!
***
Луиза, что называется, «захомутала» меня, взяла в оборот!
После работы приходилось вначале не домой ехать, а к ней, на
квартиру, где она собирала свой «актив». Уже был готов
протокол, подчищен устав, и Луиза доложила о своей
договорённости передать бумаги в исполком для утверждения. Вот
такую развила кипучую деятельность.
Всякие мои отговорки о занятости на работе, о делах
домашних разбивались о логику председателя довести дело
официальной регистрации общества до конца.
Начало лета выдалось прохладное. Горячие лучи солнца
охлаждались северным ветром и только поддразнивали обещанием
тепла. В тот день пришлось отпроситься с работы, поскольку
Луиза известила по телефону: устав зарегистрирован, и
документы нужно срочно забрать, едем незамедлительно!
Для меня новость, хотя и ожидаемая, показалась чудом:
неужели удалось? Какая она молодец, думал я.
***
Квартира у Скринник была двухкомнатная, в центре города,
второй этаж. Превратив её в офис общества, совершенно не
тушуясь этим обстоятельством, она чуть ли не ежедневно
проводила различные собрания и совещания в «узком кругу».
Планы намечались громадные: помещение для офиса; организация
кооперативов и цехов для инвалидов; представительство в
исполкоме; создание городских обществ по области и районных по
городу! Подготовка и участие в предстоящих выборах в местные
органы власти…
И чего только не рождалось в головке этой поворотливой
женщины! Что интересно, что задумывала, того и добивалась.
Только позднее узнал, что были у Луизы Александровны
влиятельные покровители. Они и помогали этим «чудесным»
достижениям. По-другому их и не назовёшь. «Выбила» себе
кабинет в областном исполкоме. Город выделил помещение под
центральный офис городского общества; «одолжил» подержанный
«Жигуль» с водителем для самой «председательши»; получила
право распоряжаться «гуманиторкой»; оказали безвозмездную
финансовую помощь от крупного банка и многое ещё чего.
Немало сделала Луиза Александровна для инвалидов города и
области… Но стало бросаться в глаза, и всё более настойчиво,
что и себя не забывала. Умело использовала возможности кресла
председателя. Вот уже переписала на себя «Жигуль» и гараж к
нему. Оставила квартиру дочери, а себе оформила однокомнатную
тут же, в центре. Из гуманитарки отбирала себе и «своим» всё
лучшее…
Я начал высказывать неудовольствие и мягкое возмущение.
— А разве я не заслужила? — парировала она, холодно глядя в
глаза. — Зарплату, как ты знаешь, я не получаю.
Доводы будто бы убедительные, а душа не принимала. Мы стали
ссорится, и на очередном перевыборном собрании я высказал всем
свои претензии и предложил заменить Луизу. Но недооценил её:
зная мои намерения, она провела с людьми «разъяснительную»
работу и удержала «место».
Так мы разошлись…
***
Заканчивались восьмидесятые годы, начинались лихие
девяностые! Общество инвалидов на всех уровнях устоялось и
развивалось худо-бедно далее. Я ещё «поварился» некоторое
время в городской и районной организации. С полгода даже
«порулил» как председатель. Снова наладились отношения с
Наташей и её сложившейся компанией: Калита, Фёдоров, Пузырёв
и другие. Вместе мы отмечали праздники, ездили на природу. От
активной деятельности ребята, как и я, отошли, к сожалению,
поскольку не приняли Луизу Александровну. А бороться с ней нам
было не под силу…
И тем не менее, именно эти неравнодушные парни и девушки
стояли у истоков движения инвалидов. Позднее пришли другие
люди, организация инвалидов укрепилась и многого достигла.
Так, наладили регулярную материальную помощь; добились от
архитекторов учитывать проблемы инвалидов при новом
строительстве; появились даже автомобили для перевозки
«колясочников»; появились и кооперативы, в особенности,
связанные с шитьём; выдвинули и своих депутатов, даже в
Верховный Совет страны и иное.
***
А Луиза Александровна закончила жизнь трагично: то ли
умерла от сердечного приступа, то ли убили. Сообщение об этом
я воспринял с горечью: несмотря ни на что, её вклад в дело
инвалидов в нашем городе и области был несомненным.
Когда вплотную занялся своим бизнесом-торговлей, мои связи
с друзьями-инвалидами ослабли. Встречались всё реже, разве что
перезванивались. Затем наступил век двадцать первый и время
неумолимо приближало чёрные дни. Сначала умер Серёга Пузырь.
Стоял у гроба неунывающего оптимиста, вглядывался в его
заострившиеся черты и мысленно набрасывал стихи:
Спешит душа под сень небес,
Закончив путь земных страданий.
Она ещё кружится здесь
Теплом последнего дыханья,
Прощальным взглядом в тишине,
Слезой, упавшей на подушку…
И бесконечно горько мне
Терять навеки друга душу…
Рано умерла и Наташа, а за ней и Гена Калита, в возрасте за
тридцать… Вечная память им, друзьям моим, непокорившимся
судьбе, боровшимся до конца!
Часть 8. Заключительная.
Осень…
С этой уныло-трогательной порой столько связано! Вот и
тогда, в день моего пятидесятилетия, когда природа догорала
последними красками, всё же с грустью расставался с
«бизнесовым» периодом. Каждая часть моей жизни была трудна по-
своему, но «торговая» получилась как апогей, как вершина. Тут
пришлось проявить всё, на что был способен, поскольку вопрос
стоял бескомпромиссно: или согнёт тебя жизнь, или ты её!
Столкнулся с людьми разными: уголовники, чиновники; алчные
и готовые хоть чем-то помочь. Запомнился оптовик,
азербайджанец, Айзер. Молодой, видный красавец. У него покупал
основной ассортимент: сахар, муку и крупы. Помощников у Айзера
хватало, но частенько он отпускал товар сам. Ко мне сразу же
отнёсся с уважением, которое вылилось в скидки, небольшие, но
приятные. Со мной он не просто здоровался, а всегда
интересовался ходом торговли, здоровьем, даже о семье
спрашивал.
Дела у парня шли неплохо: вскоре в районе, где мы жили,
отстроил кафе с развлекательным центром. Строение выделялось
красивым кирпичным забором и добротной площадкой для
автомобилей. Там народ отмечал праздники, в частности,
свадьбы. При встречах, Айзер с располагающей улыбкой
приветствовал меня, интересуясь делами. Всегда с хорошим
чувством покидал его оптовую базу.
Как-то, будучи уже не «при делах», прогуливаясь, увидел
странную картину: по дороге, ведущей от кафе, шли ребята и
раскидывали розы прямо на асфальт. «Крутая свадьба, видать», —
подумал я и всё же поинтересовался.
— Хороним хозяина кафе, может, слышал, Айзера… — грустно,
преодолевая акцент, пояснил чернявый паренёк. — Расстреляли
человека…
Жаркая волна прокатилась к голове, и даже губы пересохли:
— Знавал я его, — скорее прошептал, чем сказал я, стискивая
зубы.
Подробностей не узнал, да и не стремился: хорошего человека
не стало, и его уже не вернёшь…
***
Попадались и аферисты! Так, столкнулся с неким пекарем,
Вовой.
Пьянил задорный май, уже томило жаркое солнце, когда на
рынке наметился дефицит муки. Перед этим с неделю шла она,
родимая, как говорили торгаши, «в улёт». И вдруг — обвал, на
базах пусто. Стоял возле палатки, обсуждал с реализатором
возникшую проблему.
— Могу помочь с мукой, — раздался голос за спиной.
Оборачиваюсь — невысокий, плотненький паренёк с круглым
лицом, хитро посматривал на меня.
— Только маленькое условие: помоги и мне подвезти мешок.
Проблема с транспортом.
— Да запросто! — обрадовался я.
Так познакомился с очень активным, скорее прытким,
человеком. Осваивал он дело пекарское: булочки, пирожки,
ватрушки и иное. Для чего взял в аренду помещение, достал где-
то печь, столы; нанял работников. К этому добавил торговлю
мороженым на нашем рынке. Так что развернулся человек. А муку
он нашёл на частной мельнице. Качество продукта среднее, но в
условиях дефицита устраивало и такое.
И началось наше сотрудничество, партнёрство. Я ездил за
мукой и, заодно, и ему подвозил мешок-два. При этом Вова
постоянно жаловался на отсутствие денег и просил взаймы. Как
не выручить компаньона?… А тут ещё подвернулся мужичок
пенсионного возраста. Давненько он предлагал мне
«инвестировать» в мою торговлю энную сумму, лежащую в «чулке»
без дела. Я отнекивался, не желая связываться с чужими
деньгами.
Вовины стенания на отсутствие финансов натолкнули на мысль
— свести его с «инвестором». Пекарь ухватился за идею рьяно,
поимев, вскоре, с мужичка тысячу баксов! Потом Вовочка
проговорился, что ещё одолжил у некоей подруги с обменного
пункта. Затем позаимствовал ещё у кого-то. Всё для дела!
— Есть идея — торгануть оптом тонны две муки макаронному цеху,
— предложил как-то лихой пекарь.
— Моя идея — твои деньги. Прибыль пополам.
Я прикинул возможный заработок и согласился. Вытянув из
торговли по максимуму деньги, собрал нужную сумму. С
шероховатостями, но мы провернули «оборотку». И тут Вова
упросил меня весь «навар» отдать ему, пообещав вскорости
вернуть мою долю. Напрасно я согласился: с этого момента в
наших, с пекарем, отношениях начались неувязки. Он вдруг стал
исчезать из поля зрения; работа пекарского цеха затормозилась,
а потом и зачахла вовсе. Работнички разбежались. У дверей
начали скапливаться «кредиторы». Тут и выяснилось, что Вовочка
провернул довольно тонкую, выдержанную психологически, аферу.
Нахватался деньжат и смотался.
Заявление в милицию и последующее расследование ничего не
дало. Я внутренне крестился, что потерял немного: мог и всех
денег лишиться!
Так что, господа, будьте осторожны, если у вас занимают или
выпрашивают деньги, давя на жалость и доброту.
***
Начало моего бизнес-пути отметилось смертью, в 91-ом году,
сестры Вали. Несколько месяцев не дотянула до своего
сорокалетия. Умерла от страшной болезни — рака, поразившего
внутренние органы.
Таким трагическим выдалось завершение неудавшейся Валиной
судьбы. Очевидно, сказалось всё: несостоятельное раннее
замужество; любовники, аборты, постоянные нервотрёпки.
Последний её муж, некий Вася, оказался самовлюблённым индюком.
Они часто ссорились и, в конце концов, разошлись. Будто и
решила Валя квартирный вопрос, и дочь Ира подросла, а счастье
не переступило через порог.
Похоронили сестру в родной деревне, рядом с могилой отца.
Так и осталась Валя молодой и красивой на могильной фотографии
да в памяти нашей. Стоят радом берёзки, другие деревья,
шепчутся печально, иногда подпевают ветру, своеобразно отдавая
дань ушедшей жизни… ***
***
И как ни тяжелы были годы девяностые, но остались в
памяти, в фотографиях, в последующих стихах и прозе самым
ярким периодом жизни, самым результативным. А сколько
опыта!… Всё, что планировал, к чему стремился — достиг. Дети
выучились, устроились в жизни. Можно и на покой,
относительный, конечно.
Сначала попробовал себя в стезе программистской. Получилось
не очень чтобы… И с 2003 года, вначале робко, шашками пробуя
дорогу, отправился в долгий путь писателя. Оказалось,
непростое это занятие. Тут нужно многое иметь, что касается
интеллекта, умения фантазировать, сполна использовать
жизненный опыт и накопленные знания. Впрочем, знаний всегда не
хватает и их нужно постоянно пополнять.
Очень скоро понял: на ниве этой деньжат не заработаешь, во
всяком случае, так просто. Издание собственных книг в
современных условиях — это бизнес, требующий вложения
капитала. А поскольку последнего у меня не наблюдалось, то
стимулы для такого труда остались только моральные. И в этом
есть своя изюминка — свобода! Оплачиваемый труд — всегда
ограничение, насилие, напряжение и тому подобное.
Когда же пишешь себе в удовольствие, когда никто и ничто
над тобой не стоит, тем более с кнутом обязательных рамок —
временных, по теме, по стилю — ощущения появляются особенные.
Ты борешься сам с собой, преодолеваешь себя. В этом вся
прелесть свободного творчества!
На том и остановился: писать не для славы и денег, а для
себя, для собственного самовыражения. Со временем, уверен,
люди оценят мою писанину и мои творческие потуги.
На том и стоим!
14.05.16 года. Киев-Донецк.

1