“Он мне спать не давал…”

         (рассказ - эпизод из Отечественной)

	Зной спадал... Солнце уже висело остывающим шаром над 
верхушками леса, что изогнутой стеной окаймлял грунтовку, 
пробегающую мимо хутора. Длинные, широкие тени плашмя падали на 
немногочисленные, разбросанные по сторонам болотистого выгона, 
избы. Слышалось мычание коров, повизгивание поросят и надсадный 
лай собаки, негодующей на старого мерина, сосредоточенно жующего 
траву возле забора.
	Дед Осип с костылём и сучковатой палкой вылез из скрипучих 
ворот подворья. Пыхтя, уселся на лавку, отложил в сторону 
деревянных помощников, удобно уложил культю правой ноги на лавку 
и полез в карман... Этот вечерний ритуал Осип проделывал не в 
первый раз, испытывая особое удовольствие от неспешно 
закрученной самокрутки с табаком собственного изготовления. 
Затянувшись, дед выпустил дым и уже спокойнее осмотрел то, что с 
большой натяжкой можно было  назвать улицей: противоположная 
изба проглядывалась смутно, а соседей по бокам вообще не видать 
– закрывались берёзками и кустами смородины. Перед домом 
песчаная дорога ещё сохранила в колее воду от последнего дождя и 
приятно ласкала ноздри застоявшейся мокротой.
	Внук Мишка, пятиклассник, привезенный на днях родителями на 
летнюю побывку, шушукался возле палисадника со своими сельскими 
дружками. Как городской, он сразу же завоевал авторитет среди 
хуторской малышни. Вот и сейчас, разновозрастные голыши, открыв 
рты, восторженно впитывали предложение Мишки – устроить 
очередную забаву. 
	До деда донеслось:
	- ...у меня есть сумка старая. Предлагаю: наловить жаб, 
напихать их в сумку и подсунуть Сеньке... Ему скажем, что там 
черника... Во, смеху будет!
	Ребятня оживилась, захихикала. Некоторые даже стали 
подпрыгивать, предвкушая, как слепой Сенька, тихий мальчонка, 
живущий через избу слева, будет вопить, наткнувшись на гадких, 
скользких тварей!
	Дед, услышав внука, передёрнулся, закашлялся и вдруг 
прослезился... В голове кольнуло так, что в глазах померкло. Он 
ещё раз затянулся, вытер свободной рукой глаза и хотел позвать 
внука, но тот уже сбежал. С досады Осип искривился, тяжело 
вздохнул и, отбросив окурок, опустил голову...

	Сорок третий год в этом степном посёлке удивлял тишиной, 
опустившейся нежданно в самый разгар войны. Недавно 
сформированный пехотный полк, после марша, расположился на 
короткий отдых и ждал своего часа. Молодой, недавно призванный 
красноармеец Осип и ещё четверо сослуживцев устроились на постой 
на краю, в неказистом домике, огороженном почерневшим, 
потрескавшимся забором. Во дворе имелись такого же затрапезного 
вида сараи, в которых стояла полная тишина. Только собачонка 
Мотька представляла живность, активную и непоседливую. Она 
быстро привыкла к постояльцам и, беззлобно тявкая, не упускала 
случая выманить что-нибудь съедобное. Её хозяин, кряжистый 
старый грек, гася в глазах огоньки, с суровым видом поглядывал 
на молодых солдат, предоставив им полную свободу. Ребята скоро 
освоились в домашней обстановке и, после воинских занятий, смело 
хозяйствовали: готовили еду, мылись, стирали бельё, иногда 
отвлекались.
	В этой солдатской компании Осип выделялся весёлым нравом, 
слыл “штатным” шутником. Его даже называли Осей Тёркиным. Другой 
примечательностью солдатской группы был украинец Петро, высокий, 
широкоплечий увалень. Как все здоровяки, отличался добродушием, 
невозмутимостью и простотой, доходившей до смешного. Эту слабину 
бойкие хлопцы подметили сразу, в особенности Осип. Не 
воспользоваться святой наивностью и непробиваемым спокойствием 
Петрухи, местный Тёркин никак не мог. Здоровяк же стойко 
переносил выходки сослуживцев: внеурочная рубка дров, ношение 
вёдрами воды из колодца, что был посреди улицы; постоянные 
ночные дежурства и другие нелёгкие солдатские хлопоты. Всё 
проделывал безропотно и смиренно.
	- Непробиваемый хохол! – делился впечатлениями Осип с 
товарищами, когда Петьку в который раз отправили за водой. – 
Вот, пыжусь вынудить его хоть как-то матюкнуться, фыркнуть и 
послать, скажем, меня куда-нибудь далеко, далеко... Ан, нет. У 
меня такое впечатление, робята, что у него кожа бронебойная. 
Такого на фронте и пуля не возьмёт, на него нужен, скажем, 
снаряд калибра полковой гаубицы!
	- И той маловато будя! – хохотнул кто-то.
	- Есть у меня мыслишка, хлопцы... – сверкнул озорно зрачком 
Осип. – Думаю, вы давно приметили, что наш хохол по ночам храпит 
по-богатырски. Да так, что скоро эта греческая сакля, которую мы 
выбрали для проживания, до срока рухнет. К тому же - в аккурат 
на наши солдатские тела и головы. Кто будет врага гнать до 
Берлина?... Этот храп, вольно или невольно, играет на руку 
врагу. Предлагаю проявить бдительность и принять меры. Я кое-что 
уже обмозговал, может, и вы, сознательные бойцы, выскажетесь по 
этому щекотливому вопросу?
	Со смехом посыпались предложения:
	- Положить его спать рядом с Тузиком!
	- Не! Лучше каменюк под бока насыпать или грабли подложить. 
Токи захрапе – они его коль!
	- К ноге привязать верёвку и дёргать!
	- А кто будет дёргать? Лично мне некогда – я спать буду, - 
потешалась молодёжь.
	Осип слушал и рдел от удовлетворения. Наконец подвёл итог:
	- Дружки вы оказались прыткие, много дельного высказали. 
Боюсь, как бы нам ни пришлось опробовать энто всё. Предлагаю же 
начать с паровозика. Не поможет – кляп в рот. Если и  это не 
поможет...
	- А паровозик – это как? – перебил наивный голос.
	- Это когда спички всовывают между пальцами ног и 
поджигают. Пора б и знать в таком возрасте, - отчитал 
неграмотного бойца Осип. – В моём детстве...
	Развить мысль не удалось, так как появился Петро. Он 
невозмутимо внёс во двор полные вёдра, вода в которых даже не 
колыхнулась.
	- Во, наловчился! – восхитился кто-то.
	Ребята хитро переглянулись и разошлись...
	
	Спали солдаты на шинелях в зале, на полу, так как в доме 
была только одна кровать, хозяйская, установленная в 
единственной крохотной спальне. Куда подевалась остальная 
спальная мебель, да и была ли она вообще?... Служивые люди не 
интересовались.
	Петру выделили место возле глухой стенки: там было больше 
простора в длину, поскольку у другой стены угол занимала иконка 
божьей матери с маленьким столиком. На нём лежало Евангелие и 
громоздились желтоватые подсвечники с огрызками свечей.
	Сквозь дырявую занавеску просочился свет луны, когда Петро, 
повернувшись на спину, начал похрапывать. Некоторые сослуживцы 
уже было заснули, намаявшись за день, но Осип был полон 
решимости и шёпотом, и трёпкой призвал к осуществлению 
задуманного. 
	К тому времени украинец выделывал такие музыкальные, с 
низкотональным колокольным переливом звуковые коленца, что начал 
подрагивать подсвечник.
	Молодые воины, возможно будущие разведчики, не нарушая 
покой музыканта, аккуратно вставили в нужные места спички и, 
сдерживая смех, предвкушая потеху, подожгли их. Однако то ли 
спички попались порченые, то ли кислорода в помещении не 
хватило, но огонь не успел дотянуться до кожи Петра и погас не 
вовремя. Повторные попытки не увенчались успехом. Осип даже 
вспотел от неудачи.
	- Тащите полотенце... – скомандовал он вполголоса, - будем 
кляп пробовать...
	С кляпом вышла тоже незадача: во-первых, он никак не влезал 
в рот. Во-вторых, когда уже впихнули, Петро своими мощными 
лёгкими выплюнул его как пушинку, не прекращая музыкальных 
упражнений.
	Разговаривали уже громко:
	- Где грабли? – вспомнил Осип дневное предложение.
	Не помогло и это... Провозившись долго, ребята умаялись. Их 
попытки закончились неожиданно – Петро повернулся набок, зацепив  
рукой нос Осипа, и сменил храп на мерное сопение...
	Утром уже потешались над незадачливым Тёркиным – нос у него 
покраснел и заметно распух.

			*  *  *
	Фронт давал о себе знать ещё на подъезде, а, когда 
выгрузились из вагонов, построились в колонну и скорым шагом 
отправились на передовую, дыхание войны ощутил каждый, даже 
неунывающий Осип. Только Петро оставался невозмутимым, будто шёл 
не на смерть, а на гражданскую работу, скажем, дом строить. 
Грохот канонады звучал для него как приветственные мелодии 
оркестра. Так казалось Осипу, который поглядывал на предмет 
своих проказ, и содрогался от каждого разрыва.
	В бой вступили на следующий день, не с ходу. А пока 
приводили в порядок позиции, присматривались к немцам, 
прислушивались к гулу самолётов, снарядов и свисту пуль. Вникали 
в советы бывалых,  наставления политрука и командира роты. 
      Отношение к Петру поменялось: его спокойствие передалось 
Осипу, и шутник с уважением поглядывал, как товарищ ловко 
готовил своё окопное место. Старательно почистил винтовку, даже 
штык поточил о камень, и вдруг обратился к Осипу:
	- У тэбе табачок знайдэться? Щось у нутри морозыть...
	Услышав, чуть ли не впервые, голос Петра, Осип подивился 
его мелодичному украинскому говору. “Не только храпит 
музыкально!” - восхитился он мысленно.
	- Есть, конечно! – полез Осип в карман.
	- Дякую... 
	Больше напарник ничего не сказал, но у Осипа откуда-то 
появилась уверенность в себе, на душе распогодилось, а позорный, 
противный страх заметно поутих.
	
	Ещё солнце не взошло, как загрохотали пушки: началась 
артподготовка. Бойцы наскоро перекусили уже на позициях, и сидя 
в окопах, надев каски, ждали конца этой адской кутерьмы; с 
трепетом разной степени обречённости готовились к бойне...
	Атака началась неожиданно, так что Осип не успел собраться 
и настроиться. Ротный вдруг выпрямился во весь рост и, взмахнув 
пистолетом, прокричал, срываясь на высокой ноте:
	- Приготовиться! Вперёд - за мно-о-ой!...
	Дальше его голос затерялся в стрекотне выстрелов, грохоте 
взрывов и многоголосом крике: - Ура-а-а!
	Осип взлетел на бруствер и, подхваченный общим воинственным 
порывом, интуитивно пригибаясь, цепляя прикладом землю, побежал. 
Петро оказался впереди, и Осип невольно ориентировался по его 
большой фигуре. Немцы усилили миномётный огонь, и взрывы 
взметались вспышками и столбами земли всё чаще. Осип уже не 
чувствовал страха и подспудно удивлялся, что ещё жив и двигается 
по рвущемуся вверх склону. 
	Сначала был грохот, выделившийся на общем фоне боя, потом 
вздыбилась, сверкнув зловещим блеском, земля и укрыла Осипа 
комками, прижав книзу. 
	Лежал не долго:  его встряхнула и подняла на ноги новая 
волна крика: Ура-а! Оглянулся, выискивая напарника... Не сразу 
сообразил, что сапоги, выглядывающие из-под земли перед 
дымящейся воронкой, принадлежат Петру. Парень лежал на спине, 
как тогда, на полу в “греческом” зале, усыпанный глиной: 
просматривалось отрешённое серое лицо.
	- Петька! Как ты? – подбежал Осип и встал на колени, 
выискивая руку товарища. Потом начал лихорадочно очищать тело. 
Очень скоро добрался до кровяной смеси: всё было прошито 
краснеющими на глазах рваными дырками.
	- Эх... – выдохнул обречённо Осип, соображая, как быть 
дальше.
	А рота, заметно поредевшая, уже спешила назад – атака 
захлебнулась. Кто-то помог ему, и они ползком, под непрерывным 
свистом, треском, накрывающей въедливой гарью потащили тяжёлого 
Петра назад...
	Временное затишье использовали  для захоронения убитых. Их 
положили ровными рядами перед наспех вырытой общей могилой.
	Живые стояли молчаливые, ещё не пришедшие в себя после 
неудавшегося боя. Осип ощущал себя камнем, к тому же 
заледенелым. Он отыскал глазами Петра – тот выделялся размерами. 
Обострившиеся черты лица, в сочетании с землистой кожей, 
казались неестественными для недавно полного сил,  розовощёкого 
парня. Осипу показалось, что всё произошедшее нереально, а 
вокруг туманом стелется мистика. Парень внутренне содрогнулся...
	Как очутился в землянке, как укрылся шинелью и забылся в 
тягостном сне, не помнил. За деревянно-земляной стеной 
постреливало, хлопало и рокотало, но слабо. Или это только 
казалось?...
	Проснулся от тишины. Глянул на пол, где ещё вчера лежал 
Петро и вдруг почувствовал комок в горле, потом спазмы. Резко 
повернулся на бок и прикрыл рот рукой, сдерживая себя...

			*  *  *
	Внук появился хмурый, озабоченный.
	Оставаясь под впечатлением воспоминаний, дед откашлялся, 
поморгал глазами и хрипло спросил:
	- Умаялся от беготни? Делом бы занялся, пока светло было. 
Вон, забор надобно подлатать, а у меня ноне всё тело ломит. Ах, 
да! Ты тут подбивал хлопцев пакость Сеньке слепому сотворить, а?
	Мишка надул губы, засопел и нехотя промямлил:
	- Чё пакость? Обычный розыгрыш. По телевизору и не такое 
показывают. Над знаменитостями приколы офигенные. Те в осадок 
выпадают...
      - То ж знаменитости, а тут дитё убогое.
      Внук отвёл глаза и стал ногой выводить круги на песке, явно 
что-то в себе переваривая. Потом уже примирительно высказался:
      - Да, прав ты, дед... Не очень получилось, чтоб весело. 
Сенька не сразу разобрал, что ему подсунули. И мне стало жаль 
его...
      - А на душе не помутилось? – осуждающе вскинул глаза Осип. 
– Сенька, между прочим, хорошо поёт и даже на гармошке играет, 
хоть и слепой. Ты бы лучше подружился с ним. Больше  толку 
набрался, чем от этих шмакодявок голозадых! Друга найти трудно – 
потерять легко... – задумчиво вгляделся дед в темнеющую даль. – 
И шутить нужно с разумением, дабы не обидеть шибко и чтоб потом 
самому не гадко было.
      - Неужто кого обидел, дедуля? – оживился внук, видя, что 
старик уже не сердится.
      - Вот, послушай бывальщину, приключившуюся со мной в ту 
войну. И сам реши...
      
      Уже и звёзды показались на ещё светлом небосклоне, и 
бабушка не раз звала в дом, а они всё беседовали. Мишку поразил 
рассказ, обычно сурового деда, поразил всем. Мальчик и не знал, 
что в молодости Осип слыл весельчаком-затейником, войну закончил 
под Кёнигсбергом. Там и ногу потерял...
      - А Петро мне до сих пор в снах приходит. Смотрит эдак с 
укором  и на ноги показывает, мол, попалил ты мне их спичками, 
от того и не увернулся от смерти – прыти не хватило. Выходит, я 
повинен в кончине свово напарника. А какой парняга был!...
      Мишка успокаивал деда, горячился, чувствуя, что в их 
отношениях появилась нечто новое, близкое...

16.04.10 года.
Возврат к оглавлению цикла
ПлохоСлабоватоСреднеХорошоОтлично! (Пока оценок нет)
Загрузка...

Добавить комментарий (чтобы Вам ответили, укажите свой email)

Ваш адрес email не будет опубликован.

 символов осталось