Не по хорошу мил, а по милу хорош.

      Никифор подбежал к вагону, когда кондуктор, совершенно 
непохожая на фривольную Сердючку, уже поглядывала на ступеньки и 
спешно поправляла кокетливую фирменную шапочку. Она не удивилась 
опаздывающему, профессионально быстро ознакомилась с билетом и 
пригласила в вагон. Парень проворно проскочил ступеньки, почему-
то оглянулся, улавливая последние мгновенья вокзальной суеты, и 
кинулся вперёд по узкому коридорчику, с удовольствием уступая 
дорогу встречным. Дверцу своего купе открыл решительно и на время 
потерялся...

	Жгучая брюнетка, с копной волос, вернее, гривой, какая 
бывает у девушек, после интенсивного начёса, откинулась на спинку 
сиденья и так самозабвенно хохотала, что её мини-платьице, опасно 
двинулось вверх и уже напоминало коротенькую рубашку. К тому же 
она ещё и в такт со смехом эмоционально перебирала оголившимися 
ножками, в бесподобных, телесного цвета колготах. Вид был 
настолько впечатляющ для молодого, с коротким супружеским стажем, 
мужчины, что дыхание перехватилось, а лоб повлажнел. Парень с 
трудом собрался и, растерянно улыбаясь, розовея, поздоровался.

	На него взглянули с бесовскими искорками глаза, отливающие 
синевой.
	- Здрасте, нашего полку прибыло, - скокетничала брюнетка, 
сохраняя на раскрасневшемся лице брызги веселья и откровенно 
рассматривая новенького.
	Приходя в себя, Никифор разглядел остальной состав купейной 
компании, расположившийся за столиком. Это оказалась полненькая 
женщина, с блестящими, будто наполненными маслом, глазами и 
седоватый мужчина представительского вида. Очевидно, это он 
рассказал нечто смешное, поскольку имел уж очень самодовольное, с 
привкусом нарочитой серьёзности, выражение на классически 
правильном лице. На столе громоздилась бутылка шампанского, рядом 
лежала солдатская фляга и начатая плитка шоколада. Разовые 
стаканчики отсвечивали пустотой, а от куска буженины, 
соседствующего с пупырчатыми  огурчиками, исходил аппетитный 
аромат.
	Атмосфера была настолько раскованной, дружественной, сулящей 
приятное общение, что Никифор невольно облизнулся, как кот перед 
сметаной.
	
      Он недавно устроился менеджером в фирму, которая развивала 
бурную деятельность и выглядела достаточно перспективной. Эта 
была его третья командировка в столицу, и парень уже начинал 
привыкать к особой, где-то даже притягательной вагонной атмосфере 
(летать самолётами было пока накладно). Новые ощущения, новые 
знакомства, откровенные беседы, когда особо не заботишься ни о их 
достоверности, ни о том, что собеседник отвечает тем же. Главное, 
изольёшься душой, и, выйдя из вагона, вскоре забудешь и эту 
поездку, и своего случайного собеседника.
	
      - А у меня наличествует парочка настоящих “Бок-биров”. Друг 
из Германии подсуетился! – наконец вышел из стопора Никифор и, 
присев, стал открывать дипломат.
	- Тёмное или светлое? – покосился седовласый.
	- Тёмное...
	- В самый раз, - потёр он руки, изображая полное 
удовлетворение. – “Бока” обожаю. Когда я был в Кёльне, – начал 
он, плутовато взглянув на продолжавшую мило улыбаться брюнетку. – 
Мы завалились превесёленькой тусовкой в бар, что возле Домплац...
	
	Когда поезд тронулся, обстановка в купе, дополнительно 
подогретая немецким пивом и новой побасёнкой вошедшего в раж 
Петровича, приняла те формы и очертания, когда все ощущают себя 
почти родными. Брюнетка Тося уже не поправляла юбчонку, 
полненькая Аделаида впилась зубами в хребет леща и, не стесняясь, 
сопела, кивая головой – то ли в знак согласия, то ли недоверия - 
откровениям Петровича. Никифор же с трудом отрывался от Тоси, её 
соблазнительных коленок, холмиков небрежно выглядывающих грудей, 
манящих полненьких губ и всё пытался рассказать старый анекдот 
про зайца. 
      Но слушали Петровича...

	Никто не замечал, как воздух в купе густел, грелся и 
крепчал,  поскольку время летело быстро. Тара пустела ещё 
стремительней – Никифор уже несколько раз бегал на остановках, 
дабы пополнить потреблённое. Проводница особо не досаждала 
вниманием и сервисом, и компания неумолимо сплачивалась, 
сдвигаясь в сторону беспробудно весёлой Тоси. Она уже сидела 
между Никифором и Петровичем. Последнего тянула на себя Аделаида, 
которая, как выяснилось позднее, была его гражданской женой. 
Женщина так раззадорилась, что, устав от “тянучки”, уже 
намеревалась сесть на коленки мужика, но постоянно 
ускользала в угол, когда на перегонах поезд дёргался, то 
ускоряясь, то притормаживая.

	Никифор пропустил момент, как очутился с Тосей в тамбуре: 
горючая смесь разномастного спиртного несколько оторвала от 
действительности и приподняла над серой обыденностью не меньше 
чем на уровень Тосиной коленки. Однако ощущения были реальными и 
райскими. Беспрепятственно добираясь до самых интимных мест 
красотки, он так самозабвенно её целовал, что забыл не только о 
месте пребывания, где-то даже общественном, но и самого себя. 
Целуя, шептал ей слова такой высокой, глубокой, неземной любви, 
что даже предложил сердце, причём навеки.
	Впереди, за окном, мелькали огни, размазываясь бликами по 
заляпанному стеклу. За спиной сновали люди. Иногда курили, иногда 
спорили, а Никифор летел в пропасть мимолётной любви и не думал 
зацепиться, хоть за какой-нибудь выступ.
	
      Очнулся на верхней полке. Вагон шатало, колёса стучали 
гулко, с раздражением, в носе въедливо копошилось нечто терпкое, 
а за окном натужно посвистывало. Он передвинулся к краю и глянул 
вниз...
	Тося лежала на правом боку, уткнувшись в стенку, её обнимал, 
опять же лёжа на правом боку, Петрович. Белая простыня прикрывала 
нижние половины слившихся тел, свисая вниз. Тося лежала 
беззвучно, а Петрович сопел, как пересытившийся поросёнок.
	На полу, на шерстяном одеяле, очень ритмично вздымался живот 
Аделаиды: женщина отдавалась сну на спине,  упёршись ногами в 
дверь. Самое интересное, что она не храпела, а мелодично 
подсвистывала. Эти звуки органично дополняли стуки колёс, отчего 
совершенно не мешали спать.
	Никифор непонимающе осмотрел голую полку напротив, где по 
идее должен был коротать ночь Петрович. Перевёл взгляд на нижнюю 
свободную полку, на которой чернели два свёрнутых матраса, и 
почувствовал сухость во рту и колики под левым ребром.
	
      Парень искривил губы, поморгал глазами и улёгся на спину. 
Напрягся, сдерживая тошноту, и погрузился во тьму. Она вдруг 
рассеялась, и перед ним раскинулась поляна, на которой стоял 
маленький, но ухоженный домик, освещённый солнцем. Перед крыльцом 
- столик, на котором дымились тарелки с борщом. Чернел чугунок с 
картошкой, и маняще зеленела банка огурцов.
      Но, самое главное, за столом сидела его жена, Полина, с 
маленьким Женькой на руках и светло, по-матерински улыбалась. 
“Странно, - подумалось ему, - почему я до сих пор не замечал, что 
она у меня такая миловидная! Ведь, всегда была обычной, даже 
серенькой. И женился-то на ней... По любви ли? Будто и нет. 
Ситуация сложилась тогда такая, что хоть в петлю. И тут она, 
согрела, утешила, вернула...”
	Никифор почувствовал, как резануло в глазах, а сердце 
полетело вниз. Боль под ребром утихомирилась. Он шмыгнул носом и 
отвернулся к стене, пытаясь сохранить и возникший образ, и 
нахлынувшее тепло. Похоже, ему это удалось, поскольку заснул с 
улыбкой нашкодившего ребёнка...

30.09.11 года.
Возврат к оглавлению цикла
ПлохоСлабоватоСреднеХорошоОтлично! (Пока оценок нет)
Загрузка...

Добавить комментарий (чтобы Вам ответили, укажите свой email)

Ваш адрес email не будет опубликован.

 символов осталось