Некоторое время молчали...
 
	Обоих перемалывали сложные чувства. На Эмиля навалились 
воспоминания. Всплыл образ деда Семёна и небольшая деревенька, 
вернее, дедов хуторок, в котором Эмиль и бывал-то всего 
несколько раз в школьные годы. “Может, и его душа где-то 
поселилась на этих удивительных планетах и непременно – в рае”, 
- мелькнула мысль и вдруг отметилась всплывающей вдалеке 
картинкой!
	Эмиль заморгал глазами и неуверенно заулыбался, чувствуя, 
как душа вспыхнула свечой – перед ним простирался тот самый, 
дедов хуторок. Лесок, дорога и по бокам добротные, рубленные из 
сосен хаты.
	Пока взбудораженный  Эмиль собирался высказаться по поводу 
видения, мираж стал меняться: нахлынула серая дымка, и в ней 
проявилось кладбище. 
      Прозвучал голос Гени:
	- Если ты подтвердишь, что думал про некую деревеньку у 
леса, то становится ясно: миражи тесно связаны с нашими мыслями, 
поскольку я вспоминал своих усопших. А где ж им, родимым, быть, 
как не на кладбище!
	- И не просто с мыслями, - уверенно дополнил Эмиль, - а с 
определённым настроением. Давай проведём опыт. Подумай о чём-то, 
что тебя не особо трогает.
	Геня выпятил губы, надулся и поводил глазами. Мираж с 
кладбищем исчез, но нового ничего не объявилось.
	- Ну? – заторопил Эмиль.
	- Вспомнился анекдот про шустрого Вовочку. Сидит он на уроке 
в тельняшке и ждёт, как на его фривольную одёжку среагирует Мари 
Ивановна...
	Поскольку планетный пейзаж не изменился, они, довольные 
своей сообразительностью, бодро расхохотались.
	- А я вспомню последний - правда, виртуальный - поход в 
атэровскую консерваторию. Тогда старинные русские песни 
исполняла несравненная... – резко оборвался Эмиль - из ничего 
проявился образ девушки!
	
	Будто сошла с картины русских художников: коса, кокошник на 
голове, бусы и расшитый сарафан. И конечно же – озёрные глаза.
	Образ колыхнулся и принял устойчивое положение. У Эмиля 
внутри резануло и сжалось от мысли, что это неживая девушка. Но 
она приветливо улыбнулась и обратилась к дружкам так, будто они 
знакомы всегда, а расстались, скажем, вчера:
	- Мне вспомнилась песня: жаль забыла название. Послушайте.
	Зазвучал голос грудной, сильный, с теми неповторимыми 
подголосками, которые присущи народному пению. Мелодия 
постепенно набирала силу и ширь. Девушка пела про просторы, 
оставленные, но такие притягательные, что даже Геня засопел. 
Эмиль же растворялся в звуках и словах и в этом чудодейственном 
образе. 	При этом, казалось, пение звучало в концертном зале, 
поскольку ощущался резонанс и лёгкое эхо. 

      Дружки так заслушались, что, когда девушка умолкла, они не 
сразу заговорили.
	- И как тебя краса величают? – наконец, восхищённо вытянулся 
головой Геня.
	- Леда, - ответила она удивлённо. – А вы новенькие? Меня 
здесь все знают. Я, певчая Приказчика. Может, поэтому никак в 
Радуй не попаду. Но петь плохо не умею, а притворяться не хочу.
	Доверчиво, даже по-дружески делилась Леда. Говорила так 
обаятельно, что Эмилю остро захотелось её слушать и слушать, не 
прерываясь. Девушка словно восприняла желание мужчины и 
продолжала говорить. Её рассказ о своей земной жизни поразил 
дружков.

					***
	
	Семья Леды относилась к богатым дворянам со знатной фамилией 
Тужилины. Очевидно, “тужили” только далёкие предки, поскольку 
семья устойчиво числилась в верхнем слое общества. И малышка 
Леда с первых шагов ничем не выделялась и вполне соответствовала 
канонам своего сословия. Метаморфозы пошли, когда девочку 
привезли в поместье,  расположенное у берегов небольшой, но 
очень поэтичной речки. Видно природа, деревенский уют и 
самобытные селяне-крепостные своеобразно отобразились в психике 
ребёнка так, что девочка стала вести себя странно.
	
	Вместо того, чтобы в семилетнем возрасте играть с куклами, 
она вдруг захотела выкопать ямку! На такую игру её натолкнул 
крепостной садовод, когда сажал по осени деревья. 
	Леда ходила вокруг мужика, который сноровисто рылся в земле, 
и восторженно вертела глазёнками. Потом затребовала выдать ей 
лопату и с азартом принялась за довольно трудоёмкую работу. 

     Папаша Леды, как ни странно, увлечение дочери воспринял с 
оптимизмом:
	- Быть ей помещицей, раз к земле тянется. Оно и лучше, чем 
фуфырится в петербургских салонах. Да тягаться с хлыщами в 
модных шляпах, - довольно скалился потомственный дворянин, 
потягивая домашнюю “вишнёвку”.
	Чопорная мамаша усмотрела в девочке наследственную 
червоточину:
	- В земле копаются черви, к коим можно отнести и 
простолюдинов. Не по сану дочери Тужилина даже прикасаться к 
чёрной работе. Это у неё от твоей пробабки, - обратила она 
осуждающий  взор на мужа. – Взяли её замуж из семьи иконописца 
Азария. Взяли за очи красивые и голос напевный. И вот вылезло 
наследие от черни! – раздувались щёки у мамаши, как меха в 
кузнице.
	- Во! – веселился папаша. – Вырастет в красавицу и петь 
будет завлекательно!
	Они ещё долго пререкались, что было привычно для вялотекущей 
жизни в сельском поместье. А девочка росла по-своему, несмотря 
на попытки вмешиваться в её воспитание не только со стороны 
родителей, но и многочисленных гувернёров.
	
	Когда стала наливаться соками и силой, приближаясь к 
девичеству, встала за плуг! И не просто так – побаловаться, а с 
серьёзными намерениями. Несмотря на уговоры пахаря-крепостного 
Митрия - кряжистого  увальня – отпахала полный рабочий денёк и 
вспахала положенные гектары. Сам Митрий был за погонщика коня. И 
хотя валилась от усталости, и мозоли на руках и пятках 
кровоточили, сияла от удовлетворения.

	В этот раз возмутился и папаша.
	- Оно-то неплохо, что к земле тянешься, но браться за 
мужичий труд – перебор. Не бабье дело тягаться с плугом! 
	А мамаша слегла, увидевши дочь на пашне. Она даже не успела 
высказать негодование мужу за его потакание капризам дочери. 
Женщину уложили в пышную постель и долго отпаивали травянистым 
чаем. К вечеру она очувствовалась. Дочь не отходила от больной и 
тут проявила свои новые способности – к лекарству. Оказалось, 
она давно увлекалась народными методами лечения, набравшись 
опыта у известной в округе знахарки.

	Родители облегчённо вздохнули, когда девушка увлеклась 
художествами — стала создавать живые картины! Для этого 
использовала природные материалы: веточки, листики, камешки, 
цветочки, землю и воду. Получалось настолько красиво, а, главное 
оригинально, что даже крестьяне ходили смотреть, как на диво.
	Здесь и познакомилась Леда с обычным сельским парнем, 
Данилой. 

     Тогда мягкой нежностью наступал  осенний вечер. Солнце  
подглядывало за этой встречей из-за радужного облака, улыбаясь 
зоревыми лучами. Парень же с распахнутыми радужными очами ходил 
возле живой картины, изображающей нечто фантастическое, и 
восторженно говорил:
     - Такую красу век не видывал! Должно снизошло на вас, 
барыня, божье благословение. Кабы я так мог...
	Далее замялся простак, а Леда разглядывала его, слушала и 
наполнялась чем-то летучим, невесомым. Был Данила всем хорош: 
крепкая крестьянская стать, упрямый подбородок, и сметливый ум 
проскакивал в омуте глаз.

	В усадьбе Данила выполнял самую разную работу: как 
говорится, был на подхвате. Однако наибольшую склонность имел к 
столярному делу. Любую мелочь делал добротно, с выдумкой. 
Последнее не всегда одобрял барин. 
	Поручили как-то Даниле сделать скамейки для прачечной. Не 
столько для людей, сколько для кадок с водой. Парень работал над 
ними с вдохновением: ножки выстругал фигурные, в виде змей; 
спинки вырубил в образе листьев и разукрасил согласно замыслу. 
Сами сиденья выделал изогнутыми, волнистыми и разукрасил синим. 
	Увидев Данилово творение, барин, обычно сдержанный, 
разразился бранью:
	- Что ты утворил, холоп? Тебе поручили подставку для воды, а 
ты сколотил нечто, что даже смотреть муторно. На это безобразие 
ни положить, ни сесть, поскольку опрокинешься! Выпороть! - 
обернулся он к управляющему.

	Или выделал наличники на окнах в свинарнике такие узорные, с 
такими мудрёными завитушками, что барин в этот раз не 
рассердился, а долго хохотал:
	- Это же получилось не поросячье жильё, а хоромы некие! Ну, 
да ладно, пороть не будем в этом разе. Дать ему водки и 
отправить на косовицу: пущай мозги проветрит.

	С Ледой они подружились. 
      Постепенно Данила втянулся в процесс создания её творений. 
Подсказывал идеи. Поначалу всё у них получалось слаженно и 
ладно. И незаметно Леда влюбилась в странноватого красавца 
холопа, что стало началом трагической развязки.
     - Не так нужно! - возразил однажды Данила, когда вместе 
делали живую картину на мотив сказки про Алёнушку и братца 
Иванушку. - Волк получился злобный слишком. Ведь не съел он 
Алёнушку, а только украл. Похоже, влюбился в неё!
     - Что ты говоришь, Данила, может ли волк влюбиться?
     - Может, как всё живое, - упирался парень.
	Они долго пререкались и впервые поссорились. Леда очень 
переживала размолвку. Однако помирились быстро, но их 
разногласия нарастали. И тут проявился новый талант Данилы: он 
мог так умело колоть девушку, что доводил её и до слёз, и до 
истерик.
	Леда по вечерам уходила одна к речке и там пела грустные 
песни. В её душе что-то надломилось, окрасилось в чёрное. Перед 
глазами крутились издевательские усмешки возлюбленного, когда он 
по-своему переделывал её картины.
	Что она с собой сделала уже не важно, но однажды душа Леды 
попала на планету Сито...

	                ***

	Выслушав рассказ, Эмиль отметил, что в этой девушке 
присутствует особенное обаяние. Было и в её образе, и манере 
певуче говорить, в движениях что-то такое, что тянуло к себе, 
завораживало. Хотелось её слушать снова и снова, не отрывать 
взгляда от её обворожительного лица, глубинных глаз...

Глава 4. Золтан.
Возврат к оглавлению