Глава 10. Пополнение финансов. Целители.

      Из электрички высадились в областном центре крупного 
промышленного края бывшей союзной республики. Традиционно 
устроились в железнодорожной гостинице. И здесь установили, что 
фирму накрыл финансовый кризис! Дальнейшие поиски княжичей 
уткнулись в его тупиковый буфер и грозились задержаться на 
неопределённый срок.
      Скромно подкрепившись в железнодорожном буфете, собрались в 
номере и в вялотекущей, гнетущей беседе (устали от пережитого и 
нудной дороги) попытались всё же наметить пути выхода из 
неприятной, где-то даже вечной проблемы.
	- Вот в деревне мы бы быстро поправили положение с бренными 
бумажками, покусай меня Родькины гуси! – привычно косил глазами 
Филька. – Остался как-то дед Анисим без денег: не рассчитал мужик 
своих потребностей согласно финансовым возможностям. Что делать? 
“Поезжай на рынок”, – надоумила волоокая жена, подзадорив 
намёками на расплодившееся долги - уже и в кооперативной лавке 
под честное слово не дают. Вняв совету, “порешил” дед две утки и 
на следующий день, ещё заря не всходила, отправился на районный 
рынок. На базаре Анисим торговал впервые, поэтому уток продал 
быстро каким-то шустрым пацанам. Понравилось деду такое  не 
утомительное пополнение домашнего бюджета. Время ещё оставалось, 
и Анисим походил по рынку, присматриваясь, как люди торгуют. Тут 
и хватанул деда коммерческий азарт! Приехавши домой, освежил 
оставшихся уток, прихватил  старого петуха в придачу и снова 
поутру – на рынок. В общем, закрутилось! Потом в ход пошли 
свиньи, телёнок, корова... Баба перепугалась: “Что творишь? Куда 
тебе столько денег? Пенсия уже скоро!” А дед ни в какую: стал 
скупать у соседей живность: кур, уток, телят - по сходной цене. 
Замотался Анисим от деловой лихоманки: глаза горят алчным огнём, 
по ночам деньги считает, утром их опять в мясо вкладывает...  Но, 
коммерция кончилась как-то враз! Наехали на деда все кто только 
мог: милиция, санстанция, пожарники, налоговая, общество 
потребителей, общество защиты животных... ещё какие-то общества 
и... рэкет! Деревенский коммерсант еле успевал расплачиваться. 
Наконец, вернулся как-то домой с бутылкой перцовки, купленной на 
оставшиеся деньги, и с неделю пил горькую...
	- Отсюда вывод, - подхватил Тишка, - жить надо со всеми в 
дружбе и согласии, в том числе и со своими желаниями.
	- Может книгами торгонуть, а? – подключился к дискуссии 
глава фирмы.
	- Торговать можно всем... – протянул Филька, - только эффект 
разный. На книгах мы до нового года, может статься, только на 
билеты и заработаем.
	- Целительство! – неожиданно предложила Устя. – Кое-какой 
опыт у меня есть. За один сеанс можно неплохо зарабатать.
	- Я всегда говорил, - поднял палец Филька, - ежели к мужским 
мозгам добавить хоть одну женскую извилину, то получится мужской 
мозг с большим количеством извилин...
	- Отличная идея! – загорелся Тишка. - В смысле целительства, 
а не извилин. Даём рекламу в местной прессе: “Известная польская 
целительница Устинья лечит от всего, а, заодно, всё 
предсказывает!”- и деньги сами поплывут в наш широкий карман.
	- Предсказывать я не предлагала... -  заупрямилась бывшая 
монашка.
	- Значит, будешь, - неожиданно твёрдо и даже строго 
поддержал Григорий. - Считаю предложение приемлемым и прибыльным!
	- Будем голосовать? –  лукаво улыбнулся Тихон.
	- Я согласна и так, идея-то моя, - повела гордо плечами 
девушка.
	- Замётано! – ударил по столу кулаком Филька. – Предлагаю 
подкрепиться перед детальным обсуждением коммерческого проекта.
	
	На следующий день в центральной газете степного края 
появилось красочное объявление о прибытии польской целительницы 
Устиньи. Над текстом рекламы красовалась Устя в тёмном платке с 
неземным выражением томных глаз. Уже сам газетный образ излучал 
целительные лучи! Тишка постарался, чтобы в городском драмтеатре 
на девичье лицо нанесли соответствующий облику грим.  
	Чтобы всё соответствовало принятым стандартам в данной 
области здравоохранения, пришлось Григорию Книжникову припомнить 
свою недавнюю профессию и посетить областную библиотеку. Потратив  
день в читальном зале, он нашёл в старых подшивках  газет 
объявления и рекламу побывавших в городе “бескорыстных” радетелей 
о народном здоровье. Бегло просмотрел многочисленную литературу и  
составил подробный конспект по  данному предмету.
	Пока Бедень трудился над созданием внешнего облика будущего 
народного лекаря, посетив с Устей парикмахерскую и “тряпочный” 
рынок, Филька осчастливил своим посещением местного 
полулегального целителя. Цель визита - ознакомление на деле с 
новой сферой деятельности. Раньше это называлось - обмен опытом 
без предварительного согласования.

			*   *   *
	...Александр Халтурин, по кличке Саша-ангел, оздоровлять 
народ начал со времён начала реформ. Неизгладимое впечатление от  
психо-непробиваемого Кашпировского, было первым толчком к 
благородному делу. А  невозмутимый Алан Чумак просто потряс своей 
гениальностью “разводить” на воде людей, падких на халяву и 
дармовые чудеса. Побывав на многочисленных сеансах народных 
благодетелей, просмотрев не раз по телевидению их 
“чудодейственные” деяния, с энтузиазмом обречённого безработного 
и бывшего вора взялся за дело.
	Уголовные навыки, подкреплённые поверхностными знаниями 
церковных обрядов, позволили Саше-ангелу занять скромное, но своё 
место в среде народных избавителей доверчивой части населения от 
остатков денег и сбережений.
	На этой ниве предприимчивый знахарь скоро обзавёлся 
собственным особнячком на окраине областного центра. Устроил на 
первом этаже своё приёмное и лекарское отделение. Сюда и 
направился по поручению фирмы косоглазый Филька. 
	Пока добирался общественным транспортом, усиленно обдумывал 
болезни, с которыми полагал предстать пред лекарем. Решил особо 
не фантазировать, так как по этой части обладал скудными 
познаниями. Почему-то въелось в голову околомедицинское слово 
“недостаточность”. Недостаток зрения, физическая 
“недостаточность” левой ноги и, естественно, умственная  – вот та 
троица недугов, на которой остановил свой выбор.
	
      В тот день Фильке повезло: у Халтурина очередь ещё не 
обозначилась. Согбенный и хромающий на левый бок, мигающий 
глазами в разные стороны, страждущий клиент зашёл в 
оздоровительное помещение. 
      В нос ударило ладаном, воском и ещё чем-то дурманящим. В 
углу, перед иконой, мерцала языком пламени, таящая в восковых 
слезах свеча, а сам добродетель стоял с жёлтым крестом в руках в 
одеянии, напоминающем рясу. На кресте таинственно отблёскивало  
распятие Христа... 
      Рассмотрев клиента, лекарь слащаво ощерился и загробно 
изрёк, указывая на стул посреди комнаты:
	- Присядь, брат мой, - и перекрестил опешившего пациента.
	Когда Филька, постанывая, умостился на скрипнувшем стуле, 
целитель, погладив коротенькую бородку, продолжил:
	- Что привело тебя, брат мой, к нам, какие страдания и 
немочи? 
	- Да вот, оказия какая: очи скосило, ногу свело и немощь 
умственную наслало - путаюсь мыслями, памяти нет. Вы, 
уважаемый... запамятовал, как величать?
	- Отец Александр, - кивнув головой, подсказал целитель.
	- ... моя последняя надежда...
	- Вылечим, - уверенно пророкотал бас. Ну, может не сразу... 
Однако через пару сеансов, как рукой снимет, - уверял целитель. – 
А теперь поведай: как имя твоё, когда родился, где жил... 
	Выяснение анкетных данных длилось недолго и закончилось 
изъятием у Фильки определённой рублёвой суммы, как оказалось - не 
последней...
	Процесс лечения начался резво: отец Александр взял свечу, 
поджёг кадило и, шепча молитвы, стал кружиться вокруг Фильки. От 
дыма, резких запахов и мелькания бородатой морды, у Косого 
закружилась голова, в носе стало першить. Лекарь между тем вещал 
монотонным голосом:
	- Изыди сатано... Снизойди же благодать Господня, научи, 
вразуми и сохрани-и-и... Аминь!...  
	Чтобы не расчихаться, Филька правой рукой зажал ноздри. 
Голова закружилась ещё больше, дыхание спёрлось... Потусторонний 
голос рокотал то сзади, то сбоку, а то где-то в отдалении. 
Похоже, косоглазие уже лечилось, потому как Филька ясно увидел в 
клубах дыма помигивающую рогатую морду, потом поросячью ногу с 
копытом и белесый, закрученный в спираль хвостик. “Неужто бес из 
меня выходит?” – похолодело в груди. Рогатая нечисть, тем 
временем, с хрипом вдохнула порцию дыма и дунула всей мочью в 
лицо Фильки. От такого обильного прихода нечистого духа в голове  
что-то сверкнуло,  исцеляемый утробно чихнул и... потерял 
сознание...
	Очнулся на полу. Под головой, точнее левым ухом,  лежало 
что-то мягкое, в нос бил запах нашатыря. Левая нога была 
неестественно согнута и побаливала. Кололо в спине.  Над ним 
склонилась повязанная чёрным платком женщина и с сердобольным, 
благостным видом приговаривала:
	- Очнулся, сердечный, очнулся...
	- Крепка порча! – послышался удовлетворённый бас отца 
Александра. – Сколь пришлось ладану и свечей извести, пока 
изгонял. Теперь полегчает...
	Кое-как поднявшись с негнущейся левой ногой, ноющей спиной и 
мелькающими точками в глазах, Филька выдохнул:
	- Не думал, что во мне столько гадости. Теперь уж точно 
оклемаюсь, если доживу...
	На что бас целителя ответил со слащавым оттенком:
	- Сотенку, брат Филимон, пожалуйте за перерасход целебных 
средств...
	
      Отдав последние рубли, натурально хромая, покачиваясь и 
кривясь, теперь уже от естественных болей, незадачливый рядовой 
работник поисковой фирмы поплёлся к остановке автобуса. По дороге 
он с трудом соображал на предмет: кто он, откуда, зачем сюда 
приехал и, вообще,  куда ехать? 
	Только благодаря ухабистым дорогам и жёсткому, трясучему 
общественному транспорту, проехав несколько кругов по одному 
маршруту (чем вызвал подозрительные взгляды водителя!) Филька 
наконец-то к вечеру пришёл в себя. 
	Друзья-коллеги с бурным недоумением встретили хромающего, с 
косо-слезящимися глазами товарища, перенимавшего передовой опыт 
исцеления.
	- Явно пострадал за идею... – грустно предположил Тишка.
	- Зато есть на ком оттачивать мастерство, - иронично, но с 
пафосом подхватила Устя.
	И только Григорий недоумевал:
	- Где ты был? Неужто у целителя?
	- Что вы на меня напустились, как гуси недощипанные, – 
уселся на стул Филька с видом старика преклонных лет. – Я, можно 
сказать, жертвовал здоровьем ради интересов фирмы. Видите – как 
скрутило! 
	- Выведал хоть что? – озабоченно спросил Григорий. – Или 
попусту...
	- А то как же: весь процесс избавления от порчи и 
сатанинской козней прошёл от а до я. Думал, жизни лишусь!
	Филька хотел умоститься прямее, но в спину так садануло 
колом, что в голове помутилось, и он еле удержался на стуле.
	- Да, дружок...  Похоже, нужно срочно заняться 
восстановлением твоего пошатнувшегося здоровья, - засуетился 
Тишка. -  Устинька, сбегай-ка за водкой и горчицы захвати: будем 
лечить по-нашенски, по-деревенски. И, как ты правильно подметила, 
потренируешься на нём вживую.
	Через полчаса пострадавший Филька, покачиваясь, сидел в 
одних трусах перед столом и заедал огурцом выпитую рюмку водки. 
Его ноги парились в тазике с горячей водой, наведенной на 
горчице. На другом, противоположном, конце стола, перед горящей 
свечой сидела в чёрном одеянии Устя и напевным, торжественным 
голосом  читала молитвы. Тишка с одухотворённым лицом 
расположился за девушкой и, сложив руки на груди, в такт святым 
словам утвердительно кивал головой. Григорий сосредоточенно сидел 
сбоку и время от времени что-то записывал в новенькую тетрадь. 
      Ещё через полчаса, исцеляемый выпрямился, глаза стали 
смотреть прямее, хотя и с мутноватым оттенком, а на лице 
наметилась полудетская, плутоватая улыбка. 
      Фирма самым серьёзным образом готовилась к дебюту.

      			*   *   *
	- Куда очередь? – обратился проходивший мимо бодрый дедок к 
старушке, одетой как в январский мороз и замыкающей вереницу 
людей, тянущихся ко входу в актовый зал районного объединения 
коммунального хозяйства.
	- Целительница и предсказательница польская сеансы даёт, - 
гнусаво прошамкала старушка. – Говорят, многим помогла!
	- Да ну! – взлетели вверх брови и укрыли морщинами 
невзрачное лицо. – И во сколько обходится исцеление?
	- Десятка...
      - Недорого! Буду за Вами, женщина... Я быстренько – домой и 
назад!
	- Поторопись, дед, а то зал уже полон горемык разных...
	Лицо старика приняло растерянно-озабоченное выражение, и он 
заспешил.
	
      Сбор входной таксы возложили на Григория. Филька рассаживал 
страждущих по рядам, а Тишка на сцене готовил стол и микрофон: 
ему отводилась роль ведущего. За импровизированной кулисой, Устя 
с листком сценария, написанного Григорием, настраивалась на 
спектакль. В зале стоял разноголосый гул, который настораживал и 
волновал. В душу вливалось подзабытое от буйной атмосферы ночных 
столичных клубов и проникновенных молитв монашеских бдений. 
      Перечитав ещё раз сценарий, повторив ключевые фразы, она 
взглянула на уверенные движения Тишки и успокоилась...
	Вскоре разноликая толпа расселась. Последним заскочил 
любопытный дедок.
      Погас свет. 
      Темноту разрывали  таинственным, мистическим огнём лишь три 
свечи разных размеров, размещённых посреди стола. Тут же стояла 
маленькая иконка божьей матери, обращённая к залу.  Медленным 
шагом из-за занавеса появилась Устя. Она была одета в простое, 
длинное до пят серое платье, голову обрамлял чёрный платок. Лицо 
при тусклом свете казалось строгим, неземным и божественным. За 
ней вышел Тишка и представление началось...
	- Несравненная Устинья, известная целительница духа и плоти, 
одарённая и направленная Господом помогать убогим и страждущим, 
рада видеть вас, братья и сёстры в сим благословенном месте!
	Тишка говорил проникновенно и умиленно. Для  вдохновения, он 
мысленно представлял не раз виденную картину отпевания усопших. У 
него даже слезинка заблестела от собственных слов.
	
      Закончив вступление, Тишка предложил залу приступить к 
первой части исцеления, названную “очищением от скверны”.
	- Закройте глаза, - вещал голос ведущего, - заложите руки за 
голову и произносите слова молитвы за благостной Устиньей!
	Девушка была готова к началу спектакля и, вообразив себя в 
монастырской келье перед образами, монотонно и торжественно стала 
произносить слова молитвы, перемежая их различными наставлениями: 
	- ...Спаси и сохрани души наши, Господи всевеликий... Очисти 
от злой порчи и дурного сглаза...  Дай нам силы быть умеренными в 
еде, питии... Огради от помыслов грешных...
	Тишка давно ушёл со сцены и находился в аппаратной комнатке 
возле усилителя звука и мастерски его регулировал, делая в нужных 
местах то громче, то тише. Эффект получался внушительным. У него  
самого в такт Устиной проповеди начало сжиматься в голове и 
щемить возле сердца. Её голос то громоподобно грозил, то тихонько 
увещевал и прощал; то рокотал лавиной камней, а то лился 
ручьём...
      
      Когда же пошли слова об изгнании нечистого, а с ним и 
болезней, зал наполнила волна истеричных выкриков и стонов. Она 
сопровождалась движениями разной направленности и интенсивности. 
Кто-то не совсем мягко опустился на пол в проходе и забился 
судорогами. Другие пускали эпилептическую слюну, третьи 
подпрыгивали на сидениях, четвёртые пытались плясать “барыню”, а 
любопытный дедок затягивал “Интернационал”. Старушка, та, что 
оделась для северных широт,  кутаясь в замызганное зимнее пальто, 
вытирая концом суконного платка слёзы, на коленках подползла к 
сцене,  стукнулась лбом об пол и, широко перекрестясь, 
загнусавила: 
      - Матушка! Подсоби, очисти душу от греховных устремлений и 
помыслов! Изведи его окаянного, мужика мово похотливого, Ваньку 
Перчикова! Помоги-и-и... – завыла, шамкала старая, глотая слюни с 
грязными слезами и протягивая руки к целительнице.
      Примеру страдающей от недостатка тепла, земного и мужского, 
последовали другие обиженные. Вот уже молодая девица с 
перекошенным судорогой лицом, выкрикивая лающие проклятия против 
своего Ваньки, напролом метнулась к сцене. За ней захромал с 
корявой палкой мужчина с подбитым глазом. И пошли, и поползли...
      
      Филька с Григорием бегали по залу, усмиряя  наиболее больных 
и бурно исцеляющихся. Фирмачи с тоской и липким потом, стекающим 
по их спинам, наблюдали, как перед Устей собирается толпа 
наиболее активных горемык. Обстановка излияния всенародного горя 
и страдания приобретала всё более неконтролируемый характер!
	Дедок, поющий “Интернационал”  уже по третьему разу, отобрал 
у своей соседки костыль, прицепил к нему помятый, красноватого 
цвета, платок и вознамерился организовать демонстрацию. За ним 
уже выстроилась колона непримиримых ветеранов коммунизма с 
суровыми, гордыми лицами. Маршеобразный топот их ног слышался всё 
настойчивее, а пение – громче!
	- ...долго в цепях нас держали! Долго нас голод морил!... – 
исполнение пролетарского гимна ширилось и нарастало.
	Политическая направленность благотворительного мероприятия 
не входила, естественно, в планы дельцов. Филька собрал глаза в 
точку, где-то возле кончика своего носа, и обратился к 
озадаченному главе фирмы:
	- Бунт, тем более коммунистический, надо пресекать в корне! 
Устя, изгнав одних бесов, разбудила других. Как говорил дед 
Анисим, призраки, прошлые и нынешние, живучие сволочи: лучше их 
не трогать. А ежели объявились, нечистые, - действовать надобно 
решительно.  Айда подавлять революционную смуту! – патетически 
обратился Филька к Григорию. 
	Директор кивнул испуганно головой, сглотнул слюну, что-то 
промямлил и пошёл  за рядовым работником. Филька протиснулся 
перед дедом-большевиком и начал его увещевать, стараясь изъять 
красный костыльный стяг:
	- Товарищ, опуститесь на землю: сейчас не 17-ый год, а 
только начало 21-го века! Мы рады, что вам полегчало и ножки 
ваши, искалеченные семидесятилетним коммунистическим правлением, 
ожили. Так давайте же закрепим целительный эффект и рассядемся на 
стульчиках...
	Непримиримый дед смотрел на Фильку огненным взором, 
продолжал ещё настойчивее петь (уже по четвёртому разу) и никак 
не отпускал костыль с платком. Колонна бывших большевиков 
начинала недовольно роптать и напирать на дельцов. Филькины ноги 
упёрлись в зад старушке, отвешивающей глубокие поклоны и 
проникновенно молящейся вместе с целительницей. Если б не эта 
опора, Косой был бы уже на полу. И тут ситуация начала меняться в 
сторону дальнейшего усложнения.
	
      На другом конце зала стала формироваться откровенно 
антибольшевистская, с оттенком “монархизма”, демонстрация! 
Возглавил её нервный субъект в тёмных очках, сером длинном плаще 
и огромной лысиной, в которой, как в зеркале, метались блики 
свечного пламени. В руках у контрреволюционера  появился портрет 
царя Николая Второго. За ним тут же пристроилась интеллигентного 
вида дамочка с перевязанной щекой и триколором в руках. 
Подтягивались и другие... Колонна антикоммунистов-монархистов 
формировалась на глазах. Перекрывая интернационал, грянуло:
	- Боже царя храни, 
      Сильный,  державный...
      Сторонники и почитатели невинно убиенного царя 
разворачивались и направлялись к коммунистам! Исцеление входило в 
русло подзабытой братоубийственной бойни. Филька с Григорием, 
прижатые к стене большевиками, с ужасом наблюдали, как две 
непримиримые идеологии сходились в смертельной схватке.
      Устя  давно сообразила, что процесс исцеления принимает 
слишком бурный, где-то даже непредсказуемый оборот и, машинально 
произнося слова молитвы, оглядывалась на занавес, надеясь увидеть 
Тишку. Тот, по тону и тексту двух несовместимых гимнов, понял, 
что спектакль развивается не по разработанному сценарию и требует 
срочной корректировки. Он оставил аппаратную и выбежал на 
сцену...
      
      Куда ехала эта электричка, пока ещё не установили - было не 
до того. За окном уже светлело. Наступающее утро иронично 
заглядывало в вагон, вызывая оживление: кто-то готовился уходить, 
другие подкреплялись, третьи соображали, где они находятся...
      Каждый из фирмачей по-своему переживал недавние события: 
одни в состоянии безмятежного сна, другие – в беспокойном 
мыслительном процессе.
      Последствия “целительного мероприятия” наиболее зримо 
проявились на Фильке: синюшная левая половина лица, царапина на 
лбу; помятые, с грязными пятнами и хаотичными порывами пиджак и 
брюки. Он прислонился к стене вагона и посапывал, досматривая 
сон, очевидно, более приятный, чем пережитое. Во всяком случае, 
не дёргался и вид имел безмятежный.
      Тишка уже не спал, а только прикрывал глаза. У него на плече 
в глубоком сне покоилась головка Усти. Григорий сидел с открытыми 
глазами, в которых угрюмо отражалась интенсивная мыслительная 
деятельность. Синяк под глазом и засохшая красноватая ранка на 
подбородке говорили о том, что главе фирмы тоже досталось. Да, 
последние минуты благотворительного действа были бурными. Об этом 
Григорий вспоминал с содроганием...
       
      Когда исцелённые антагонисты сошлись в рукопашную, Филька 
успел крикнуть начальнику:
      - Спасаемся, Ляспутин! Двигай за мной к окну!
      Напрягшись изо всех своих скудных сил, Григорий стал 
протискиваться. Мельком увидел, что баба, одетая по-зимнему, уже 
сидела верхом на зачинщике революции, том самом любопытном дедке, 
и отхаживала его костылём, гнусавя:
      - Вот тебе, похотливая скотина! Будешь знать, как жён 
обманывать!
      Дедок, думая, что страдает за идею, рьяно отбивался, 
продолжал петь гимн и выкрикивать революционные лозунги, типа:
      - Долой капиталистов! Заводы и фабрики... – зуботычина на 
время прервала бунтарские излияния.
      Мятежные калеки-ветераны успели-таки дать Григорию в глаз и 
намять бока. Затем помогли покинуть место исцеления, вышвырнув 
сравнительно аккуратно в окно поочерёдно с Филькой. 
      Было явно не до денег!... 
      За перекрёстком уже разрывался милицейский свисток. 
Приближались, давя на мозги своей дисгармонией, сирены “Скорой 
помощи” и пожарных. Звук колокола тревожным набатом нёсся откуда-
то из центра как во времена вражеского монголо-татарского 
нашествия!
      
      Выплюнув изо рта  бурую смесь кровавой слюны, материи и 
бумаги, Филька помог Григорию подняться. Из-за угла выскочили 
возбуждённые и взволнованные Тишка с Устей и, подхватив 
пострадавших коллег, устремились подальше от неизбежных 
неприятностей. 
      Кое-как собрав вещи, расплатившись за проживание, сели в 
первую попавшую электричку. 
      
      И, вот, прошла тревожная ночь... 
      Ещё с вечера Григорий обнаружил, что в революционных 
баталиях собранные финансовые средства исчезли. Это терзало и 
мучило главу фирмы больше, чем ноющие бока и ушибы.
      От неприятных раздумий и воспоминаний оторвал голос Тишки:
      - Ну что, господа, пора восстанавливаться после бурного 
целительного дебюта.
      Устя пошевелилась, вздохнула, причмокнула и продолжила 
почивать. Филька открыл левый глаз, слегка застонал и произнёс 
трагическим тоном: 
      - В дубовом, самом дорогом гробу я видел этих целителей с их 
магией, чёрной, белой, красной, серовато-малиновой и... какой 
угодно! С такими экспериментами до пенсии не дотянешь... Лучше 
буду с Родькиными гусями в дерьме копаться, чем заниматься 
знахарством!
      - Ты как всегда прав, друг моего босоногого детства, но 
немного не точен, - погладив девушку, негромко поддержал коллегу 
Тишка. – Напомню твои же слова: во всякой грязи есть своя 
полезная бацилла, а любая шишка делает голову умней.
      - Это, если голова не совсем дурная, а грязь не очень 
дерьмовая, - возразил друг.
      Тут окончательно проснулась Устя, поправила волосы, протёрла 
глаза и по-детски захныкала:
      - Есть хочу...
      - Да, мужики, пора подумать о трапезе нашей бренной, - тепло 
глянул на девушку парень и обратился к Григорию: –  Выделяй, 
уважаемый директор, рублики на прокорм.
      Гришка надулся и выдавил:
      - Какие деньги...  Хорошо, хоть сами целы.
      - Так я и думал. Революции всегда кончаются затяжным 
безденежьем народных масс. Предвидя ситуацию, я родил мысль на 
этот, пока пустой счёт, плодотворную, кстати...
      На последние слова Мыслитель оживился:
      - Тебе как заму по финансам на роду написано подавать идеи, 
денежные. Выкладывай...
      - Мы подошли к той кризисной черте, за которой классики 
нашего жанра рекомендуют подняться над собственными амбициями, а 
затем опуститься на грешную землю. Говоря простым языком, пора 
начинать - нищенствовать, то есть побираться...
      Гнетущая тишина опустилась на плечи фирмачей тонной ношей...
	У Григория отвисла челюсть, а  Филькины глаза собрались на 
прямой линии и расширились. Только Устя прошептала в недоумении:
	- Это как...
	- А вот и образец, - указал Тишка на открывшуюся дверь 
вагона.
	Там стояло нечто лохматое, в оборванной одежде, с поломанным 
костылём и потрёпанной гармошкой в забинтованных руках. На 
небритом лице пылали тропической лихорадкой глаза, которые вместе 
с перекошенным ртом несли печать невысказанного горя и страдания.
	Смахнув невероятным движением головы слезу, страдалец 
горестно запел и плавно двинулся по вагону. При этом горемыка 
успевал подставлять пассажирам гармошку с укреплённой на ней 
фуражкой.
	 ...По приютам я с детства скитался,
      	     не имея родного угла.
             Ах, зачем я на свет появился,
      	     ах, зачем меня мать родила...
	Основная масса пассажиров с пониманием восприняла стенания 
бродяги и, взволнованная его жалостливым видом и песней, охотно 
расставалась с деньгами разных достоинств. Прошествовав до конца 
вагона, бедолага обернулся и, ловко крестясь, поклонился 
сердобольному люду:
	- Спасибо, люди добрые, за милость вашу! Спаси и сохрани вас 
Бог!
	Народ одобрительно загудел. А пожилая, тучная, с нервным 
тиком, женщина, растроганная до глубины души, в слезах подбежала 
к несчастному и сунула в фуражку зелёную купюру! 
      Благотворительная акция имела бы продолжение, но в вагон с 
противоположного входа заглянула проводница. Лицо бродяги приняло 
озабоченное выражение, и он мгновенно исчез...
      
      - Ну как! – с победным видом посмотрел Тишка на коллег. – Я 
проследил: бедолага собрал только в нашем вагоне сумму, на 
которую можно неплохо позавтракать в ресторане. А в электричке с 
десяток вагонов, а?
      - Но как... как нам такое... – пялил глаза и вытягивал лицо 
Мыслитель.
      Устя тоже вопросительно посмотрела на Тишку и только Филька 
сказал:
      - Оно, конечно, дело нехитрое... Как сказал мой прадед 
Трифон, после того как сгорела его хата, “нищему и убогому Бог 
благоволит, пока не оскудевает рука дающего!” После чего сшил 
суму и отправился к церкви. Дед отсутствовал в деревне ровно 
месяц. Вернулся к Пасхе и заложил новый дом. В нём и я родился... 
Так что...
      - ...талант к нищенствованию у тебя заложен в генах, мой 
дружок! – продолжил со смехом Тишка. – А поскольку твой битый, 
потрёпанный вид полностью отвечает стандартам убожества, то тебе, 
как говорится, и суму в руки!
      - Ты это чего! – от возмущения Филька совсем скосился и 
порывисто встал. – Меня на паперть?... Филимон Доумкин никогда не 
падал ниц. Он...
      - Не кипятись, - примирительно остановил  друга Тихон, - 
Падать не надо: фирма не оставит сотрудника один на один с 
суровой действительностью, а будет активно сопровождать и 
курировать процесс.
      - Наше общее дело под угрозой! - неожиданно поднялся и глава 
фирмы. – Мой заместитель предлагает выход, и Вам, Филимон 
Анисимович, следует поступиться принципами и поработать на благо 
всех! – торжественно-приподнято, с дрожью в голосе, закончил 
Григорий.
      От такого вежливого и проникновенного обращения  Филькин  
левый глаз затуманился, и он... согласился.
      
      Квартет дельцов организовал нищенствование по всем канонам 
жанра. Непосредственно побирались двое: Филька и Устя. Для 
полноты образа, из Косого сделали слепого,  водрузив на нос 
тёмные очки. Добавили палку, наспех выструганную из ветки акации, 
и шляпу, найденную на привокзальном мусорнике. Устя в чёрном 
платке, скрывающем добрую половину лица, и в потёртом сером 
платье, с крестом на груди, изображала сестрёнку-поводыря 
несчастного. Дуэт исполнял духовные и патриотические песнопения с 
рассказами о постигшем горе. Григорий и Тишка обеспечивали охрану 
коллег от служащих железной дороги и возможных конкурентов. 
      Первым в вагон входил Григорий. Если помех не было, подавал 
знак, и на сцену выступали “убогие”. За ними в отдалении 
дефилировал Тихон, готовый ко всяким неожиданностям.
      Вид Фильки, в котором объединились основные человеческие 
несчастья: слепота, хромота и уродство лица, и церковные 
песнопения Усти,  выбивали слезу даже у чёрствых натур. На 
чувствительных  же граждан и гражданок действовали безотказно. 
Уже к концу недели нищенствующие дельцы повеселели: финансовый 
кризис явно отступал. Однако успешный бизнес пришлось внезапно 
оставить...
      
      Обсуждая после “трудового дня” в глухом месте, за багажным 
складом, планы на следующий день, Тишка не сразу осознал, что их 
со всех сторон накрыли рваные человеческие тени. Прервав 
разговор, фирма убедилась, что находится в окружении решительного 
вида разномастных людей характерного вида. 
      Вперёд выступил довольно высокий мужчина, в котором 
явственно угадывался тот самый “убогий”, вдохновивший Тишку на 
прибыльное дело. Бедолага явно подрос, расправился в плечах, 
округлился мордой и обходился без костыля!
      - Оборзели вы, оглобли неструганые! – решительно, с 
хрипотцей, начал “убогий”. – Вы чего, законов не знаете? Может, 
хватит на чужом поле хавку собирать? Или давно припадками не 
страдали, так можем помочь! – в руках у мужика появился железный 
прут, а за ним зашевелились и его дружки.
      - Ну... – первым опомнился Тишка, - мы подумали, что поле 
немеченное... Но, если в чём ошиблись... готовы исправиться...
      - Тогда дуйте отсюда и скажите спасибо, что я сегодня 
добрый!  - расплылась морда в беззубой ухмылке.
      Фирма ситуацию прочувствовала и, мысленно поблагодарив 
Господа за благополучное разрешение конфликта, в темпе 
ретировалась...
      
      Снова стучали колёса, за окном мелькал осенний пейзаж, и на 
душах фирмачей было не так уж грустно. Недельное плодотворное 
нищенствование ещё долго вспоминалось и перепевалось на разные 
лады. В одном были единодушны: коллектив состоялся и готов к 
новым свершениям, направляясь к очередному носителю искомой 
буквы.
Глава 11. Выборные страсти-мордасти.
Возврат к оглавлению.
ПлохоСлабоватоСреднеХорошоОтлично! (Пока оценок нет)
Загрузка...

Добавить комментарий (чтобы Вам ответили, укажите свой email)

Ваш адрес email не будет опубликован.

 символов осталось