После совещания, посвящённого вопросам 
градостроительства, мэр Бургорода, Брехтич Лазарь Петрович, 
вызвал к себе Наташу.  Городской голова был в приподнятом 
расположении духа. Он откровенно рассмотрел девушку с головы 
до ног и, остановив взгляд на талии, игриво сказал:
	- А ты прекрасно выглядишь! Молодец! И неплохо 
замещаешь... – затем, словно опомнившись, перевёл взгляд на 
зардевшееся под заметным слоем крема девичье лицо и уже 
привычным тоном распорядился: - Подготовь-ка мне материалы по 
нашему топинскому... болоту: кому оно там... принадлежит, в 
смысле, в чьей собственности находится в данный момент?...  
Насколько мне помнится, там хозяева менялись как перчатки. 
Пора наводить в лесу порядок!
	Мэр продолжал пояснять, какую конкретно нужно поиметь 
информацию и к кому сначала обращаться, а Наташа с трудом 
пыталась всё запомнить, так как в голове у неё образовалось 
что-то горячее, переходящее в тупую боль в висках...
	- И найди Пылева, который у меня командует фирмой 
“ГлуБур”, - добавил мэр в конце. – Нужен срочно!
      “Засмущалась девица! – подумал Лазарь Петрович, отпуская 
секретаршу. – Странное ощущение, - глядя вслед девушке, в 
который раз ловил себя на мысли, - работает она недавно и мне 
иногда кажется, что я её где-то видел раньше... Вот только 
где?” Он подошёл к окну и, разглядывая площадь перед мэрией, 
снующих людей, мелькающие автомобили, продолжать размышлять:  
“А Задию жаль... Зря он так, надо было договариваться, не 
жадничать, тогда бы и живой остался. Болото ведь оказывается 
не простое! Теперь мы с Сироткиным развернёмся... Нефть есть – 
остаётся построить неприметный заводик и...”
	От приятных раздумий оторвал звонок телефона.

	Рыбхоз “Золотая рыбка” вскоре приватизировали, 
предварительно доведя до банкротства. Лакомый кусочек достался 
фирме “ГлуБур”, вернее её дочернему предприятию, которое стало  
именоваться “БурРыба”.  Замуляева Гаса Ивановича разжаловали 
“за противодействие работе государственной комиссии по 
банкротству” в мастера по оплодотворению мальков, а директором 
назначили упомянутого выше Пылева... по совместительству. 

      А Пужаный Мирон Миронович поливал в своём кабинете цветы. 
Он с умилением вдыхал их ароматы, смешанные с влагой; 
поправлял землю, аккуратно срывал жёлтые листочки и 
неторопливо выбрасывал в урну. В целом начальник был доволен: 
нашумевшие дела были закрыты, хотя и досталось за Плугова и 
Пёсина ото всех, генералов, прокуроров и иных вышестоящих, и 
не добавилось звёздочек на погонах (слава Богу – старые 
уцелели!). В бургородской губернии восстановилась привычная 
криминогенная обстановка, в которой Пужаный чувствовал себя 
как щука в умеренно мутной воде. Радовала и обширная статья в 
“Бургородской правде” Ани Точилиной, где упоминалось и о нём. 
Смущало несколько повышенное внимание к Сизову, но... всё 
равно  приятно.

	Опять удивил односельчан Скотного дед Евстигней - надумал 
жениться! Взыграла в старике столетняя кровь так, что зачастил 
на знакомую ферму. Вследствие дефицита “способных” мужиков, 
Евстигней отказа от пышнотелой скотницы Доры не получил. 
Женщина была в три раза моложе ухажёра и на голову выше. По 
ширине, на уровне  грудей, тоже не подкачала: можно было 
уложить (скажем, боком на вытяжку) трёх Евстигнеев (вообще, 
цифра три оказалась самой популярной в их последующей жизни). 
Дора была некрасивой, но безотказной бабой. По слухам, которые 
муссировали шепелявые старушки, на ферме у Доры побывало всё 
дееспособное мужское население не только Скотного, но и 
окрестных хуторов! Деда такая популярность избранницы сердца 
не отталкивала, а скорее наоборот - вызывала гордость: сколько 
мужиков хотело бабу, а досталась-то ему одному! Указанные 
обстоятельства подогрели интерес к предстоящей свадьбе 
настолько, что засобирался поучаствовать в празднестве и 
председатель районного совета вместе с политсоветом партии 
“Крест и воля”! Так что будущее гуляние грозило побить все 
рекорды, установленные народом Скотного за последние сто 
лет...
	Хитрый, узнав про женитьбу старинного  друга, почему-то 
расстроился и слёг. В данный момент проходил курс лечения, 
назначенный Лёхой Шалым. Бывший активный самогонщик ожил-таки 
и так преуспел в приготовлении лекарств из трав, что его чуть 
опять не привлекли к гражданской ответственности... за 
знахарство! Особенно усердствовал в деле разоблачения Лёхи 
некий священник, отец Панфутий. На молебнах он поносил знахаря 
за настоящие и будущие грехи, писал обращения в областную думу 
и жалобы в милицию. В конце концов, селяне собрали деньги и 
выхлопотали Шалому лицензию на право собирать траву в строго 
определённом месте, под которое отгородили часть пустыря, что 
возле Лёхиного дома. И все остались довольны, за исключением, 
разумеется, святого отца Панфутия: он “не смирился с 
действительностью” и пешим ходом, с самодельным посохом, 
отправился искать управу на Шалого в самую столицу! Но, это 
рассказ отдельный...

	Охотничье хозяйство Михеич благополучно прибрал к своим 
рукам, в немалой степени благодаря поддержке Ужова. В 
некотором смысле, они стали партнёрами. Егор организовывал 
рекламу в городе, помогал с клиентами, “охранял” дело от 
назойливых проверок. Михеич развлекал любителей острых 
ощущений, расширял ассортимент услуг и не забывал благодарить 
своего партнёра и, можно сказать, спасителя.

      Нинель в отпуск не поехала, как рекомендовал шеф (всё 
ведь разъяснилось), а осталась работать секретаршей (на 
подмене). Усиленно готовилась продолжить учёбу в университете. 
На добытые “деньги мщения” купила однокомнатную квартиру и 
продолжила своё сотрудничество с Платоновым. Замуж уже не 
спешила, но строила планы на будущее. 
      Сергей Иванович занялся подбором сотрудников в свою фирму 
с новым кодовым названием “Совет добрый”, но со старыми 
целями. Попутно философ работал над трактатом о смысле 
бессмысленной жизни и обдумывал новые пакости “зарвавшимся и 
объевшимся”.
      
      На даче у бизнесмена Нила Захаровича Сироткина кипела 
практическая и теоретическая работа над новой установкой 
Кулябкина, реализующей идею получения из грязи топинского 
болота биодобавок как лекарственных средств от ожирения. 
Первый результаты обнадёживали: жена сторожа Власа, давно 
страдающая от непомерного аппетита (ещё бы – с таким мужем-
огородником!), нагнавшего сто сорока килограммовый вес, 
посидев на добавках неделю, потеряла всякую способность к 
передвижению от резкого снижения жирового балласта. И хотя в 
санаторий её отправили лечить опорно-двигательный аппарат с 
телесами, весившими сто килограммов, перспективы похудения 
были более чем оптимистичными. 
      Матвей так увлёкся новой работой, настолько уставал за 
день, что о своей жене, оставшейся на хозяйстве в Квашеном, и 
Гордее вспоминал только вечером, перед сном, в который 
погружался быстро, как младенец. Но сны были хорошие, светлые. 
В них Матвей исцелял всю Америку от ожирения, и в награду за 
этот подвиг сам президент награждал его бесплатной путёвкой на 
Канары вместе, конечно, с женой, братом и Нилом...
      
      А сам Сироткин, окунувшись снова в бизнес, решил 
продолжить образование и восстановиться в университете. Как он 
собирался при своей занятости учиться, оставалось загадкой, но 
парень осознавал свои перспективы и не собирался слыть среди 
успешных коллег-бизнесменов  полуграмотным.

					*   *   *
	С утра Бытин с Сизовым прибыли в дачный посёлок на 
неизменном УАЗике, с Сёмкой за рулём. Селение напоминало 
сплошной старинный фруктовый сад, изрезанный овражистыми 
дорогами и изгородями, в которых проявилась неуёмная фантазия 
бывших советских граждан. Были здесь заборы из проволоки, тут 
же рядом из красного кирпича, а подальше трубобетонные.  Из-за 
массивных заборов выглядывали черепичные крыши, а там, где 
было только подобие ограждений – ничего не просматривалось. 
Сёмке пришлось проявить немалое мастерство, преодолевая 
повороты и рытвины.  Не сразу, но нашли интересующий домик, 
если его можно было так назвать: строение больше походило на 
просторную собачью будку, сделанную, как говорится, из 
подручных материалов. Впрочем, собака имелась в наличии. 
Высохшая, как тарань, дворняжка, увидев незнакомцев, пулей 
бросилась к куску фанеры, который, очевидно, являл собой 
дверь, и зашлась лаем. Такой решительный порыв заставил 
следователей остаться на почтительном расстоянии, откуда они 
стали рассматривать предмет соседского спора, из-за которого 
им пришлось так далеко ехать.
	Бытин достал из походной сумки бутерброд и предложил 
Гордею. 
	- Спасибо, брат ты мой во Христе, но у меня своё 
успокаивающее средство.
	С этими словами он достал из кармана пиджака пакетик с 
леденцами фабрики “Божья коровка” и не спеша раскрыл его. 
Аксён пожал плечами и с аппетитом набросился на ароматный хлеб 
с приличным куском колбасы и ломтем сыра. Дворняжка, учуяв 
запах съедобного, умерила своё рвение, заскулила и с тоской 
уставилась на людей. Вскоре сыщики сосредоточенно потребляли 
свои лакомства и между делом рассуждали.
	- Судя по добротному шлакоблочному заборчику в виде 
растянутой буквы “п”, вклинивающейся в левый участок, который 
принадлежит заявителю Ивану Кузьмичу, война разгорается 
нешуточная! – пережёвывая очередной кусок, пропыхтел Бытин.
	- Да, если учесть, что Савватей Иванович, тот, что 
правее, уже пострадал и находится в санатории для больных с 
нарушениями функций головного мозга... Обрати внимание, Аксён, 
что за этими участками начинается строительство чего-то 
грандиозного!
	Бытин поднял повыше голову, пытаясь рассмотреть за 
деревьями это “грандиозное”. Но тут задрожала земля под 
колёсами мощных машин, а воздух наполнился гарью выхлопных 
газов и грохотом двигателей. К тому месту, на который указывал 
Гордей, подъезжала целая кавалькада строительной техники.
	Сыщики замолчали, переглянулись, закончили подкрепляющий 
завтрак и приступили к предметному осмотру места преступления.

      			Конец.
20.04.2007 года.

Возврат к оглавлению