Ночь мигала звёздочками, слабый ветерок омывал 
разгорячённые лица, а полная луна старательно освещала 
потрёпанные годами и событиями   улицы притихшего городка. 
Жители спали, ворочались, постанывали и видели разные сны, или 
ничего не видели, но надеялись, что утро принесёт развязку 
узлов, которых с началом революции только прибавилось.
	Беглецы, держась за руки, не оглядываясь, упрямо 
стремились к окраине. 
      
      Фрол очнулся, осознав себя уткнувшимся лицом в рабочий 
стол. Разбудил его запах, исходящий от пола, режущий ноздри на 
части, запах разлитого самогона. Вокруг, на полу, на диване и 
креслах, в хаотично направленных позах, храпели – довольно 
гармонично - его сотоварищи и охранники. От выпитого, 
начинающего лидера слегка мутило, поэтому запах добавил 
желания, какого? Он особо и не сомневался – образ молоденькой 
женщины бередил ему некоторые части тела ещё с вечера. Дабы не 
подорвать авторитет, он решился упоить своих помощников и без 
помех заняться Мирой.
	Хотя во рту сохло, а руки подрагивали, вид храпящей 
компании вызвал у лидера кривую ухмылку удовлетворения. Он на 
цыпочках, старательно переступая через почивающих, покинул 
помещение. С минуту постоял в коридоре, пытаясь сообразить, 
где отсиживается цель его вожделений. Пошёл было не в ту 
сторону – темно всё же, но со второй попытки попал на лестницу 
и заспешил наверх. Обошёл все комнаты второго этажа, даже 
вспотел. Постепенно возник наводящий вопрос: почему они все 
открытые? Опять прошёлся... Кривой брусок, о который 
споткнулся, наконец, привёл мысли в некий порядок. Фрол 
вспомнил, что лично закрывал Миру на эту деревяшку. Ещё раз 
заглянул в комнату и только сейчас услышал всхлипывание, 
напоминающее сдавленный плач ребёнка. Голова лидера вмиг 
прояснилась, дрожь улетучилась, и он заглянул за шкаф. 
Сидящего на полу сгорбленного Антона узнал не сразу.
	- Где она? – схватил за шиворот незадачливого охранника 
Фрол.
	Тот завыл собачонкой, перепуганной породистым кобелём,  и 
что-то невнятно залопотал. Фрол взвыл натурально, по-
звериному, отвесил парню оплеуху и поднял тревогу. 
	Лидер проявлял повышенную активность, поскольку 
чувствовал всеми частями тела свою прямую вину и 
ответственность за побег контры. Он даже не заглянул в подвал, 
а сразу организовал погоню. Разгорячённая, изрядно примятая, 
со стеклянными очами команда Фрола кинулась врассыпную по 
улицам городка. Они напоминали голодных волков. Убойный хмель 
только добавлял злости и азарта.
	
      Возможно, беглецы успели бы скрыться, но подвёл 
знаменитый закон подлости – им встретился на пути Гошка-
юродивый...
	До революции он был в некотором смысле 
достопримечательностью городка: в его бессмысленных речах, 
находили смысл даже власти! Однажды Гошка неделю приходил на 
площадь, что перед зданием городской управы. Крутился на одной 
ноге, другой в такт топал и вопиял, махая левой рукой:
	- Крысы! Крысы!...
	Начальство, наученное предыдущим опытом, когда год назад 
не только проигнорировали провидца, но и за нарушение порядка 
посадили в полицейский участок, призадумалось... 
      Тогда юродивый также приходил в общественное место и 
кричал, правда, крутясь на заднице:
	- Жабы! Жабы!...
	Гошка ещё не досидел в полицейской камере положенные по 
закону дни, как город накрыли ливни. Улицы превратились в 
реки, а окраины в болота с большим количеством неизвестно 
откуда взявшихся лягушек. Тогда город понёс большие убытки и 
долго ощущался дефицит свежих овощей, которые обыкновенно 
поставляла окраина.
	- Неужто опять потоп?... – призадумался голова управы, с 
пышными бакенбардами отставной майор, глядя из окна своего 
кабинета на стенания Гошки.
	- Как бы ни хуже, Ваше сиятельство, - льстиво засверкал 
очами его секретарь, добродушный седовласый толстячок. – Быть 
войне...
	И действительно, через год после описываемого Гошкиного 
действа началась первая мировая.
	Революцию Гошка встретил новыми пророчествами и деяниями. 
В его лексиконе появилось много революционных слов: съезд-
резолюция, постановления-заключения, митинги, пролетарии  и 
т.д. Теперь частенько можно было увидеть юродивого на 
большевистских собраниях. Здесь он вёл себя тихо. Но после - 
ходил строевым шагом с палкой, имитирующей винтовку, с красным 
бантом, закинутым через левое ухо, и кричал:
	- Бобры! Бобры!...
	- Это он имеет в виду наших буржуев, коих пора потрошить 
и к новому порядку приучать! – поясняли мысль блаженного 
революционно настроенные пролетарии и солдаты.

	Гошка возник перед беглецами с видом крестьянина, который 
настиг свою непоседливую домашнюю птицу. Он расставил пошире 
руки, оскалил редкозубый, жёлтый рот и захрипел (почему 
захрипел? – от переизбытка эмоций):
	- Попались, курочки!  
	После чего воздел руки кверху и завизжал фальцетом 
старухи, к которой украли последнее:
	- Яйца! Яйца!...
	Мира была знакома с Гошкой ещё по периоду своей 
комиссарской работы, поэтому попыталась направить энергию 
прорицателя в истинно революционное русло:
	- Гоша Михайлович! Вас, как неординарную личность, ждут в 
Совете для решения насущных вопросов революции, а вы пугаете 
людей ночью. Нехорошо...
	Подключился и Денис:
	- Да, товарищ, по вашему виду можно предположить, что вы 
сознательный пролетарий, поэтому должны с уважением относиться 
к любому жителю города. Обзывать людей, нападать на них, как 
на домашнюю живность, негоже революционеру... 
      Однако попытки урезонить искреннего большевика, хотя бы 
обойти его стороной, натыкались на осатанелую решимость Гошки. 
      В его запутанных мозгах, припудренных последней 
дискуссией на постоялом дворе Мякина, образовался тупик в 
образе женщины-комиссара. Тупик случился от столкновения двух 
образов: Миры-большевички и Миры-контры. Эти сутки Гошка что-
то обдумывал, сидя на площади перед бывшей городской управой. 
Он даже не вертелся, а только чесался.  Причём интенсивно, 
скрупулёзно обходя все части тела, отчего народ заволновался. 
Некоторые подходили и подолгу рассматривали прорицателя, 
пытались услышать его хриплый голос. Однако тот только 
чесался, подёргиваясь, то ли от удовольствия, то ли от 
умственного напряжения. 
	К ночи у Гошки, похоже, что-то созрело: он перестал 
чесаться и стал ходить по спирали вокруг центра городка, 
постепенно приближаясь к управе, где заседал Совет. Тут он и 
наткнулся на предмет своих размышлений...
	Приближающийся топот сапог, тех самых, выпущенных на 
фабрике 
Стрельникова, потребовал решительных действий с обеих сторон. 
Гошка завизжал пронзительно и было схватил Миру за плечи, но 
Денис точным ударом в челюсть, классическим нокаутом уложил 
прорицателя на мостовую. Схватил опешившую девушку за руку и 
утащил её за угол дома. Тут же перед ними мелькнули ляповатые 
тени людей с берданками. Погоня становилась видимой и 
осязаемой...

	На крутой, скалистый берег реки они выбежали к началу 
зари. Из-за леса,  укрывшего противоположный берег чёрной 
щетиной, выскакивали лохмотья малиновых туч. Где-то хлопали о 
воду крылья уток, кричала надрывно птица, а быстро таящий 
туман серым покрывалом устилал воду. За спинами беглецов, 
хлопушками отзывались редкие выстрелы.
	Мира замерла на краю обрыва и порывисто обернулась к 
Денису:
	- Ты должен жить. Поскольку в тебе та эстафета, 
которая...
	- Эстафета?...
	- Так писал в свитке мой отец, - торопилась девушка. – Ты 
уходи налево, а я их встречу...
	Однако было поздно – сначала сзади, потом слева, а затем 
и справа, показались уже не тени, а, громоздящиеся на условных 
фигурах, условные лица. Они больше напоминали оборотней, со 
злорадными оскалами и глазами, которые уже не блестели, а 
горели смертельной ненавистью!
	Дениса будто пронзило молнией. Он прижал Миру, ощутив её 
особой, девичий аромат, и, не разжимая объятий, шагнул вниз...

				Конец пятой части.

Часть 6. Глава 1.
Возврат к оглавлению